В ритме сердца

— Ты его ещё даже не услышала, — его лицо заметно напрягается.

— И не собираюсь слушать. И вообще, Адам… или как там тебя, я думаю, нам незачем больше тратить время друг друга. Будет лучше, если мы разойдёмся в разные стороны уже сейчас. Давай забудем о наших встречах, словно их никогда и не было. Окей? — на последнем дыхании задаю вопрос, на который даже не хочу слышать ответа, и спешу наконец покинуть тесный переулок, в котором всё сильнее ощущается нехватка кислорода.

Но с моей стороны было глупо предполагать, что он так просто меня отпустит.

Мне удаётся сделать всего несколько торопливых шагов по прилежащей улице, когда он настигает меня и резко разворачивает. Я застываю на месте, вновь оказавшись в опасной близости от его лица, по-прежнему не выдававшего никаких эмоций. Лишь вспыхнувшая буря в тёмных глазах раскрывает мне занавес перед чем-то мощным и разрушительным, что он рьяно прячет внутри.

Каких-то несколько коротких секунд нашего столкновения взглядов кажутся мне длиною в вечность, в которой каждый миг моей жизни проходит в упорном сопротивлении.

— Ты опять меня трогаешь, — продолжая противостоять его пленительному мраку, приподнимаю руку, что он крепко сжимает.

— А ты опять убегаешь, — сдержанно произносит Адам, и я поражаюсь тому, как ни один мускул на его лице не подрагивает, в то время как мои внутренности завязываются тугими узлами.

Кожа теперь уже не просто немеет, а плавится в местах прикосновений его пальцев, и от этого контраста с нарастающей непогодой меня зябко передёргивает, когда новый порыв ветра приносит за собой первые капли дождя.

Он спускает свой цепкий взгляд на мои оголённые плечи с руками, что стремительно покрываются мелкой россыпью мурашек.

— Что ты делаешь? — сжимаюсь ещё больше, когда он отпускает меня и начинает стягивать с себя пиджак.

— Ты вся дрожишь и вновь вовсе не из-за моего «очарования», — голос не выдаёт и капли раздражения, но теперь я физически чувствую, как оно его переполняет.

Очарование?

Это так он называет то, что заставляет меня погружаться в состояние возбуждённого опьянения?

Адам ловко укрывает меня своим пиджаком, пропитанным терпким мужским одеколоном и запахом его кожи, что действует на меня как афродизиак.

Я непременно пожалею о своей слабости, но никак не могу справиться с порывом и, блаженно прикрывая веки, утыкаюсь носом в гладкую материю его одежды.

Что за дьявол? Как он это делает?

Одна лишь ткань, сохраняющая его сексуальную энергию, доводит меня до лихорадочного исступления.

— Я же вижу, что тебе это нравится.

Его слова вырывают меня из нирваны.

— Что нравится? — Как дура, делаю вид, что не понимаю, о чём он говорит.

— То, что ты чувствуешь.

— Мне это не нравится, — пытаюсь звучать убедительно.

— Нравится.

— Нет!

— Ты всегда любишь спорить?

— Только когда знаю, что права.

— И снова врёшь!

Уверенность его голоса обескураживает.

— Не вру. Мне не нравится то, что ты делаешь со мной. Я не понимаю, как такое возможно? Это ненормально и, знаешь ли, ощущается крайне стрёмно. — Мне приходится чуть ли не задерживать дыхание, чтобы не ощущать аромат пиджака, застилающий моё сознание томной поволокой.

— Стрёмно, — мрачно усмехается он, покачивая головой. — Так ещё никто не определял эти ощущения. Ты уверена, что подобрала правильное слово? Там должно быть нечто большее. — Пытливо смотрит на меня.

— Оо, да там целый букет из серьёзных нарушений функций организма, — натянуто улыбаюсь.

— Опиши это.

— Описать?

— Да, расскажи, что сейчас чувствуешь?

— Ты что, сам не знаешь, что делаешь? — недоумённо хмурюсь.

— Обычно знаю.

— Так, значит, это для тебя вполне обычная хрень?

— Я бы не называл это хренью. Женщины всегда остаются в экстазе, — без капли стеснения заявляет он.

— Женщины? Ты на всех так влияешь?

— Да.

— Что, прям-таки на всех? — от изумления повышаю тон, ещё больше привлекая к нам внимание прохожих, что и так приглядываются к безукоризненному облику мужчины.

— На всех.

— И им это нравится?

— Сходят с ума от удовольствия, — самоуверенно отвечает Адам.

Он явно не в курсе, что такое скромность.

— Как такое возможно? — искренне поражаюсь.

— Ты о моём магнетизме?

— Не только. Как им может это нравиться? — Он хмурится, будто совсем не понимает смысла моего вопроса. — Я имею в виду, как может нравиться то, когда тебя лишают контроля и ясности мыслей?

Задумавшись на короткий промежуток времени, он начинает неспешно мерять шагами пешеходный тротуар, хрустя ботинками по камням раздробленного асфальта.

— Немногие смотрят на это как на потерю контроля, Николина. Скорее наоборот — на пробуждение тех физических желаний, о которых могли даже не догадываться. — Адам пропускает пару мимо проходящих женщин преклонных лет, что крупной дрожью тел и поплывшим взглядом моментально выдают свой интерес к нему.

Потеряв дар речи, я стою, разинув рот, и наблюдаю, как бабушки чуть ли не сворачивают себе шеи, пока оглядываются назад на мужчину и строят ему глазки.

Боже мой! Это ненормально!

Это же бабушки! Разве в таком возрасте ещё возможно так реагировать?

На моё явно глупое ошарашенное выражение лица Адама реагирует слабой усмешкой и продолжает говорить своим проникновенным голосом:

— Большинству женщин именно этого и не хватает: они желают разрушить тесные рамки сознания, позволяя наслаждению беспрепятственно наполнять тело. Полное отсутствие границ и предубеждений — только голая страсть и удовлетворение плотских желаний, которые я безошибочно считываю и доставляю им. При условии, конечно, если сам того хочу.

Он провожает оценивающим взором объёмные формы очередной «трепещущей» перед ним девушки, что больше не спешит скрыться от дождя, попав под воздействие его пугающего обаяния: она дрожит от страха, учащённо дышит и, боясь подойти к нам ближе, пожирает Адама плотоядным взглядом издалека.

Просто обалдеть! Не могу поверить! Этого не может быть!

Они боятся, но хотят его. Нечто похожее испытываю и я, но мне не понять, как это может кому-то нравиться? Мне претит сама мысль, что кто-то заставляет моё тело испытывать то, что я сама никогда бы не была способна почувствовать к совершенно безразличному мне человеку.