В гостях у турок

— Это турецкаго дамы музыкой забавляются.

— Бдныя! Совсмъ какъ въ курятник куры! — опять произнесла Глафира Семеновна.

— И все-таки, мадамъ, теперь оной, какъ больше свободы. А прежде-то что было! Теперь есть много молодаго турки, котораго совсмъ либералы и европейскаго люди, — отвчалъ Нюренбергъ.

— Да какой тутъ либерализмъ! Что вы! Держатъ женъ въ курятникахъ.

— Ну, теперь вы видли самаго настоящаго турецкаго улицу и турецкаго дома, а сейчасъ увидите самаго настоящаго турецкій ресторанъ, — проговорилъ Нюренбергъ и приказалъ кучеру обернуть лошадей.

LX

Опять выхали на улицу Диванъ-Іоли и какъ-бы изъ деревенскаго затишья вновь попали въ водоворотъ кипучей городской жизни.

Улица упиралась въ площадь съ прекрасными зданіями и мечетью съ минаретами. Не дозжая этой площади, экипажъ остановился около одного изъ домовъ, нижній этажъ котораго былъ скрытъ подъ парусиннымъ навсомъ.

— Пожалуйте… самаго лучшаго турецкаго ресторанъ, проговорилъ Нюренбергъ, соскакивая съ козелъ.

Супруги вышли изъ экипажа и подлзли подъ навсъ, гд находился ресторанъ. Двери ресторана были распахнуты и на нихъ висли заколотые селезень и птухъ въ перьяхъ. На порог стояло и сидло пять-шесть буро-рыжихъ собакъ съ взорами, обращенными въ ресторанъ. Пройдя между собакъ, супруги вошли въ довольно мрачное помщеніе, состоящее изъ большой комнаты съ диванами по стнамъ и столиками съ мраморными досками около этихъ дивановъ. На диванахъ сидли, поджавъ подъ себя одну или об ноги, фески въ бородахъ и усахъ. Одни съ аппетитомъ уписывали что-то съ тарелокъ ложками, другіе, покончивъ съ дой, пили изъ большихъ стакановъ лимонадъ или воду съ вареньемъ и покуривали шипящій наргиле, съ большимъ усиліемъ втягивая въ себя черезъ воду табачный дымъ. Въ углу какой-то старикъ турокъ съ сдой бородой, но съ черными сросшимися въ одну дугу бровями держалъ въ рукахъ остовъ курицы и самымъ аппетитнымъ образомъ обгладывалъ на немъ послдніе остатки мяса. На стол лежали три-четыре турецкія газеты, но ихъ никто не читалъ. Пахло чадомъ отъ пригорлаго жира, ибо у задней стны, какъ разъ противъ входа, помщался большой закоптлый очагъ и около него жарили на древесныхъ угольяхъ вздтые на желзные прутья куски мяса. Около очага молодой парень въ феск и бломъ передник мшалъ что-то уполовникомъ въ мдномъ горшк, поставленномъ на табуретк. Посреди комнаты, ближе къ входу было возвышеніе, а на немъ прилавокъ, уставленный графинами съ яркими фруктовыми эссенціями для прохладительнаго питья и цлыми стопками цвтныхъ фаянсовыхъ блюдцевъ и колонками изъ стакановъ, вставленныхъ одинъ въ другой. Тутъ-же стояли вазы съ апельсинами, яблоками, грушами, а съ потолка висли на веревк, связанные вмст, нсколько ананасовъ. Изъ-за прилавка торчала голова турка въ феск и сдыхъ усахъ.

При вход супруговъ Ивановыхъ въ сопровожденіи Нюренберга, голова турка изъ-за прилавка начала кланяться, при чемъ ко лбу прикладывалась ладонь руки.

Видя такую непривычную обстановку, Глафира Семеновна говорила:

— Николай, я, ей-ей, боюсь… Смотри, какъ на меня подозрительно вс смотрятъ.

— Да что, ты душенька! Гд-же подозрительность-то! Напротивъ, я вижу самыя добродушныя лица, — отвчалъ мужъ.

Нюренбергъ суетился и предлагалъ супругамъ уссться на диванъ за одинъ изъ столиковъ.

— А то такъ можно на галлере помститься. Здсь есть сзади этаго комната маленькаго галлерея, выходящаго на дворъ, а на двор маленькаго садикъ и фонтанъ, — говорилъ онъ.

— Нтъ, ужъ лучше здсь сядемъ и будемъ въ самомъ центр турецкаго ресторана, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Садись, Глаша, обратился онъ къ жен и слъ.

Та все еще не ршалась занять мсто и спросила Нюренберга:

— Послушайте, Афанасій Иванввичъ, можетъ быть сюда дамы вовсе и не ходятъ?

— Турецкаго дамы — нтъ, не ходятъ. А каждаго американскаго леди, каждая англійскаго миссъ, котораго прізжаютъ въ Стамбулъ, всегда бываютъ, — отвчалъ проводникъ и захлопалъ въ ладоши.

Изъ-за прилавка вылзъ усатый турокъ и, прикладывая ладонь къ феск и къ груди и кланяясь, подошелъ къ супругамъ. Нюренбергъ заговорилъ съ нимъ по-турецки.

— Афанасій Иванычъ, вы карту кушаній у него потребуйте и по карт я выберу себ что-нибудь самое распротурецкое, — сказалъ проводнику Николай Ивановичъ.

— Карты здсь нтъ, а вотъ господинъ кабакджи (т. е. рестораторъ) предлагаетъ самаго лучшаго пилавъ изъ курицы и долмасъ изъ баранины.

— Для меня ничего, кром бифштекса, заявила Глафира Семеновна. — Но пожалуйста скажите хозяину, чтобы не изъ лошадинаго мяса. Мы вдвое заплатимъ, а только чтобы была бычья говядина.

— Я уже спрашивалъ, мадамъ. Бифштексовъ у него поваръ не длаетъ, а если вы желаете, то вамъ приготовятъ самаго лучшаго кусокъ филе на вертел.

— Изъ бычьей говядины? переспросила Глафира Семеновна.

— Да, да. Изъ бычьяго говядина. А про лошадинаго мяса бросьте вы, мадамъ, и думать. Нтъ здсь такого говядина.

— Какъ-же въ Петербург у насъ вс разсказываютъ, что мусульмане просто обожаютъ лошадиное мясо.

— Только не въ Константинопол. Вамъ, эфендимъ, пилавъ изъ курицы? обратился Нюренбергъ къ Николаю Ивановичу.

— Вали пилавъ! Пилавъ, такъ пилавъ. А нтъ-ли еще чего нибудь потуречисте, чтобы было самое распротурецкое?

— Долмасъ.

— А что это за долмасъ такой?

— Жаренаго рисъ и бараньяго мясо въ винограднаго листьяхъ.

— Такъ это разв турецкое блюдо? Мы его у братьевъ славянъ дали. А ты выбери что-нибудь изъ турецкаго-то турецкое.

Нюренбергъ опять началъ съ кабакджи переговоры на турецкомъ язык и наконецъ объявилъ, что есть гусиная печенка съ лукомъ и чеснокомъ.

— Ну, жарь гусиную печенку съ лукомъ и чеснокомъ.

— Баклажаны и маленькаго тыквы можно сдлать съ рисомъ и бараньимъ фаршемъ.

— Опять съ рисомъ? Да что это вамъ этотъ рисъ дался!

— Самаго любимаго турецкаго кушанья — рисъ.

— Николай! Да куда ты столько всякихъ разныхъ разностей заказываешь! Заказалъ два блюда — и довольно, останавливала мужа Глафира Семеновна.

— Матушка моя, вдь это я не для ды, а для пробы. Ну, хорошо. Ну, довольно два блюда — пилавъ и печенка. А что-же сладкое? Надо и турецкое сладкое попробовать. Совтую и теб что-нибудь заказать для себя. Къ сладкому ужъ никоимъ образомъ лошадятины теб не подмшаютъ, сказалъ Николай Ивановичъ жен.

— Пусть подастъ мороженаго, только не сливочнаго, а то я знаю, какія здсь могутъ быть сливки!

— Мороженаго, мадамъ, здсь нтъ, отвчалъ Нюренбергъ. — Мороженаго мы въ кафе у кафеджи получимъ. Самаго лучшаго мороженаго. А вотъ у него есть хорошаго нуртъ.

— Это еще что за нуртъ такой?

— А это кислаго молоко съ сахаромъ, съ вареньемъ, съ корица, гвоздика и…

— Довольно, довольно! перебила Нюренберга Глафира Семеновна. — За молоко спасибо. Знаю я, чье здсь молоко подаютъ. Вдь это то молоко, изъ котораго кумысъ длаютъ.

— О, мадамъ! Зачмъ такого подозрительнаго?..

— Ну, такъ вотъ… Мужъ, что заказалъ себ, того ему и пусть подадутъ, а мн филе на вертел. Да пожалуйста, чтобы съ соленымъ огурцомъ.

— Кабакджи говоритъ, что есть цвтнаго капуста.

— Ну, съ цвтной капустой…

Нюренбергъ сталъ по-турецки передавать хозяину ресторана заказъ супруговъ, подошелъ къ его прилавку и что-то выпилъ изъ налитой ему рюмки.

Старикъ турокъ съ большой сдой бородой и черными бровями дугой, обглодавъ окончательно остовъ курицы, кинулъ его на улицу сидвшимъ на порог ресторана собакамъ и, держа свои сальныя руки растопыреннными, направился мыть ихъ къ находящемуся у стны фонтанчику-умывальнику.

LXI

Начали подавать на столъ. Турченокъ-подростосъ, съ почернвшей уже усами верхней губой, въ неизбжной феск и пестромъ передник до полу, напоминающемъ наши малороссійскія плахты, подалъ прежде всего судокъ съ перцемъ, солью, уксусомъ и горчицей и поставилъ его на непокрытый мраморный столъ. Затмъ передъ Глафирой Семеновной была поставлена глубокая тарелка съ накрошенными на мелкіе кусочки мясомъ, изжареннымъ на вертел. Половину тарелки занимали кусочки сочнаго мяса съ вытекающимъ изъ нихъ розовымъ сокомъ, а другую половину неизбжный во всхъ турецкихъ блюдахъ рисъ съ лукомъ.