Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

Она засмеялась тихонько, и этот смех был лучше любой музыки. А я подумал: пусть весь мир катится к чёртовой матери. У меня есть Машка, есть дело, которое делаю руками. Чего ещё человеку надо для счастья?

— Так просто есть. Ты часть моей жизни, Маш. Часть, которую я не отдам никому.

Она поцеловала меня так страстно, что земля ушла из-под ног. Остались только мы двое в этом мире, где время замерло. Её губы были солёными от слёз, но тёплыми, живыми. Я прижал её к себе крепче, чувствуя, как её сердце колотится под тонкой рубашкой.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, солнце уже стояло высоко, пробиваясь сквозь окно узкими полосками света. Из соседнего двора доносился лай собак, кричали петухи, а где-то вдалеке стучал топор — деревня просыпалась.

— Ну что, — хмыкнул я, поправляя её волосы, — готова к новому дню?

— С тобой — да, — ответила Машка, улыбнувшись и сжав мою руку так крепко, словно боялась, что я исчезну. — Всегда.

И в этот момент я понял: пусть весь мир рухнет, пусть Уваровка сгорит дотла — мы построим всё заново. Потому что есть вещи, которые сильнее времени, крови и смерти. Любовь. Надежда. И эти мгновения, когда ты знаешь — рядом тот, кто не отступит, даже если небо упадёт на землю.

Машка принесла завтрак — кашу, молоко, хлеб с мёдом. Мы ели молча, изредка переглядываясь и улыбаясь. Она то и дело подливала мне молока, подкладывала хлеба, заботилась, как заботится любящая женщина. А я смотрел на неё и думал: «Господи, как же мне повезло».

Позавтракав, я махнул рукой Илье с Прохором, которые уже стояли у ворот с топорами за поясом:

— Ну что, мужики, давайте шуруйте желоба доделывать. Сами себя они не сделают.

— Сделаем, барин! — отозвался Илья. — Только вот беда — доски-то многие в пожаре попортились. Придётся новые тесать.

— Так вас же никто не останавливает, — махнул я рукой, улыбнувшись. — Дерева в лесу хватит на всех.

Они кивнули, перекинув через плечо топоры, и зашагали к Быстрянке. А я с Петькой отправился к сараю, где лежали пилы — требовалось довести их до ума. Кузнец-то зубья сделал, как надо, да только кромки туповаты были, будто их об стенку терли.

— Смотри, Петь, — начал я, беря одну из пил в руки. Металл был тяжёлый, добротный, но требовал доработки. Зубья должны быть под углом градусов в сорок пять. — Петр посмотрел на меня, как будто я ему что-то неприличное сказал. И я тут же поправился. — Вот так, указывая на лопату, воткнутую в землю и жердью разделив угол пополам. Не больше, не меньше. Если круче — будут рвать дерево, не резать. Если пологие — быстро затупятся.

Пётр наклонился, щуря глаза, потом кивнул:

— Ага, понял. Как у серпа для травы?

— Точно! Только тут каждый зубец — как лезвие. Нужно, чтоб ровно шли, без перекосов.

Митяй, что крутился рядом с самого утра, внимательно слушал, изредка кивая. Он схватывал всё на лету — показал раз, он уже понял.

Взяли напильники из сарая, те самые, что Фома привёз из города, и начали точить. Металл поддавался легко — не сыромятина, конечно, но и не сталь, как в двадцать первом веке. Где-то между железякой и крепким дубом. Я водил напильником по зубцу за зубцом, показывая Петьке, как держать инструмент, под каким углом вести.

— Эх, жаль, кузнец не закалил, — буркнул Пётр, водя пальцем по заточенному зубцу. — Такие пилы недолго проживут.

— Это точно, — кивнул я, вытирая пот со лба. Работа была кропотливая, требовала внимания к каждой мелочи. — Фому в город придётся ещё раз отправлять. Пусть возьмёт ещё таких же, да и кузнеца пусть попросит, чтоб тот их закалил как следует. А то через день точить — не дело.

Пока мы работали, солнце уже перевалило за полдень. Пот заливал глаза, рубахи прилипли к спинам, но дело двигалось. Я уже закончил со своей пилой. Пётр с Митяем тоже свои пилы заточили — ровные, как на заводе получились. Ручная работа, мать его, зубцы аж блестели на свету, словно серебряные монетки. Каждый зуб Митяй выводил с такой тщательностью, будто ювелирное дело делал.

— Глядите-ка, Егор Андреевич, — показал он мне пилу, поворачивая её к солнцу. — Как зеркало! Брёвна сами проситься будут на распил.

Я покивал одобрительно. Работа и вправду была на совесть — каждый зубец заточен под правильным углом, без заусенцев.

Осталось ещё две пилы — отдали Митяю в работу, а сами с Петькой принялись за каркас пильной рамы. Доски для рамы были — Илья с Прохором прихватили, когда мы все вместе на Ночке возвращались с Быстрянки, только распилили по размеру.

Я приложил чертёж, что нацарапал угольком на бересте, и начал выставлять крепления. Линии получились чёткие, пропорции верные — инженерная привычка сказывалась. Кузнец, кстати, молодец оказался — сделал крепления точно по размерам, даже пазы под брусочки оставил.

— Вот сюда вставим первый брусок, — показал я Петьке, прикладывая пятисантиметровую планку. — Потом следующий, и так до конца. Чтоб расстояние между пилами было одинаковым. Как зубцы в гребне.

Пётр кивал, внимательно следя за моими движениями, аккуратно подбивая клинья и забивая гвозди. Молотком работал споро, без лишних движений — сразу видно, что руки золотые. А я проверял самодельным уровнем — не перекосилось ли что.

— А сколько досок получится из одного бревна? — спросил Пётр, откладывая молоток и вытирая руки о штаны.

— В итоге будет получаться четыре доски вот такой толщины, — я показал примерно пять сантиметров — на ширину брусков, — и два обрезка, что можно использовать как неликвид. Я быстро прикинул в уме и объяснил:

— Значит, брёвна будем брать, — хотел было снова в сантиметрах сказать, но на ходу перевел в понятные меры, — толщиной в локоть. Больше — не влезут в желоб, меньше — крайние доски будут узкие, никому не нужные.

Пётр почесал затылок, задумчиво глядя на пилы:

— А опилки-то, барин, куда девать будем? Целое море наберётся за день-то.

— Есть у меня задумка, — ухмыльнулся я, представляя, сколько всего полезного можно из них извлечь. — Соберём, да в мешки упакуем. На зиму пригодятся — подстилка для скота или топливо для печи спресуем. В городах за опилки деньги платят. Только успевай собирать да сушить.

До самого вечера собирали всю пильную раму — крепкая получилась, надёжная. Каждое соединение проверил по несколько раз, каждый гвоздь забит намертво. Даже переходник под вал с кривошипа из морёного дуба приделали — Пётр с мастерством, достойным цехового плотника, выточил его до блеска. Дуб этот был твёрдый, как железо, но поддавался терпеливой работе. Руки гудели, спина ныла, но глядя на результат, забывалось всё.

— Красота какая! — восхитился Пётр, поглаживая раму ладонью. — Будто не мы делали, а мастера заезжие.

Осталось только конструкцию под ход сделать, направляющие для досок, а где выход готового материала будет — уже по месту соберём. Но основа готова.

Когда солнце уже клонилось к лесу, окрашивая всё вокруг в золотисто-красные тона, вернулись Илья с Прохором. Оба мокрые от пота, запылённые, но довольные своей работой. Глаза горели, на лицах усталые, но счастливые улыбки.

— Желоб готов, Егор Андреевич, — доложил Прохор, утирая лицо рукавом и тяжело дыша. — Проверили — бревно катится как по маслу. И досок ещё с десяток сделали. На всякий случай.