В раю

— Графиня, — начал он с замешательством, которое он испытывал в первый раз на этом вечере, — вы действительно слишком добры.

— Нет, вы хотите отвертеться от меня — не отрекайтесь: быть может, мне известна и причина, вследствие которой вам не совсем по сердцу мое предложение. У вас есть некоторые нежные обязательства, которые вы обязаны щадить. Если бы ваша приятельница узнала, что вы оказываете мне то же внимание, что и ей, — нет ничего невозможного и даже вполне простительно, что она нашла бы в этом достаточный предлог для того, чтоб приревновать вас ко мне? Разве я не угадала? Разве не это причина вашей нерешительности?

Промолчав несколько минут, Янсен как бы про себя и, видимо, совершенно бессознательно отвечал:

— Ревновать? Для этого у нее, право, не было бы причин.

Едва несчастная эта фраза успела сорваться с его губ, как его бросило сначала в жар, потом в холод от внезапно проснувшегося сознания того смертельного оскорбления, которое он только что нанес графине.

Испуганно взглянул он на нее; он видел, как вся краска исчезла у нее с лица и матовая бледность покрыла ее щеки и побелевшие губы. Но вслед за тем, прежде чем он успел собраться с мыслями и сказать что-нибудь для смягчения своих слов, она принудила себя весело расхохотаться, быстро вскочила с дивана и направилась к нему, протянув руки.

— Благодарю вас, друг мой, — шутливо сказала она ему, — вы не особенно любезны, но обладаете более высоким и неоцененным качеством: вы настоящий, правдивый друг! Вы вполне правы. Та, которая не в состоянии, подобно вашей прелестной незнакомке, свести с ума от зависти и ревности весь наш пол, недостойна служить моделью для вашего искусного резца. Я уже в таких летах, что должна была бы понять это; но вы сами же отчасти виноваты в том, что во мне родилось такое безумное желание. Статуэтка прелестной незнакомки вскружила мне голову. Я пришла, однако, в себя и благодарю за быстрое свое исцеление. Preсez, que je n’ai rien dit.^[36] Надеюсь, что вы, как истинный рыцарь, не скажете никому о моем несколько запоздавшем, а может быть, даже и в более молодые годы не подобавшем мне желании. Итак — вашу руку и soyons amis!^[37] А теперь спокойной ночи. Хотя я и не могу уже вызвать ревности, но все же недостаточно стара для того, чтобы быть застрахованною от сплетен, а вы оставались у меня долее, чем следовало.

В тягостном смущении он было попытался пробормотать несколько смягчающих слов, но она не дала ему времени на это и, шутя и поддразнивая, почти вытолкала его за дверь, затем порывисто замкнула ее за ним.

Едва графиня осталась одна, как стыд и оскорбленное самолюбие внезапно исказили ее лицо: улыбка превратилась в гримасу, на гладком и чистом ее челе показалась грозная складка, а на засверкавших злобою глазах появилась долго сдерживаемая слеза. Из стесненной груди ее вырвался глубокий вздох. Так стояла она около порога, сжимая в кулаки свои маленькие изящные руки и устремляя неподвижный взор на дверь, только что закрывшуюся за ее оскорбителем. Если бы страстные желания обладали магическою силою убивать человека, Янсен не вышел бы живым из дому.

В соседней комнате раздались шаги. Она быстро оглянулась, провела по глазам рукою и залпом выпила стоявший на ближайшем столе стакан холодной как лед, воды. Она снова владела собой.

Вошла уже пожилая женщина в поношенном черном платье, которое, несмотря на свою ветхость, говорило о привычке его владетельницы одеваться с изяществом. Ее манера говорить обнаруживала бывшую актрису. Ей было, видимо, уже за сорок лет, но года скрадывались под искусно наведенными румянами, и мягкие правильные черты лица были далеко не неприятны.

— Вы еще здесь, моя милая? — воскликнула графиня, с трудом скрывая свою досаду. — Я думала, что вы уже давно соскучились в вашем, вами самими выбранном уединении, и ушли.

— Я провела чрезвычайно приятный вечер и хотела вас еще поблагодарить за него: я не помню, чтобы мне приходилось слышать столько хорошей музыки, как в эти немногие часы, с тех пор как я потеряла голос и покинула сцену. Этот вечер был для меня все равно что манна в пустыне, право, манна в пустыне, дорогая моя графиня! И как хорошо сделала я, что слушала музыку там, из моей темной ложи. Правда, что тот, с кем главным образом я не желала встречаться, меня бы по всем вероятиям и не заметил. Со времени своей новой связи, он, кажется, стал слеп для всего остального, да, кроме того, и годы, прошедшие со времени нашего последнего свидания, позаботились о том, чтобы сделать меня неузнаваемою. Но представьте себе, графиня, что молодой художник, тот самый, который загородил нам дорогу в ту ночь, когда мы нашли картину, случайно зашел в вашу спальню, но, к счастью, поспешил опять ретироваться. Впрочем, ночь была лунная, светлая. Кто знает, ведь он, может быть, узнал бы меня, особенно увидав картину?..

— Да? — кивнула графиня. — Вы правы, кто может это знать!

Она не слыхала ни слова из того, что говорилось.

— О, моя дорогая покровительница, — продолжала актриса, — если бы я только могла описать вам, какое страшное негодование овладело мною, когда увидела, что он, этот бездушный, жестокий человек, виновник несчастий моей бедной дочери, входил сюда, встречаемый всеобщим уважением, с таким гордым и высокомерным видом, когда я услышала его голос и надменные речи, которыми он бросал вызов в лице всему обществу, — о, вы не знаете, как я его ненавижу, но ведь мать должна, обязана ненавидеть врага своей дочери — не правда ли? Тем более, если эта дочь так неразумна, что продолжает любить человека, который ее отверг, изгнал из своего дома и отнимает у нее единственное утешение — выплакать горе, обнимая своего ребенка.

Она театрально прижала носовой платок к глазам, как бы подавленная сильным горем.

Графиня окинула ее холодным взглядом.

— Не играйте со мною комедии, моя милая, — сказала она резко. — После всего того, что вы рассказали мне о вашей дочери, я не думаю, чтобы она была так несчастна. Из чего заключаете вы, что она его еще любит?

— Я знаю ее сердце, графиня! Она слишком горда, чтобы стонать и жаловаться. Разве она не пригласила бы жить с собою свою мать, если бы ей не пришлось тогда обходиться без всяких известий о ребенке? Если бы вы знали, как тяжело мне быть шпионом, чтобы по временам иметь возможность посылать ей весточку о здоровье ее жестокосердого мужа и бедного невинного ребенка! И несмотря на это, милостивая моя покровительница, если бы мне когда-нибудь удалось снова связать разорванные узы и освободить неблагодарного, непостоянного мужа из сетей его недостойной страсти, возвратить его в объятия законной жены!

Слезы казалось, душили ее; графиня сделала нетерпеливое движение.

— Довольно, — сказала она, — теперь уже поздно, я устала. Но в самом деле, что-нибудь нужно же сделать. Если не вывести этого человека на прямой путь, с которого он сбился, то великий талант его погрязнет в омуте недостойных любовных интриг и ненормальных житейских условий. Приходите завтра опять ко мне в обеденную пору, мы поговорим с вами подробнее. Прощайте!

Она развязно кивнула певице головой. Последняя почтительно поклонилась, хотела быстро удалиться из комнаты, но обернулась на пороге, услыхав свое имя.

— Не находите вы… что я сегодня оделась особенно не авантажно, милая Иоанна? Мне кажется, что я кажусь ужасно старою и некрасивою в этой венецианской куафюре. Кажется, что я сделала бы лучше, отложив вечер… Я едва держалась на ногах от нервных болей.

— Вы имеете то преимущество перед всеми нами, что даже страдания идут вам к лицу. Я уловила из своей закрытой ложи слова, которые могли бы вам доказать, как вы несправедливы к себе.

— Вы мне льстите, — горько усмехнулась графиня, — но ступайте, ступайте! Не можете же вы доказать мне, что собственные глаза меня обманывают.

Когда певица ушла, Нелида оставалась еще некоторое время на том самом месте, где простилась со своею гостьей. Она пробормотала несколько слов на своем родном языке, потом произнесла по-немецки: «Он требовал наказания. Его желание исполнится — исполнится — исполнится!» Затем она подошла и остановилась перед зеркалом над камином, перед которым слабо мерцало красноватое, почти потухающее пламя лампы. Свечи на рояле почти догорали. При этом слабом двойном освещении щеки ее казались еще более увядшими, глаза еще более впалыми, а складки между бровями еще более глубокими.