Вернуться в Антарктиду

От дороги показался Демидов-Ланской. Он еще издали помахал Патрисии рукой и прокричал, что все готово.

– Гогадзе спрашивает, когда выдвигаемся?

– Прямо сейчас, - ответила Пат. – Я только прихвачу вещи и позову Загоскиных.

Из Амбухиманги они выехали в три пополудни все тем же караваном и в том же порядке. Машины двигались строго на восток – туда, где лежали окутанные туманами густые леса скалистого плато Анкаратры.

Все держались настороже и особенно военные, призванные защитить их маленькую экспедицию. Наполненных тревожным ожиданием людей утешало лишь одно: обещание оракула, что они достигнут своей цели и обретут искомое. Об этом ради поднятия духа Пат рассказала во всеуслышание.

Впрочем, она не сказала, что это будет безболезненно. Люди это и так прекрасно сознавали

Глава 20. Циазомвазаха, запретный плод

Глава 20 (10). Циазомвазаха, запретный плод

20.1/10.1/3.1

Иван Петрович Загоскин

Иван Петрович на правах проводника сидел во втором «Хаммере» вместе с какими-то юнцами, вооруженными до зубов. В первой машине ехали разведчики во главе с майором Гогадзе, и они значительно оторвались от остальных, оценивая обстановку. Им в помощь были современные системы слежения, планшеты и всяческие навороченные бинокли со стабилизаторами изображения, хотя и обычными «калашами» эти ребята не пренебрегали. В случае угрозы, они без раздумий пустили бы их в ход.

Загоскин поглядывал на свирепые морды с опаской и в дискуссии не лез. Толку от него, как от проводника, все равно сейчас было мало, дорогу он им набросал по картам – пусть и примерную, но все ориентиры, намертво врезавшиеся в память, дал, поэтому пальцем тыкать по ходу не приходилось.

Перед тем, как пуститься в путь, майор Гогадзе долго рассматривал спутниковые фотографии, что-то прикинул и отдал приказ расчехлить беспилотник:

– Есть там парочка подозрительных мест, где можно ожидать засады. Будем получать оперативные данные с воздуха.

Командир спецназовцев был строен и неприлично молод – ему Загоскин дал не больше сорока пяти, что по сравнению с его личными сединами приравнивалось к «молоко на губах не обсохло».

«Быть майором в сорок пять – не шибко блестящая карьера, - думал он, по привычке одинокого человека постоянно разговаривая и споря сам с собой, - но с другой стороны, иной майор бывает покруче генерала».

В воинских обычаях Загоскин не разбирался и допускал, что в боевых подразделениях существует своя «табель о рангах». А чтобы делать карьеру, надо иметь еще и хорошие отношения с начальством, чем ребята «из окопов» частенько пренебрегают. Георгий Гогадзе с первых минут знакомства показался Ивану Петровичу человеком резким и категоричным, он резал правду-матку открыто, а вышестоящие во все времена за доблесть такое не считали. Однако у подчиненных авторитет майора вопросов не вызывал. Во вверенном ему отряде царила деловая атмосфера, никто не ворчал, все несли службу исправно, оружие держали в чистоте и на привалах не расслаблялись. Вот и выходило, что со своими командирскими обязанностями гордый грузин справлялся на отлично, а погоны… ну что – погоны? На них не пишут, за какие именно заслуги их вручают. Может, и за красивые глазки иногда – как знать? Гогадзе свои уж точно не в постели у дочки полковника нашел.

«Если все хорошо пройдет, то по возвращении ему новую звезду дадут, - думал профессор, - операция-то нешуточная. И стоит на контроле на самом верху».

Выехав из Амбухиманги, их караван сначала несся с ветерком по шоссе, потом, когда шоссе закончилось, затрясся по неровной дороге, снизив скорость и старательно объезжая мутные лужи. Все шло спокойно, на них никто не охотился, не нападал, и сложности начались, лишь когда дороги совсем не стало – ее смыли минувшие ливни. Машины едва плелись, буксуя на размытой почве. Во все стороны из-под колес летели комки бурой грязи.

Из-этого досадного обстоятельства караван растянулся на полкилометра, и головным «Хаммерам», преодолевавшим сложные участки чуть достойнее неуклюжих автобусов, приходилось останавливаться, поджидая отстающих.

Мадагаскар – гористая страна. Высокое плато, протянувшееся с севера на юг, занимало добрую половину острова и круто обрывалось лишь у самого побережья. Чем дальше караван продвигался по нему на восток, тем выше становились священные холмы Имерины. С двух сторон дорогу зажимали скалы, поросшие тропической растительностью, и ее все чаще пересекали бурные ручьи, сбегающие с крутых склонов. Вода, журча, стремилась к океану, преодолевая множество порогов и перекатов, но порой внезапно растекалась по узкой долине, превращая местность в болото. Тогда дорога становилась едва проходимой.

И все же, невзирая на трудности, люди ощущали невольное благоговение перед дикой природой. Когда из пейзажа бесповоротно исчезли обработанные поля, а савука (* заросли кустарника, сменившие хищнически сведенный лес) уступила место сандаловым и эбеновым рощам, появилось чувство, что они наконец-то увидели истинное лицо Красного острова, не изуродованное человеком. (*Сноска: название «Красный остров» Мадагаскар получил из-за цвета почвы, земля здесь имеет красно-бурый оттенок из-за латерита – образования, богатого железом и алюминием)

Загоскин пребывал в мрачной печали. Он смотрел на крутые уступы, на плоские веера равеналы, напоминающие павлиний хвост (*Сноска: дерево-эндемик Мадагаскара, от верхушки его массивного ствола расходятся, словно спицы у колеса, черенки огромных листьев, разорванных ветром по краям), и сердце его сжималось от боли. В прямом и пренесносном смысле. Он чувствовал себя отвратительно, и ему казалось, что дни его сочтены.

«Что ж, Анкаратра – неплохое местечко, чтобы умереть», - думал он.

Однако смириться со смертью невозможно. Его охватывала грусть, что он уходит бесславно. И зависть к тем, кто остается.

«Эх, не дождался я таблетки для бессмертия!»

Иван Петрович хотел уйти красиво, без жалоб и, желательно, быстро. Продлевать агонию ни к чему. И все же на привале, когда грудь сдавило особенно яростно, он испугался, что не доедет до храма, и принялся нашаривать в кармане обтрепанной куртки нитроглицерин.

Баллончик был уже в руке, когда она дрогнула, и выронила его на землю. Загоскин схватился за сердце и нагнуться не смог. Любое движение причиняло страдание, и он был не в состоянии ползать, нашаривая проклятый баллон в траве.

Ему помог солдат: поднял лекарство и даже пшикнул щедрой струей в подставленный рот.

– Я позову доктора Сабурова, - сказал спецназовец, и профессор слабо кивнул. Умирать совсем расхотелось.

Сабуров ехал в ближайшем автобусе, который как раз преодолел косогор. Он выскочил из открытой двери – молодцеватый, стремительный, вызывая своим деловым видом новую порцию зависти к «сорокапятилетним юнцам». В его руках был красный пластиковый чемоданчик с белым крестом на боковине.

Врач осторожно усадил Ивана Петровича на сидение «Хаммера» (старик даже этого сам сделать не смог, так и стоял, привалившись спиной к нагретому капоту) и принялся хлопотать.

Нитроглицерин ударил в голову, сдавив противным обручем, но сердцу полегчало. Загоскин задышал свободнее.

– Давление у вас высокое, - констатировал Сабуров. – Что принимаете?

– Да всякое разное, - пошамкал Загоскин, с досадой подумав, что вот уже и язык отказывается ему нормально служить.

Врач сделал ему укол:

– Сейчас полегчает!

– Мне уже лучше.

– Вы уж поберегите себя. Как мы без вас-то?

– А вам что, лишь бы проводника не потерять?

– Лично мне вы и как человек важны, но согласитесь, Иван Петрович, что впереди нас всех ждет самое интересное. Глупо проваляться в постели и все пропустить.