В гостях у турок

Глафира Семеновна такъ ничего и не ла въ турецкомъ ресторан. Кабакджи очень сожаллъ объ этомъ, ахалъ, разводилъ руками, предлагалъ ей черезъ переводчика скушать хоть цвтной капусты, но она отказалась. Николай Ивановичъ сълъ жаренаго мяса съ поданнымъ на салатъ громаднымъ соленымъ томатомъ, опять сильно наперченнымъ; гусиной печенки онъ не могъ сть. Это было что-то чрезмрно жирное, плавающее въ гусиномъ сал и въ тоже время сладкое, перемшанное чуть-ли не съ пюре изъ чернослива или винныхъ ягодъ. Печенка была скормлена собакамъ, и супруги отправились. Николаю Ивановичу очень хотлось остаться и пображничать въ турецкомъ ресторан, выпить еще рюмку мастики и выкурить наргиле, но супруга не дозволила.

— Довольно, довольно, сказала она. — Подемъ домой. Меня и корсетъ жметъ и вся я, какъ вареная, до того устала. Вдь мы въ вагон такъ плохо спали. Что? Трубку водяную хочешь испробовать? Успешь. Мы не на одинъ день въ Константинополь пріхали. По турецкимъ кабакамъ-то еще придется шляться.

— Скушай ты хоть сладкаго пирога съ вареньемъ? Тутъ есть сладкій пирогъ, предлагалъ мужъ.

— Ничего я не буду здсь сть. Афанасій Иванычъ купитъ мн фунтъ швейцарскаго сыру и булокъ по дорог и я въ гостинниц закушу.

Пришлось отправиться домой.

Опять потянулась длинная Диванъ-Іоли. хать по улицамъ было уже свободне. Народъ разошелся по своимъ домашнимъ щелямъ и не наводнялъ больше ни улицы, ни мостъ. Даже собаки перестали бродить посреди улицы и лежали на тротуарахъ, прижавшись къ цоколямъ домовъ. Перехали мостъ, миновали Галату и стали подниматься по Большой улиц Перы. Здсь также наполовину улеглось движеніе. Только носильщики и вьючные ослы и лошади тащили куда-то тюки и ящики. Даже въ окнахъ кофеенъ пордли сидвшія тамъ турецкія фески и европейскія шляпы котелкомъ. Начались, очевидно, часы обыденнаго затишья. Даже приказчики изъ французскихъ магазиновъ высыпали на пороги своихъ лавокъ и, покуривая папиросы, позировали, выставляя то одну, то другую ногу въ пестрыхъ брюкахъ впередъ и держа правую руку за жилетомъ около цвтнаго галстуха шарфомъ. Изрдка только въ какой-нибудь парфюмерной лавк подъзжала двухмстная карета, изъ нея выходила аристократка-турчанка съ закутаннымъ лицомъ и въ шляпк съ цлой пирамидой цвтовъ и перьевъ и въ сопровожденіи соскочившаго съ козелъ ливрейнаго евнуха исчезала въ дверяхъ склада благовонныхъ товаровъ. Зато надъ магазинами, въ верхнихъ окнахъ домовъ появились головы и бюсты гречанокъ, армянокъ и евреекъ съ необыкновенно развитой черной шевелюрой. Эти барыни, очевидно, уже пообдали, лежали на подушкахъ на подоконникахъ и смотрли на улицу.

Экипажъ подкатилъ съ гостинниц. Изъ подъзда выскочилъ рослый гайдукъ въ черногорскомъ костюм и сталъ помогать супругамъ выходить изъ коляски. Въ вестибюл опять лакеи во фракахъ и блыхъ галстукахъ, распорядители во фракахъ и съ воротничками, упирающимися въ подбородокъ и не позволяющими вертться голов, турченки асансера въ фескахъ и синихъ курткахъ. Къ супругамъ подошелъ длинный, какъ сельдь, англичанинъ въ рейтфрак и блыхъ суконныхъ панталонахъ, рекомендовался директоромъ компаніи, которая содержитъ гостинницу и на плохомъ французскомъ язык заговорилъ съ ними.

— Вуаля, монсье… Се ма фамъ… Она понимаетъ… а муа — плохо… — указалъ ему Николай Ивановичъ на жену.

Англичанинъ, держась какъ палка, обратился къ Глафир Семеновн и говорилъ ей что-то довольно долго, но наконецъ поклонился и ретировался.

— Объ чемъ онъ? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Говоритъ, что если мы проживемъ у нихъ въ гостинниц боле десяти дней и будемъ аккуратно посщать табельдотъ, то онъ скинетъ намъ съ общаго счета пятнадцать процентовъ. «Очень, говоритъ, жаль, что вы не взяли у насъ сегодня второго завтрака».

— А изъ-за завтрака ихняго прозвали-бы султана? Вчная, старая заграничная исторія. Хотятъ на аркан въ свою столовую тянуть.

Только что хотли они влзать въ подъемную машину, какъ подошелъ распорядитель съ таблеткой и карандашомъ въ рукахъ.

— Надюсь, что вы сегодня постите, монсье и мадамъ, нашу столовую и будете обдать у насъ? сказалъ онъ. — Обдъ у насъ въ восемь.

— Вуй, вуй!.. отвчалъ Николай Ивановичъ, понявъ слово: «дине» и «саль а манже» — и махнулъ рукой распорядителю.

— Вотръ номъ, монсье?

— Ивановъ… Николя Ивановъ и мадамъ Глафиръ Ивановъ…

Распорядитель поклонился и сталъ записывать въ таблетки.

Подъемная машина свистнула и начала подниматься.

Вотъ супруги въ своей комнат. Опереточная горничная около Глафиры Семеновны и спрашиваетъ ее, сейчасъ она будетъ переодваться къ обду или потомъ.

— Алле, алле… Я сама… Же сюи фатиге… Мерси… машетъ Глафира Семеновна горничной, помогающей ей раздться, сбрасываетъ съ себя лифъ, корсетъ и остается въ юбк. — Принесите мн чашку кофе съ молокомъ и булку, приказываетъ она.

Горничная смотритъ на нее недоумвающе и исчезаетъ.

Сбрасываетъ съ себя Николай Ивановичъ визитку и жилетъ и валится на диванъ.

— Фу! Усталъ, произноситъ онъ.

Стукъ въ дверь. Стучитъ Нюренбергъ. Глафира Семеновна накидываетъ на себя платокъ и впускаетъ его.

— Когда прикажете, эфендимъ, явиться къ вашего услуга?

— Послушайте, милйшій, намъ сегодня хотлось бы куда-нибудь въ театръ, говоритъ ему Николай Ивановичъ.

— Вы съ вашего супруга хотите?

— Да, да, да… Не сидть-же ей дома. Она-то главная театральщица у меня и есть.

— Нашего театръ все такого, куда дамскаго полъ не ходитъ. Тутъ кафешантанъ.

— Отчего не ходятъ? Съ мужемъ и въ кафешантанъ можно.

— Тутъ у насъ все такого кафешантанъ, что нашаго извощики сидятъ, нашего лодочники, нашего солдаты и матросы.

— Но вдь т въ дешевыхъ мстахъ сидятъ, а мы возьмемъ первыя мста.

— Въ константинопольскаго кафешантаны вс мста одного сорта.

— Но неужели у васъ нтъ настоящаго большаго театра? Оперы, напримръ, драмы.

— Теперь нтъ. Прізжала маленькаго итальянскаго опера, но теперь ухала, прізжала труппа французскаго актеровъ, а теперь она въ Адріанопол.

— Да намъ не нужно итальянскаго и французскаго. Вы намъ турецкій театръ покажите. Чтобы на турецкомъ язык играли.

— На турецкаго языка?

Нюренбергъ задумался, но тотчасъ-же ударилъ себ рукой по лбу и сказалъ:

— Есть на турецкаго языка. Французскаго оперетка на турецкаго языкъ.

— Вотъ, вотъ… Такой театръ намъ и давайте. Нтъ-ли еще драмы турецкой какой нибудь позабористе, но чтобы играли турки и турчанки.

— Турецкаго оперетка есть, но играютъ ее и хоть на турецкаго язык, армянскаго, греческаго и еврейскаго мужчины и дамы.

— А отчего-же не турки и турчанки?

— Пхе… Какъ возможно! А шеихъ-ульисламъ? Онъ такого трепку задастъ, что бда!..

— Ну, такъ добудьте намъ билеты въ турецкую оперетку съ армянами и греками.

Нюренбергъ поклонился и ушелъ. Появилась горничная и объявила, что подать кофе теперь нельзя, потому что повара вс заняты приготовленіемъ обда, а гарсоны накрываютъ въ столовой на столъ.

— Кофе съ молокомъ и хлбомъ у насъ въ гостинниц можно получить только отъ семи часовъ утра до одиннадцати, сказала она, разумется, по-французски.