В раю

— С кем это вы раскланиваетесь?

— Милая моя барышня, взгляните-ка попристальнее на этого господина. Он только скульптор, не пользующийся еще вполне заслуженной им известностью, по происхождению своему он только сын мужика; но я никогда не видал человека более благородного: он один своим присутствием в состоянии бы был облагородить дурное общество, в котором я имею обыкновение вращаться. Из обеих женщин одна очень недурная артистка, очень хорошая особа, а та, что налево от Янсена, — настоящая красавица.

— Вы, кажется, сказали: Янсена?

— Имя это поражает ваш слух? Вы, может быть, видели его произведения?

Она что-то сбивчиво возразила и выглянула из кареты, желая еще раз увидеть шедших мимо личностей. Вся кровь бросилась ей в голову.

Это был тот человек, у которого Феликс проводил дни, тот самый друг его детства, сообщество которого заменило Феликсу потерянное счастье.

В ней пробудилась тайная ревность, которой она, однако же, внутренне стыдилась. К счастью для нее, карета остановилась через несколько минут перед вокзалом и в последующей затем суете она умела настолько овладеть собою, что решилась откинуть свой вуаль, и, обращаясь со спокойным и веселым лицом к Шнецу, взяла с него слово в самом непродолжительном времени посетить их на берегу озера.

Свисток удаляющегося локомотива умолк уже давно, а наш кавалерист все еще стоял как вкопанный посреди залы, устремив неподвижный взор в землю.

— Тonnerre de Dieux!^[45] — пробормотал он, когда проходивший мимо мужик пробудил его от раздумья, — курьезные дела совершаются иногда с человеком! Вчера еще присутствие их обоих было для меня стеснительно. Я дорого бы дал, чтобы избавиться от всех хлопот, сопряженных с обязанностями дамского кавалера, — а теперь мне кажется, что без этой маленькой высочайшей особы я буду невыносимо скучать и буду казаться бесполезным в собственных глазах. Не будь я уже в очень зрелых летах и вне опасности захворать юношескими недугами и не имей я такой доброй жены, я, пожалуй, подумал бы — tonnerre de Dieux! И, напевая сквозь зубы французскую солдатскую песенку, медленно побрел он к своему жилищу, которое впервые показалось ему в этот раз мрачным и неуютным, каким оно было и в действительности.

ГЛАВА XI

Янсен и обе его дамы продолжали между тем свой путь; они были слишком заняты и озабочены собственными мыслями, чтобы обратить внимание на спутников Шнеца. Они вышли не на обычную утреннюю прогулку. Им предстояла далеко не маловажная задача. Дело шло о первом знакомстве ребенка с будущей его матерью. Юлия выразила еще накануне вечером настойчивое желание немедленно же взять к себе Франциску. План поселиться с Анжеликой был покинут, так как эта добрая душа не решалась расстаться со своими домочадцами, которые большею частью подтрунивали над нею. Таким образом, помещение Юлии по-прежнему представляло для нее и для ребенка достаточный простор. Жизнь вместе с ребенком должна была облегчить Юлии и ее другу год испытания. Так как все, что могло еще более скрепить их союз, было как нельзя более желательно для Янсена, то на следующий же день было предположено приступить к выполнению задуманного плана.

Но как ни энергично ухватился Янсен за эту идею, в нем, по мере приближения к ее выполнению, все более и более пробуждалось сомнение в возможности без борьбы вырвать ребенка из окружающей его теперь среды и ввести в новую обстановку. Не менее тягостно было на душе и у Юлии: то, что еще вчера ей казалось весьма понятным и легко исполнимым делом, представлялось ей теперь, наутро, делом весьма рискованным. С каждым шагом, приближавшим ее к цели, все тревожнее и тревожнее билось ее сердце. А что если ребенок не привыкнет к ней? Если при всем добром желании она сама не отдастся ему всею душой или не научится искусству воспитывать его как следует?

Она испугалась при этой мысли и бессознательно пошла тише. Янсен также укоротил шаг, так что веселая и беззаботная Анжелика должна была постоянно останавливаться и поджидать своих отстававших друзей.

Художница не утратила хорошего расположения духа. Счастье ее прекрасной, обожаемой подруги, роль, выпавшая на ее долю быть, так сказать, ангелом-покровителем тайного союза, авторитет, приобретенный протекторством над высокоуважаемым учителем, — все приводило ее в необыкновенно хорошее расположение духа. И когда спутники ее слишком злоупотребляли правом влюбленных — быть скучными, она неустанно развлекала их своею веселою болтовнею.

— Дети! — воскликнула она, ежеминутно останавливаясь в ожидании отстававших спутников и опахиваясь платком, чтобы освежить разгоревшееся от жары лицо, — мне впервые приходится играть роль покровительницы влюбленных, и клянусь куполом вот этой протестантской церкви, что никогда не возьмусь более за эту роль, не выговорив себе экипажа. Что вы не особенно разговорчивы — это в порядке вещей и, во всяком случае, лучше, чем если бы вы разговаривали друг с другом сонетами, как Ромео и Юлия, что я находила донельзя глупым даже на театре. Но ползти с вами как улитка, среди этого чуть ли не африканского зноя, которого вы, впрочем, снедаемые более жгучим внутренним жаром, вовсе не замечаете, это — подвиг, превышающий силы женщины почтенных лет и моей комплекции. Поэтому мы бросимся в первые попавшиеся дрожки, где я, зажмуря глаза, могу предаться размышлению, почему любовь — такое изобретение, которое делает из самых лучших людей меланхоликов.

Жилище Янсена находилось в старинной улице, на краю города близ Ауэрского предместья. Кто, следуя по быстрому потоку, образуемому рукавом Изара, пройдет мимо расположенного на берегу маленького низенького домика с палисадником и двориком, тот может подумать, что находится далеко от столицы в старинном городке, так тихи и пустынны здесь улицы и дороги, так мало стесняется тут сосед соседа. Каждый по произволу полощет белье или же моет салат в протекающей мимо воде, сидя без сюртука у порога своего дома. Дом, в котором жил наш приятель, стоял несколько поодаль, в глухом и до того узком переулке, что к воротам его нельзя было подъехать. Он принадлежал красивому мужчине с честным открытым лицом, бывшему учителю провинциального ремесленного училища, в настоящее же время состоявшему в качестве инженера на службе железнодорожного общества. Так как инженер по служебным своим обязанностям проводил большую часть года в дороге, то он в помощь к своей маленькой, веселой и рассудительной жене, уроженке Пфальца, пригласил к себе в дом ее престарелую мать. Это была превосходная старуха, несколько глухая, но умевшая так хорошо обходиться с детьми, что последние любили более всего общество своей бабушки, предугадывавшей все их желания.

Она сидела на обычном своем месте, в глубокой оконной нише. Двухлетний внук ее был у нее на коленях, а пятилетний приемыш расположился против нее на скамейке. Дверь отворилась, и дочь ввела в комнату скульптора и двух его дам. Янсен был ее любимцем, и его дочь была не менее родного внука дорога ее сердцу. Поэтому, когда ей представили, без всяких предварительных приготовлений, двух дам, из которых одна была поразительно хороша, как родственниц Янсена, желавших познакомиться с Франциской, старушка тотчас же смекнула, что дело нечисто. Подозрение ее усилилось еще более, когда красавица незнакомка, посадив девочку к себе на колени, стала целовать, ласкать ее и вынимать из кармана разные игрушки, которыми она, видимо, старалась приобрести расположение ребенка. Янсен сидел молча и как-то странно смотрел на эту сцену. Впервые показалось ему, что ребенок его не так хорош, как бы он того желал. Он походил, конечно, всеми чертами своего маленького личика на отца: те же светлые, сверкающие глаза, темно-русые локоны и черные брови, под сенью которых глаза казались еще блестящее. Ребенку, видимо, нравилась красивая тетушка, наделявшая его такими добрыми словами и хорошими вещами, и он вел себя очень прилично для своих лет. Тем не менее лица, сидевшие за круглым столом в маленькой комнатке, чувствовали себя не совсем ловко, очевидно, что-то стесняло их. Ни Янсен, ни Юлия не подумали наперед, в каких выражениях объяснить свое намерение хозяевам. Для взаимных отношений их не существовало общеупотребительного названия, и объяснить этим добрым гражданам обручение женатого человека и материнские права невесты на его дочь было делом далеко не легким.

По-видимому, они рассчитывали на услуги верной своей покровительницы, которая никогда ни в шуточных, ни в серьезных делах не ходила в карман за словом, но обычное прекрасное расположение духа покинуло, казалось, Анжелику, при входе в это маленькое, мирное жилище. Она сохранила только всегдашний свой такт и восхищалась другими детьми, забавляясь особенно двухлетним ребенком, которого называла восхитительным, с чисто рубенсовским колоритом.

Так прошло добрых полчаса. Все, что могло служить предметом беседы в первое посещение, было исчерпано, а главного вопроса все еще не касались. Тогда маленькая молодая хозяйка, которая, сидя в оконной нише, по временам обменивалась со старухою многозначительным взглядом, явилась на помощь к своему старому другу. Она встала и попросила его пойти за нею в соседнюю комнату, где ей предстояло передать ему нечто совершенно неинтересное для обеих дам.

Она пригласила его в рабочую комнату мужа, плотно затворила за собою двери и, оставшись наедине, без дальнейшего промедления приступила прямо к делу.

— Любезный друг, — сказала она, на своем пфальцском наречии, — скажите-ка напрямки, что все это означает? Вы, кажется, не на шутку считаете возможным меня обойти и скрыть от моего проницательного взора, что эта прелестная женщина вовсе не ваша кузина в каком-нибудь семнадцатом колене. Я ничего не могу иметь против того, что вы любите милую, любезную девушку; на это вы художник и к тому же еще не старик; будь я мужчина — эта женщина похитила бы и мое сердце. Но за всем этим скрывается что-то особенное. Возня с ребенком имеет также свои основания. Красавица недаром спрашивала Франциску, не хотелось ли бы девочке прийти к ней, чтобы полюбоваться всеми теми прелестными вещицами, которые остались у ней еще дома? Теперь объясните мне, Янсен, зачем думаете вы взять к себе в дом ребенка, который всегда будет напоминать вашей любезной прежние ваши сердечные похождения?