В раю

— Ce que femme veut, Dieu le veut,^[42] — отвечал поручик с очень серьезным видом. От его проницательного взгляда не ускользнуло, что молодая особа боролась ночью с каким-нибудь сердечным недугом и не успела еще окончательно овладеть собою. Пока она говорила, глаза ее ярко блистали и устремлялись то на окно, то на дверь, как будто она боялась чьего-нибудь внезапного вторжения. В этом возбужденном состоянии она понравилась ему, однако же, более обыкновенного; он чувствовал к этой юной особе, которая в течение всей своей молодости не имела другого друга и советника, кроме далеко не чуткого старого холостяка, какое-то сострадание, смешанное с любопытством.

— Итак, с Богом! — сказал дядя Ирены со вздохом, комически устремив глаза на небо. — Я преклоняюсь перед определениями судьбы и с благодарностью признаю заботливость о моей участи, высказывающуюся в этом новом проекте. Шнец, надеюсь я, отыщет к нам дорогу; на этот предмет всегда можно будет найти лошадь; тир для пистолетной стрельбы, я думаю, найдется и там; а на случай, если не будет никаких других развлечений, я могу заняться ужением рыбы, — самою глупейшею страстью, на которую до сих пор я смотрел с отвращением, и то по возможности издали. Когда же нам улетучиться отсюда? Не ранее сегодняшнего вечера, смею думать?

— С первым поездом, дядюшка. У нас всего полчаса времени. Фриц занимается укладыванием твоих вещей, так как Бетти сообщила ему уже, что мой чемодан готов. Тебе остается только докончить свой туалет.

Барон разразился громким смехом.

— Ну что на это скажете вы, Шнец? Сам Абдель-Кадер мог бы научиться у нее искусству с надлежащим проворством сниматься с лагеря. Дитя, дитя! А вчерашние мои новые друзья? Условленная партия к завтрашнему вечеру — граф Верденфельс, у которого я должен был осмотреть коллекцию оружия?..

Она вынула визитную карточку, на которой было начертано несколько прощальных слов.

— Как, и записка готова? La letterina eccola qua!^[43] — вскричал барон. — Дитя мое, твои способности полководца так велики, что субординация под твоим знаменем становится удовольствием, а слепое повиновение — делом чести. Через пять минут я буду готов.

С комическою учтивостью поцеловал он руку молодой девушки, серьезно и рассеянно глядевшей перед собою, бросил на друга взгляд, который, казалось, выражал: «я уступаю силе», и выбежал из комнаты.

Шнец остался наедине с девушкою. Им овладело чувство почти отеческой заботливости, когда взгляд его остановился на молодом серьезном лице. «Может быть, — думал он, — достаточно одного слова, одного намека — и переполненное сердце найдет облегчение». Но прежде чем он успел раскрыть рот, она вдруг обратилась к нему:

— Надеюсь, что в Штарнберге не окажется такого большого числа художников, какое, по рассказам моих кузин, можно встретить в других горных местностях Баварии.

Шнец удивленно взглянул на нее.

— Вы надеетесь? А какие же могут быть у вас причины не желать этого? Художники — безвредные творения Божии, которые своими походными зонтиками и стульями не портят ландшафта.

— Ну все-таки же… Вчера вечером, внизу у графини, я познакомилась с одним из этих господ художников, и тон, которым он начал…

— Не помните ли его фамилии?

— Нет, но, может быть, вы его знаете: в синеватолиловом бархатном сюртуке.

Шнец громко расхохотался.

— Вы смеетесь?

— Прошу тысячу раз извинения — дело в самом деле не такого рода, чтобы возбуждать смех: этот человек — наш таинственный лирик, я знаю его до мельчайших складок исторического его бархатного сюртука. Хотел бы я знать, о какие именно шипы нашего невинного Розенбуша^[44] могли вы оцарапать вашу нежную ручку?

— Что же делать, — возразила она несколько колко, — я не могу запретить вам принимать меня за щепетильную дуру, которая оскорбляется каждым, несколько свободным, словом. Я не намерена повторить разговор вашего друга. Довольно сказать, что если он принадлежит к числу невинных творений, то я бы желала избегать такие местности, где могут на каждом шагу встретиться ему подобные.

Она отвернулась и подошла к окошку.

— Дорогая моя барышня, да вы больны, серьезно больны, — сказал Шнец, — может быть, вы больны даже и физически, но в нравственном организме вашем есть несомненно рана…

Она быстро обернулась к нему.

— Нужно признаться, господин Шнец, — возразила она с гордым взглядом, — что я, право, не понимаю…

— Больной очень часто не сознает, что он болен, — продолжал с невозмутимым спокойствием Шнец, жестоко теребя свою бороду. — Только болезненный взор может смотреть с таким гневом на такое невиннейшее и безвреднейшее существо. Нет, не глядите на меня так немилостиво, меня вы не обманете, и я, даже под опасением подвергнуть себя высочайшему вашему гневу, позволяю себе спросить вас: отчего бы вам не выслушать нескольких слов честного участия от друга вашего отца? Я не знаю, много ли у вас, кроме меня, друзей, которым вы могли бы довериться; но здесь, сколько мне известно, нет никого, кроме моей, конечно, далеко не любезной, особы. Дорогая моя барышня, если бы вы решились открыть этот маленький, гордый ротик и сказать мне, не могу ли я помочь вам, и что за причина вашего внезапного бегства из города? Не Розенбуш же, в самом деле, настоящий виновник этого.

— Я вам очень благодарна, — прервала она его быстро. — Я думаю, что вы желаете мне добра. Вот вам моя рука: если я когда-либо буду нуждаться в помощи или совете, вы будете первый, к которому я обращусь за тем и другим. Но вы ошибаетесь, думая, что я, я…

Она внезапно умолкла; на глазах навернулись крупные слезы, голос изменил ей, но она победила себя и так дружески улыбнулась Шнецу, что он поневоле должен был воздать дань удивления этому молодому, мужественному сердцу.

— Тем лучше, — сказал он, — я слишком хорошо воспитан для того, чтобы усомниться в слове женщины. К тому же ваше обещание для меня так дорого.

— Итак, вот вам моя рука — на дружбу, господин Шнец, и не правда ли, мне нечего просить вас, чтобы моему дяде, который, конечно, желает мне добра, но знает меня гораздо менее, чем вы, который только восемь дней тому назад впервые увидел меня…

Она приложила палец к губам и, прислушиваясь, взглянула на дверь, за которою снова послышались быстрые шаги барона. Шнец имел только ровно настолько времени, чтобы дружески пожать протянутую ему руку и кивнуть ей в знак согласия, что заключенная только что дружба останется тайною. Дядя вошел одетый совсем по-дорожному и торопил отъездом с таким же рвением, с каким прежде противился этому бегству в деревню.

Шнец сел в карету, чтобы проводить до вокзала дядю и племянницу. В первом этаже гостиницы были еще спущены шторы. Графиня еще спала. Конечно, не ради нее Ирена накинула на лицо вуаль, за которым, однако же, глаза ее не переставали блуждать взад и вперед по улицам и площадям, из опасения, чтобы тот, ради кого она обратилась в бегство, не занял бы какого-нибудь наблюдательного поста и не выследил бы ее.

Но его нигде не было видно. Только красивая, белокурая дама, переходившая через площадь в сопровождении мужчины и спутницы невидной наружности, обратила на себя ее внимание. Все трое должны были остановиться, чтобы дать дорогу их экипажу. Шнец узнал их только тогда, когда карета уже проехала, но живо раскланялся, махая шляпою, и поглядел им вслед.