В гостях у турок

— Постой, постой, остановилъ турченка Николай Ивановичъ. — Ты прежде столъ-то скатертью накрой, а потомъ подавай, старался онъ объяснить таращившему на него глаза турченку жестами насчетъ скатерти. — Скатерть… Покрыть…

— Здсь, эфендимъ, скатерти не полагается, съ улыбкой отвчалъ Нюренбергъ, сновавшій около стола и что-то прожевывающій.

— Какъ не полагается? Отчего?

— Ни въ одного турецкаго ресторанъ не полагается ни скатерть, ни салфетка… Видите, вс безъ скатерти кушаютъ. Такой ужъ обычай.

Глафира Семеновна брезгливо глядла въ тарелку и говорила:

— Зачмъ-же они нарзали говядину-то? Что это? Словно кошк… И рису наложили. Я рису вовсе не просила.

— Мадамъ, надо знать турецкаго порядки… наклонился съ ней проводникъ. — Если вамъ они не нарзали-бы мясо, то какъ-же вы его кушать станете? Въ турецкаго ресторан ни вилка, ни ножикъ не подаютъ.

— Еще того лучше! Чмъ-же мы сть-то будемъ?

— Съ ложкой… Вотъ хорошаго настоящаго серебрянаго ложка. Здсь вс такъ.

— Дикій обычай, странный. Но въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ. Будемъ есть ложками, Глафира Семеновна, сказалъ Николай Ивановичъ, подвигая и съ себ поданную ему тарелку съ пилавомъ и ложкой. — Ни скатерти, ни салфетокъ, ни вилокъ, ни ножей… Будемъ въ Петербург разсказывать, такъ никто не повритъ.

Онъ зачерпнулъ ложкой пилавъ, взялъ его въ ротъ, пожевалъ и раскрылъ ротъ.

— Фу, какъ наперчено! Даже скулу на сторону воротитъ! Весь ротъ ожгло.

— Хорошаго краснаго турецкаго перецъ… подмигнулъ Нюренбергъ.

— Припустили, нарочно припустили… Русскій, молъ, человкъ выдержитъ. Вы ужъ, наврное, почтенный, сказали, что мы русскіе?

— Сказалъ. Но здсь вс такъ кушаютъ. Здсь такого ужъ вкусъ. Турки иногда даже прибавляютъ еще перцу. Вотъ нарочно на стол перецъ и поставленъ.

— Скуловоротъ, совсмъ скуловоротъ… Боюсь, какъ-бы кожа во рту не слзла, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ вторую ложку.

— И ништо теб! Пусть слзаетъ. Не суйся въ турецкій ресторанъ. Ну чего тебя понесло именно въ турецкій, если есть европейскіе рестораны! говорила ему жена.

Она все еще не касалась своего кушанья и смотрла въ тарелку, пошевеливая ложкой кусочки нарзаннаго сочнаго мяса.

— Тутъ, кром перцу и чесноку, что-то есть, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ третью ложку пилава. — Оно вкусно, но очень ужъ забористо. Боюсь, нтъ-ли здсь срной кислоты… обратился онъ къ проводнику.

— Что вы, что вы, эфендимъ!.. Кушайте и не бойтесь, махнулъ тотъ рукой. — Тутъ краснаго перецъ, лукъ, чеснокъ, паприка, шафранъ и… Эта… Какъ его? Имбирь.

— Ужасно ядовито съ непривычки… Конечно, раза три пость, то можно привыкнуть, потому русскій человкъ со всему привыкаетъ, но… Фу! вздохнулъ вдругъ Николай Ивановичъ, открывъ ротъ. — Надо полагать, что вотъ имбирь-то этотъ и объдаетъ все внутри. Вдь у меня теперь не только ротъ горитъ, а даже и внутри…

— Горитъ, а самъ шь. Брось… Еще отравишься и придется мн везти твое мертвое тло изъ Константинополя въ Россію… замтила ему жена.

— Тьфу, тьфу! Типунъ-бы теб на языкъ! Вдь скажетъ тоже! Но отчего ты сама-то не шь? Вдь у тебя только жареная говядина и ничего больше, сказалъ онъ.

— Боюсь.

— Да вдь жареная говядина ужъ наврное безъ перца. Ты попробуй…

Глафира Семеновна осторожно взяла ложкой кусочекъ мяса, пожевала его, сказала — «дымомъ пахнетъ» и, выплюнувъ въ руку, кинула на порогъ сидвшимъ тамъ собакамъ.

Къ куску бросилась одна собака, потомъ другая и произошла легкая трепеа изъ-за куска.

— Нтъ, я не стану сть, отодвинула Глафира Семеновна отъ себя тарелку. — Лучше ужъ голодомъ буду… Или вотъ хлба помъ… Да и сырое мясо. А я не люблю сырого. Я отдамъ бднымъ собакамъ, прибавила она.

— Оставь, оставь… Тогда я съмъ… остановилъ ее мужъ. — А пилавъ очень ужъ пронзителенъ. Лучше мы его отдадимъ бднымъ собакамъ. На вотъ пилавъ… Тутъ есть кусочки курицы.

Они перемнились тарелками, и Николай Ивановичъ принялся сть жареное мясо. Къ нему наклонился Нюренбергъ и шепнулъ:

— Можетъ быть, рюмочка водочки хотите? Съ водкой всегда лучше.

— Да разв здсь есть? воскликнулъ Николай Ивановичъ и даже бросилъ ложку на мраморный столъ, удивленно смотря на проводника.

— Русскаго нтъ, но турецкаго есть. Турецкаго мастика… Мастика называется.

— Глаша! Слышишь, водки предлагаетъ выпить. Въ турецкомъ ресторан водка… обратился Николай Ивановичъ къ жен.

— Да что ты! Послушайте, Афанасій Ивановичъ, сказала та проводнику:- какая-же водка въ турецкомъ ресторан и въ турецкой земл! Вдь и по закону, по турецкой вр…

— О, мадамъ, махнулъ Нюренбергъ рукой. — Все это пустаго сказки и турецкаго люди теперь такъ же пьютъ, какъ и вс, особенно въ такой городъ, какъ Константинополь. Не пьютъ такъ, чтобы всякаго видлъ, но по секрету пьютъ. Магометъ запретилъ для исламскаго люди вино, винаграднаго вино, а мастика — не вино. Мастика — это все равно, что вашего русскаго наливка. Да и вино пьютъ! прибавилъ онъ.

— Такъ давайте, почтеннйшій, скорй давайте. Велите скорй подать рюмку турецкой водки, торопилъ Николай Ивановичъ Нюренберга. — Съ водкой куда лучше…

— А мн за вашего здоровье можно? спросилъ тотъ.

— Пей, братецъ, пей — что тутъ разговаривать!

По приказанію проводника турченокъ подалъ большую рюмку толстаго стекла, на половину налитую прозрачнымъ, какъ вода, содержимымъ.

— Турецкую водку пьемъ… Ахъ, ты, Господи! умилился Николай Ивановичъ, глядя на рюмку и приготовляясь выпить. — Только зачмъ-же онъ полъ-рюмки налилъ? Мы полнымъ домомъ у себя въ Петербург живемъ, спросилъ онъ проводника.

— Такого ужъ турецкаго обычай. Везд такъ.

Николай Ивановичъ выпилъ, посмаковалъ и сказалъ:

— Да это простая подслащенная анисовая водка, какъ нашъ Келлеровскій допель-кюмель.

— Вотъ, вотъ… Только крпче… Здсь самаго крпкаго спиртъ, подмигнулъ Нюренбергъ.

Глафира Семеновна смотрла исподлобья на только что выпившаго мастики мужа и говорила:

— А я-то радовалась, а я-то торжествовала, что мы въ такой городъ пріхали, гд ни водки, ни вина ни за какія деньги достать нельзя!

LXII