Угол покоя

Слева и справа в море вдавались выступы, почти черные от ракушек и водных растений там, где их заливал прилив, а выше, до поросших утесником гребней, желтые. В бухточку между ними волны набегали с двух сторон под острым углом, творя вечно обновляемый шевронный узор прибоя. Над оконечностями, о которые, тяжко громыхая, разбивались валы, брызги взлетали выше самих утесов, а поверх каждого серебристого всплеска, опережая его, чтобы их не залило, черно-белым всплеском взмывали камнешарки, питающиеся на скалах. На юге, где за горизонтом прятался Монтерей и откуда светило солнце, море вблизи вспенивалось белыми гребнями, дальше оно переливалось подвижным зеленым стеклом, а еще дальше было блестящим зеркалом плавучих водорослей. Совсем далеко залив, казалось, покрывала серовато-зеленая глазурь.

В правом выступе сквозили окна, там, когда волны делались тише, проглядывали солнечные кусочки неспокойного моря и черные скалы, охлестываемые белым. Небо было бурное с просветами, мир блистал и переливался. Внизу, на плотном песке, Мэриан затеяла игру в песочника, береговую птицу: толкала коляску вниз, к самой границе откатившейся пены, а затем как бы вспархивала по песку, опережая идущую волну. Сюзан видела, как блестят у смеющейся Мэриан зубы, как ребенок в коляске дрыгает ножками.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? – спросила она.

– Чего бы тебе хотелось?

– Чтобы в Санта-Крузе был рудник и там понадобился инженер с такими качествами, как у тебя.

Сидя по-турецки и пересыпая песок из ладони в ладонь, Оливер скосил на нее взгляд, где она уловила иронию.

– И какие же у меня качества?

Ей послышался вызов. Пару раз до этого он ронял замечания о своей “неудаче” в Нью-Альмадене. Она была категорически не согласна.

– Какие качества? Честность. Изобретательность. Добросовестность. Десятилетний опыт. Что в телеграмме от Конрада и Жанена было сказано? “Профессионал высокого класса”.

– Приятно было бы думать, что они не ошиблись.

– Конечно, они не ошиблись. Они знают тебя, хоть ты и не пожелал им сообщить, что у тебя вышло с Кендаллом.

– Хорошо, пусть, – сказал он, сказал он, пересыпая песок. – Профессионал высокого класса. Множество людей чего бы только не отдали за эти три слова от этих двоих. Интересно, будут ли они и дальше так думать, если я откажусь от этого боливийского варианта.

– Но как ты можешь его принять? – воскликнула Сюзан. – Что это за место такое – Потоси? На краю света, в Андах, на немыслимой высоте, и даже не в городе, а день ехать оттуда на муле!

Он был поглощен своим песком. Перестал сыпать, снова начал, перестал, начал, песок кончился, и он набрал еще.

– Там есть хоть один врач? – спросила она.

– Думаю, должен быть. Могу выяснить.

Молодая пара, единственные люди на берегу, кроме них, медленно шла по рыхлому песку, беззастенчиво их разглядывая. Когда посторонние уже не могли слышать, она здравомысляще спросила:

– Что тебя вообще может в этом заинтересовать?

Пожатие плеч, невидящий голубой взгляд искоса.

– Опыт. Каждому горному инженеру нужен шанс, возможность показать, на что он способен сам по себе. Конрад через это прошел, Жанен, Эшбернер, Смит – все они.

Она молчала, бунтуя внутренне и думая о том, какими несходными сейчас выглядят их цели. Огромная разница с положением Огасты – ее жизнь таких решений не требовала. Томас скоро станет редактором нового журнала “Сенчури”, и все, что он выстраивал год за годом, он возьмет с собой: друзей, авторов, репутацию, влияние, жену, семью. Его карьера идет поступательно, ему ничего не надо прекращать, ничего не надо начинать с чистого листа. Ему не приходится просить Огасту сопровождать его на вершину Анд, чтобы на свой страх и риск растить детей в индейской деревне среди босоты. Они с Томасом творят добро цивилизованно, у них есть положение и деньги, их дни и вечера наполнены искусством, литературой, театром, музыкой, хорошей беседой. С ними дружат Сент-Годенс и Джозеф Джефферсон [75] , их мастерскую посещает Уитмен. Почему ее собственная жизнь не пошла подобным путем, а пошла так, что приходится постоянно сниматься с места и отправляться в очередное изгнание в дикие неосвоенные места, к людям, к которым она пытается почувствовать симпатию, но не питает подлинного интереса? Она так полностью и не выкинула из головы сомнения Огасты насчет Оливера Уорда.

75

Огастес Сент-Годенс (1848–1907) – американский скульптор. Джозеф Джефферсон (1829–1905) – американский актер.

Но когда наконец заговорила, спросила только:

– А Конрад брал Мэри и детей с собой?

– Они поженились, когда он уже вернулся.

– А мистер Жанен?

– Его жена в приюте для умалишенных в штате Делавэр.

– Может быть, потому, что она была тогда при нем, – сказала Сюзан и, мигом устыдившись, воскликнула: – Мне так жаль, что мы висим, как жернов, у тебя на шее!

– Нет никакого жернова.

– Но, если бы не мы, ты бы поехал. Может быть, тебе стоит все-таки поехать. Жила же я без тебя все время, пока ты начинал. Можно будет, наверно, вернуться с маленьким в Милтон.

Вернуться побежденной, подумала она, вернуться и подтвердить все сомнения Огасты.

– Это не выход.

– Ты ведь знаешь, что я поехала бы в Потоси, если бы не ребенок. И, скорее всего, полюбила бы это место. Я не боюсь лишений, знаешь сам. Но как мы Олли возьмем в такие края? Даже если там есть врач, то наверняка такой же, как доктор Фернесс из асьенды, который шахтера с тремя сломанными ребрами после обрушения лечил от печени. Знал ведь, что с ним произошло.

– Ну, Олли-то вряд ли грозит перелом ребер или болезнь печени. Ты не раз говорила, что он самый здоровый ребенок на свете.

– Потому что я о нем забочусь!

Он просеял песок, оставив в ладони несколько камешков, и теперь задумчиво кидал их в валик из морского мусора и водорослей. Его взгляд с упрямым невниманием следовал за веселыми виражами коляски у кромки моря.

– Я не собирался тебя просить терпеть лишения. Тебе это ни к чему. Я думал, что ты можешь жить в Ла-Пасе, там цивилизованно. Я бы приезжал раз в несколько недель.

– Как сейчас? – спросила она с горечью. – Я раз в две недели тебя вижу. Тебе нравится так жить?

Его глаза, полуприкрытые веками, ничего не выражали.

– Нет, – ответил он, не глядя на нее. – Совершенно не нравится. Беда наша в том, что я выбрал плохую профессию для семейной жизни. Не знаю, как с этим быть, пока мы на ноги не встали. – Наконец он посмотрел ей в глаза. – Но тебе-то, я думал, тут может быть хорошо. Мне казалось, тебе тут нравится.

– Когда ты здесь, мне чудо как хорошо. Только посмотри – как тут может не понравиться? И для Олли тут славно. Но без тебя я схожу с ума от скуки и одиночества.

Он бросил последний камешек, отряхнул ладони от песка и устремил взгляд вдоль берега поперек водяной струйки, которая сбегала из прибрежного озера позади них и через брешь в нанесенном морем валике, заплетаясь косичкой, текла по песку навстречу набегающей пене. Неспокойная вода перед скалистым выступом опустилась, и Сюзан посмотрела мимо Оливера на окна в нем, а сквозь них на вздымающееся море за скалой, чистое, освещенное солнцем, ярко сфокусированное и как бы уменьшенное, словно глядишь в перевернутый бинокль. Затем на ее глазах море вздыбилось как одно целое, поднялась большая зеленая волна, затопила окна и хлестнула по скале со всей силы. Над утесником, покрывавшим выступ, взметнулись камнешарки, едва успев перед залпом брызг. Они были подобны песочникам у кромки волн: жили в дюймах от воды и не мочили лапок.