Владимир Ост

– Осташов здесь? Вов, давай к Букеру, зовет.

* * *

В комнате, предшествующей кабинету Букорева, Владимир столкнулся с Григорием.

– Я уже все, – весело сказал Хлобыстин.

– Ну и как? – спросил Осташов.

– Да… – Григорий покосился на секретаршу Оксану. – В общем, я пошел вещи собирать. Но я тебя дождусь.

Хлобыстин вышел.

– Можно? – спросил Владимир у Оксаны.

– Можно, – презрительным тоном ответила рыжая секретарша. Она, поморщившись, брезгливо посмотрела на него (причем удостоила взглядом лишь его ноги, выше своих глаз и не подняла) и так и проводила взглядом обутые в потрепанные кроссовки стопы Осташова, которые он направил в кабинет гендиректора.

Константин Иванович сидел в своем кресле, сложив руки на пустом рабочем столе, рассматривая свои пальцы. Когда Владимир вошел, он поднял лицо, спокойно глянул ему прямо в глаза и сказал:

– Проходите.

Следует заметить, что Осташов с волнением ожидал этого момента – момента, когда они впервые после знаменательных событий встретятся глазами.

Сам Владимир пребывал в смятении. До этой минуты он был уверен, что и Букорев будет испытывать неловкость. Однако признаков беспокойства ни на лице, ни в поведении руководителя фирмы не наблюдалось. Никакого напряжения, никаких эмоций. Словно это была обыденная встреча начальника и подчиненного, к которой не примешивались иные обстоятельства. Препикантные обстоятельства.

Что ж, тем лучше, подумал Осташов и тоже постарался расслабиться.

– Так, гм-гм, что у вас? – Букорев начал разговор в своей обычной манере. Трудно сказать отчего, но Константин Иванович предпочитал обставлять дело именно так – будто сотрудник явился сюда не по его вызову, а по собственной инициативе.

– Мухин сказал, что сегодня день расплаты… то есть оплаты… – Владимир запнулся, но быстро взял себя в руки и продолжил. – Сказал, что вы сегодня будете давать проценты за сделки.

– Гм-гм, ясно. А больше, гм-гм, он вам ничего не говорил?

– Нет. Он хотел сказать, сколько у меня вышло процентов, но не успел, и Катя меня вызвала сюда.

– Ну, в общем, правильно сказал вам Мухин. Сам того не зная, очень правильно сказал – день расплаты. Гм-гм, гм-гм.

Букорев выдвинул ящик боковой тумбочки, взял из него что-то и аккуратно положил на стол перед Владимиром. Осташов посмотрел и увидел свои собственные наручные часы. Те самые.

– Вы не заработали деньги, гм-гм, вы потеряли время.

Похоже, гендиректор выдал заготовленную фразу. И затем эффектно замолчал, сложив руки на груди и тем самым показывая: разговор окончен.

Подобного поворота событий Владимир не ждал и ничего не ответил. Чуть помедлив, так и не сообразив, как ответить, да и стоит ли отвечать, он взял часы и сделал шаг к выходу. Но тут Константин Иванович, не удержавшись, все же продолжил:

– А вы думали, будет иначе?.. Я всегда видел, как вы относитесь ко мне – свысока. Гм-гм. Вы, наверно, считаете меня глупым, а себя очень умным. Думаете, что вы благородный, а я – подлый… Гм-гм… Это, по-вашему, очень благородно продолжать зарабатывать деньги у человека, которого вы так… Вы, наверно, считаете меня скупым, потому что сами относитесь к деньгам несерьезно. А деньги – это самый лучший измеритель, гм-гм, и благородства, и ума. И самая лучшая проверка. Вы серьезно думали, что я забыл эту историю и спустил вам с рук? Ну и кто из нас теперь, гм-гм, умный? И, кстати, еще о благородстве, гм-гм… хочу спросить. Если я разведусь с Галиной, вы на ней женитесь?

– Это вообще-то мое дело, – промямлил Осташов.

– Конечно, гм-гм. Но вопрос от этого никуда не девается. Ну, что скажете? Чем же вы лучше меня?.. Гм-гм… Идите, я вас больше не задерживаю.

Осташов, взмокший и красный, вышел из кабинета.

– У меня ваша трудовая книжка, – остановила его Оксана, когда он, закрыв за собой дверь кабинета, собрался покинуть приемную. – И еще… по приказу Константина Ивановича я вчера отправила данные на вас в московскую гильдию риэлтеров. О том, что вы не… не… – Оксана глянула в бумагу на столе, как в шпаргалку, и продолжила: – Неблагонадежный сотрудник. И они разошлют вашу фамилию по всем агентствам недвижимости. А может, уже разослали, – рыжая чертовка протянула Осташову трудовую книжку. – Всего вам хорошего, до свиданья.

Часть II

Глава 21. Коварство

Если вы, проснувшись рано утром, с изумлением обнаруживаете себя не дома, не на родимой кровати, если это пронзительное открытие добирается до вашего сознания сквозь ощущение непостижимой тошнотворности в организме, то… То эта непостижимая тошнотворность, мерзостность, гадостность очень скоро становится вполне определенна и понятна.

И именно вот какова.

Во рту – вкус. Вкус… Вы вчера на сон падучий не жевали свои носки? Нет, говорите? А может, было? Ну, так, знаете ли, маленькая постирушка? Чего стесняться-то? Ладно, на нет – и суда нет.

Вернемся к настоящему моменту.

В носу отсутствует малейшая вентиляция, зато, наоборот, густо гнездится запах тех же носков, которые вы вчера, как пытаетесь уверять, со стиральным порошком на ночь не жевали.

В голове, в этой чужой квартире, можно сказать, в чужом недвижимом имуществе, какие-то мерзавцы медленно, со скрежетом передвигают шкаф из одного помещения (в смысле – полушария) в другое. И там, в углу второй комнаты (около виска), шкаф неловко наклоняют, и он, громадный трехстворчатый платяной шкаф, кренится, кренится и – ба-бах! – шарахается навзничь.

Но это не все. Ваши руки… Ноги… Тело… Их вместе наскоро не собрать. По ним наверняка проехалось нечто особенное, крупное и важное. Вроде Колеса Судьбы.

Значит, утро. Дела у вас обстоят превосходно. Чарующе. Полнейший ажур! Я утверждаю это серьезно. Я не шучу, ибо никогда не шучу столь безжалостно. Несмотря ни на что, у вас действительно фарфоровое с позолотой утро. А иначе зачем было накануне так напиваться? Именно с целью ощутить, назло всему, чарующе полный ажур.

И чтобы не разбить этот ажурный фарфор утра, главное – не надо, во-первых, немедленно обеспокоиваться вопросом: «Где я?» Во-вторых, вряд ли нужно иступлено обещать себе: «Больше – никогда!» И в-третьих, совсем не обязательно очертя голову решать проблему «Что делать?»

Сейчас я хотел бы в тактичной форме подсказать это одному герою книги. И даже не только подсказать, но и приказать по-отечески. Но увы! Писателю не докричаться до своих словесных питомцев. Ему не дано помочь любимцам, населяющим его собственные книги. Так же, как не способен он помешать дрянным их обитателям. Нет, он не в силах изменить ход своих историй.

Подозреваю, кстати, что подобное банальное признание можно было бы услышать и от нашего Создателя по поводу всех нас. Глядя по сторонам, убеждаешься: его одолевают аналогичные трудности. Хотя, с другой стороны, всякая душа имеет право на потемки. Просто родителям невыносимо сложно признать это право за душами собственных чад. Что же касается Создателя и его взаимоотношений с нами, то он, быть может, как раз и не пытается стучаться ни в чьи души. Из соображений тактичности и невмешательства в чужие потемки. В конце концов, кому надо, тот, даже сидя на трибуне во время финального матча Кубка УЕФА, различит беззвучный глас, к нему обращенный свыше.

Итак, герой, которому автор не в состоянии помочь, – Осташов проснулся в чужой квартире, в чужой (двуспальной) кровати, и первое, что попалось ему на глаза, были ноги в темных носках, лежащие на соседней подушке.

Пройдя все вышеописанные этапы первых мгновений похмельного утра, Владимир сообразил, что находится в гостях у Хлобыстина и что ноги на соседней подушке, стало быть, Гришины. «Больше никогда не буду так напиваться!» – дал себе слово Осташов. После чего вспомнил, что вчера вечером не позвонил матери и не предупредил ее, что заночует у друга. Теперь она, конечно, жутко волнуется. Надо ей позвонить. Она, естественно, начнет упрекать. А еще нужно ей сказать о том, что его уволили… Где же телефон? Телефона рядом нигде не видно.