Вернуться в Антарктиду

Загоскин был не согласен. Оракул сказала, что заключительного акта драмы ему не увидать, ну а все прочее он и без того видел.

«Я еду в Циазамвазаха в третий раз. Бог троицу любит. А четвертому разу, значит, не бывать...»

– Что случилось? – к «Хаммеру» подошла Патрисия. Деловитая, хмурая. За ней, как нитка за иголкой, следовала дочь.

«Вот кто отколол сюрприз так сюрприз!» - подумал Загоскин. Маленькая странница, которая видит издалека... Он и представить не мог, что тем французским фанатикам нужна не мадам Квантовый Физик, а ее дочь! Да и Буди, паразит такой, не признался, хотя знал, все знал!

«Конечно, не признался! – возразил профессор сам себе. – А как бы ты хотел? Ты ж ему по шее бы накостылял, несмотря на то, что сынок давно вырос».

« Ну, и правильно, что накостылял бы, - мысленно ответил он. – Мозгов-то не прибавилось! Иначе бы не мечтал украсть у медведицы ее медвежонка».

Иван Петрович завозился на сидении, пытаясь сесть поровней. Амбаниандра взглянула на него пристально и серьезно. Как на уравнение, которое надлежит решить в наикратчайшие сроки. Загоскин хотел было прикрикнуть на нее, чтоб не пялилась своими глазищами, но не стал. Адель все-таки была совсем крохой, и не ее вина, что взрослые используют ее без зазрения совести.

Кстати, он мог бы сказать Патрисии, что за обедом, прячась от остальных под пальмовой крышей бунгало, он отстаивал жизнь ее дочери перед собственным сыном. И это несмотря на то, что сын ему родной, своя кровь, а малышка ему никто. Но Загоскин и тут промолчал. Ему зачтется и без лишнего хвастовства, но засчитывать будут не люди, а кто-нибудь повыше. Те, кто видит все.

Иван Петрович отвернулся и стал рассматривать окружающие красоты. Сначала просто так, рассеянно скользя взглядом и не вдумываясь в то, что видит. Потом уже вдумчиво, осознанно.

Оказалось, что за последние двадцать лет природа основательно перекроила эту местность. На голых камнях проросли кусты и деревья. Ключ, бивший из-под камня и ранее им даже не замеченный, окреп и обзавелся заросшим травой бассейном – теперь такое зеленое пятно на пустоши не пропустишь. Кто-то из вояк уже черпал из него прохладную воду горстями. Ну конечно, при полном обмундировании да на жаре (а солнце взялось серьезно припекать) у них проснулась жажда, но бутилированный запас следовало приберечь.

Люди казались Ивану Петровичу излишне молчаливыми, они настороженно поглядывали по сторонам и переговаривались в полголоса. Им всем было не по себе.

«Немудрено, - думал Загоскин. – Вазимба добрались до них, до их чувств и дум. Они пугают пришельцев, испытывая психику на прочность. Не зря говорят, что дорогу к Циазамвазаха осилит тот, чей дух тверд и чист. Кто не пасует перед трудностями»

Профессор припомнил, что когда он ехал сюда в самый первый раз, все было окутано молочно-белым туманом. Он здорово перетрусил, словив настоящие галлюцинации, проецирующиеся на белом мареве как фильм на экране кинотеатра. Разумеется, будучи молодым скептиком, подвергающим анализу все, что испытывает, Загоскин постарался себе внушить, что причина его дурноты кроется в естественных причинах. Например, в криптостегии.

Эти ядовитые лианы растут в Анкаратре вблизи рек, создавая непроходимые заросли и преграждая путь к воде. Их быстро высыхающие на солнце листья опадают и превращаются в пыль, которая, гонимая ветром, оседает на всяких поверхностях, а попав на слизистые, вызывает отравление со всеми вытекающими. Обычно ею травится пасущийся скот, но Загоскин счел и себя излишне чувствительным к ядовитому праху.

Кто спорит, что атеисту в вазимба поверить гораздо сложнее? Да никто! Здравомыслящему человеку потребуются годы и миллион доказательств, прежде чем правда перестанет казаться ему возмутительной ложью. У этих суровых спецназовцев тоже все впереди. Они пока не верят в злых духов. Только духам на это наплевать. Сейчас тумана не было, но наслаждаться поездкой им всем мешали другие факторы: ожидание засады, влажная духота, отсутствие внятных перспектив. Вазимба умели притворяться чем угодно, входить в плоть с самыми простыми симптомами и оставаться в организме, разрушая его исподволь.

Свой сердечный приступ Иван Петрович тоже относил на их счет. Ему очень не хотелось признаваться, что он превратился в развалину. Свалить болезнь на дурных вазимба – и дело с концом!

На ветке корявого деревца, торчащего из зарослей мертвенной раскорякой, Загоскин заметил хамелеона:

«Вон он, кстати, пялится, – подумал он. – Лупоглазое страшилище! А я тебе не дамся! Не получишь ты меня, гаденыш! Не сегодня».

Хамелеонов на острове водилось во множестве и самых разных по размеру. Из-за их отталкивающей внешности мальгаши считали их вместилищем злых духов, тех самых вазимба, хотя фактически ящерицы приносили огромную пользу, истребляя докучливых насекомых.

Хамелеончик шевельнулся и стрельнул длинным языком, слизывая зазевавшуюся муху.

Загоскин глубоко вздохнул, наслаждаясь тем, что сердце окончательно отпустило. Можно было продолжать путь. Ну, а то, что за их приближением следят и расставляют на пути часовых, так в этом не было ничего удивительного. И хамелеоны, и крикливые птахи-неразлучники, и бабочки, порхающие там, где кроме травы и камней нет ни цветов, ни нектара, и противные пауки, притаившиеся в густых сетях – все они стражи Ничейной Горы, наблюдающие за чужаками десятками глаз. Никто не пройдет незамеченным и не оцененным.

«Так и должно быть, - подбодрил Загоскин сам себя. – Все правильно. Мы уже близко».

...Поговорив с доктором, который объяснил, каковы шансы у профессора дожить до запретного святилища древних, Патрисия подошла к Ивану Петровичу вплотную и осведомилась, способен ли он продолжать путь.

– Я не стану обузой! – гневно воскликнул Загоскин. – И вам от меня не избавиться!

– Не перегибайте палку. Никто не планирует от вас избавляться.

– Какая разница, как вы станете оправдываться! Дорога сложная, никто не спорит, но если мы ее не одолеем, то вовсе не по моей вине. Я – дойду!

Тут, что называется «до кучи», к машине прискакал и сынуля, путешествовавший с учеными-биологами.

– Вот уж кого, должно быть, терзают хамелеоны! – пробормотал старик вслух, неодобрительно встречая припозднившегося отпрыска. – Где тебя носит, Буди? Я так и помру, не попрощавшись, пока ты будешь решать свои мировые проблемы с посторонними.

– Папа, тебе нельзя волноваться! Что ты такое говоришь? Смотри на вещи позитивно! Ты как? Тебе легче? Доктор, ему же не требуется углубленные исследования и помощь?...

Михаил сыпал восклицаниями и пустыми вопросами, и Иван Петрович поморщился, словно вылетающие изо рта сына слова были горохом, чувствительно бившем его по темечку. Ему хотелось загородить голову руками, заткнуть уши и подумать о чем-нибудь приятном. Но вместо этого он рявкнул:

– Цыц, балбес! Я не умираю. А если б и умирал, то ты был бы только рад.

За грудиной у него тотчас аукнулось, дыхание сбилось, но Загоскин удержал каменную мину на лице:

– Я еще простужусь на похоронах твоих работодателей! – добавил он с вызовом.