Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

Повернулся к Фоме, который стоял в стороне, мял в руках шапку:

— Фома, где картошка?

— Так в подпол же сложили всё, как вы велели, — буркнул он, продолжая теребить шапку.

— Доставай, давай пару мешков. Степан, далеко землю готовили?

— Дак нет, — махнул он рукой, указывая за деревню. — Вон, за околицей, и ста шагов не будет.

— Добро, — кивнул я.

И тут посмотрел на корову, что привязанную к столбу стояла и жалобно мычала, поглядывая на нас умными глазами:

— Корову, кстати, определите кому порасторопнее. Вон, может, Прасковье?

Прасковья аж подскочила на месте, всплеснула руками:

— Ой, барин! Да что ж вы, Егор Андреевич! Ой, спасибо, родненький!

— Так ты давай там не фантазируй, — строго сказал я. — Корова для деревни.

— Дак конечно, Егор Андреевич, конечно, для деревни! — закивала она так усердно, что платок сбился набок. — Догляжу, как за ребёнком буду глядеть!

Я только махнул на это рукой — Фома уже тащил здоровенный мешок картошки. Я хмыкнул — побольше будет, чем я ожидал. Ну, оно и к лучшему. Развязал, заглянул — мелкая и семенная, с глазками. То, что надо.

— Степан, слушай сюда, — начал я, перечисляя по пальцам. — На тебе будет вся ответственность. Значит, сейчас лопату бери, мешок этот хватай, бабам крикни, чтоб за нами шли, да корзины старые чтоб взяли. И второй мешок чтоб кто-то принес, — добавил я.

Он кивнул и, отвернувшись, что-то стал говорить какой-то бабе в цветастом сарафане. Та сорвалась с места и побежала со двора.

Мы же двинулись к вскопанной земле за деревней. Я кивнул Степану на лопату:

— Значится, так: на пол глубины лопаты копаешь яму вот так, — объяснял я Степану, взяв лопату и вдавив её в недавно вскопанную землю.

Ком земли, тёмный и влажный, легко отделился. Я отступил чуть в сторону.

— Рядом, на вот таком расстоянии снова копаешь. — Объяснял я.

Степан внимательно наблюдал за моими движениями, сопя носом и время от времени кивая.

— Потом копаешь так дальше и ещё, в ряд, пока участок не закончится, — продолжал я, делая ещё несколько ямок для наглядности. — Теперь смотри.

Достал из мешка картофелину — мелкую, повертел в руках, пересчитал глазки.

— Семь глазков, — важно поднял палец. — Нужно, чтоб глазков было штук пять-восемь, не меньше и не больше. Если мелкая, и там всего три-четыре, то можно по две в ямку. Средняя — то одну.

Порылся в мешке, нашёл крупную — чуть больше кулака, показал Степану.

— А вот такие вот в сторону, потом в мешок сложите, домой отнесёте ко мне.

Степан почесал затылок, разглядывая картофелины с таким видом, будто они были какими-то диковинными заморскими плодами.

— В общем, кладёшь картошку в яму. И копаешь следующий ряд — этой землёй прикапываешь ту картошку, что уже в ямке. Понятно?

— Понятно, барин, — кивнул Степан, беря в руки лопату и взвешивая её, словно оценивая предстоящую работу.

— Ну, до вечера чтоб посадили, тут немного, — бросил я, разворачиваясь и чуть не налетев на двух крестьянок — Прасковью и Аксинью, что подоспели с плетёными корзинами.

Те запыхавшись смотрели на меня выжидающе. Я махнул на Степана, мол тот проинструктирует, сам же улыбнулся, радуясь, что не сказал это вслух.

Степан за спиной тут же загундосил:

— Значится, так, девоньки, поручил нам боярин…

Дальше я не расслышал — пошёл к избе, но хмыкнул про себя. Степан справится, всё расскажет, всё покажет. А бабы его за полдня уболтают так, что у того уши в трубочку свернутся. Зато работать будут споро — женские руки для такого дела самое то.

Посмотрел на избу, увидел, как Машка заскочила в сени. Точно будет сейчас на сарафан любоваться да на платок с бусами

Тут же окликнул Петьку, что копошился у сарая, что-то там перекладывал из инструмента.

— Петь, разбираться с добром потом будем. Айда на Быстрянку сходим, глянем масштаб трагедии.

— Чего глянем, Егор Андреевич? — переспросил он, щурясь на солнце и откладывая новый напильник.

— Что восстанавливать надо, — буркнул я. — Пожар, Петь, не шуточки.

Петька сразу посерьёзнел. Ещё бы — столько труда вложено, столько надежд. А тут такая напасть.

Повернулся к Пелагее, что крутилась неподалёку.

— Пелагея, снеди собери, а то Митяй там, поди, голодный остался.

Та упорхала в избу. Буквально через пару минут вернулась с торбой, туго набитой едой.

— Тут на всех хватит, — сказала она, передавая мне торбу.

— Спасибо, Пелагеюшка, — кивнул я, вручив торбу Петьке.

Крикнул Илье, что разглядывал будущие пилы у сарая:

— Илья! Хватит глазеть. С нами пойдёшь.

Тот поднял голову и кивнул.

Махнул Петьке:

— Пошли.

Шагая к Быстрянке, где моя лесопилка чуть не сгорела, я хмурился, прикидывал: что уцелело, что чинить? Сердце аж колотилось, а в голове крутились самые мрачные мысли. Неужели всё коту под хвост? Столько работы, планы, надежды… Пётр пыхтел рядом, время от времени бормоча что-то про Игната и поминая его нехорошими словами. Илья молча тащил топор, а Прохор, что увязался с нами, что-то ворчал себе под нос, качая головой и крякая, как старый дед.

Я ускорил шаг — хотелось поскорее увидеть, что там натворил этот проклятый поджигатель.

Не доходя до перепада метров двести, выскочил Митяй, весь в саже, будто из трубы вылез. Рубаха на нём была чёрная, лицо перемазано, только белки глаз блестели.

— Ну что там? — спросил его я, готовясь к самому худшему.

— Егор Андреевич, сгорело всё! — махнул он рукой, и в голосе его слышалось такое отчаяние, что у меня ёкнуло сердце.

— Как всё?! — вскипел я, чуть не врезав ему подзатыльник за такие вести. — Мы ж ночью затушили!

Пётр опередил меня, треснув малого по затылку звонко, как по барабану:

— Думай, что мелешь, а потом трынди! Барин аж в лице сменился. Дойдём, глянем, а то ты нам понарассказываешь! У тебя язык, что помело — всё подряд метёт.

Митяй потёр ушибленную башку, виновато поёжился и буркнул:

— Ну, эти… жёлоба. Они вот и сгорели…

Я хмыкнул, а Пётр зыркнул на него, как кот на воробья, готовый к прыжку. Парень аж поёжился.

Дошли до переката, где стоял едкий запах гари. Дым уже рассеялся, но въедливый дух пожарища ещё висел в воздухе. Глянул — и выдохнул с облегчением: колёса, чёрт возьми, целёхоньки! Стояли в стороне, оба, будто поджигатели их попросту не заметили в темноте. Массивные, добротные, они дожидались своего часа. Три ряда брёвен под ангар — тоже на месте, только в одном углу подпалина виднелась, ерунда. Помост — треть у берега выгорела, доски обуглились и почернели, да часть досок, что в воду сбросили при тушении, отсутствовали, но опоры стояли, как богатыри, не дрогнули.