Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

— На пригорок, орлы! Бревно спускаем! Пора нашу красавицу испытать по-настоящему!

Все как один бросились к штабелю брёвен, что мы привезли вчера. Взяли сосновое бревно, лёгкое, пахнущее смолой и лесной свежестью. Кора местами была ободрана, обнажая желтоватую древесину, смола застыла прозрачными каплями. Прохор с Ильёй, пыхтя и перебрасываясь короткими командами, подтащили его к жёлобу, что мы восстановили после пожара. Жёлоб был выстелен новыми досками, отполированными до блеска — по ним бревно должно скользить, как по маслу.

Все затаили дыхание, будто на фокус смотрели. Даже Ночка, привязанная к дереву, перестала фыркать и жевать траву, словно тоже заинтересовалась происходящим. Я прикинул: вот он момент истины, сейчас всё и решится — или праздник, или конфуз.

— Ну, с Богом, — выдохнул я, перекрестившись.

Бревно, подтолкнутое Ильёй и Прохором, скользнув, плавно пошло вниз, набирая скорость. Сердце стучало, как молот в кузне — громко и часто. Когда оно коснулось пил, раздался звук — резкий и пронзительный, но такой сладкий для моих ушей, что мурашки побежали по спине. Доски, тонкие, ровные, не такие как мужики кололи топором — с кривизной и щепой, начали проходить сквозь блок пил, опилки полетели, как пух с тополей, наполняя воздух древесным ароматом.

Прохор, перекрестясь широким крестом, вскрикнул, глаза его блестели:

— Мать честная, режет! Как по маслу идёт!

Митяй запрыгал ещё сильнее, размахивая руками:

— Глядите, глядите! Ровные какие выходят!

Пётр, улыбаясь во весь рот, хлопнул меня по плечу так, что я чуть не присел:

— Знал, что получится, Егор Андреевич! Никто не верил, а я знал!

А Илья, обычно немногословный, пробормотал, почесывая затылок:

— Барин, это ж… чудо прям какое!

Я не отвечал — не мог, горло перехватило от волнения.

Пока первое бревно, сосновое, пахнущее смолой, допиливалось в жёлобе, мы с Ильёй, не сговариваясь, метнули сверху ещё одно, чтоб подпирало, не давая первому застрять или соскочить. Каретка с пилами гудела, как рой пчёл в жаркий полдень, кривошип стучал четко, без перебоев, а Быстрянка бурлила, весело крутя колесо, будто радуясь новой игрушке.

Внизу, в приёмнике — таком же жёлобе, только покороче, с бортиками по краям, — из-под пил выходили доски: шесть штук, ровные, как по линейке проведенные, одна к одной. Митяй первым подскочил к ним, хватая и ощупывая, словно не веря глазам:

— Гладкие! Ровнехонькие! Как это, Егор Андреевич?

Запах свежеспиленной сосны ударил в нос, смолистый, как сам дух леса. Я пригляделся: доски — одна к одной, одинаковой толщины по всей длине, даже где сучок торчал, спил был гладкий, как новый Машин платок, что Фома привез ей из города. Сказать, что я был доволен — ничего не сказать. Сердце аж заколотилось от радости, и усталость последних дней как рукой сняло.

— Получилось! Ура, мужики! — заорал я, хлопнув Петьку по плечу так, что он покачнулся. — Теперь заживём! Доски свои, не покупные!

— Слава барину! — подхватили Пётр, Илья, Прохор и Митяй, радуясь, как дети. Прохор снова перекрестился широким крестом, буркнув: — Чудо, ей-богу! Как в сказке!

Илья, самый рассудительный из всех, уже прикидывал доски, прикладывая широкую ладонь:

— С такими-то досками, барин, новый амбар за неделю поставим. И крышу на конюшне перекроем. И забор вокруг сада обновим!

Петр подхватил, глаза его блестели от предвкушения:

— И мост через овраг сладим! А то весной как разлив, так ни пройти, ни проехать!

Пока мы гудели, второе бревно уже жужжало под пилами, опилки летели в разные стороны, как пух по ветру. Митяй едва успевал оттаскивать готовые доски, складывая их аккуратной стопкой. Илья с Прохором, не сговариваясь, рванули наверх и кинули ещё одно бревно, чтоб подперло. Увлеклись, как дети на ярмарке: жёлоб гудел, доски выходили из-под блока пил, словно из-под земли росли, а мужики, пыхтя и обливаясь потом, таскали брёвна, будто боялись, что лесопилка сбежит или передумает работать.

За два часа распилили шесть брёвен — я и не заметил, как время пролетело, хотя солнце уже клонилось к закату, окрашивая Быстрянку в золотисто-красные тона. Пот лил градом, рубахи на всех были хоть выжимай, но никто не жаловался — работа спорилась, доски выходили одна к одной. Пётр, жуя пирог из Машиной корзины — последний остался, — орал, размахивая руками:

— Егор Андреевич, это ж доски рекой пойдут! Всю округу обеспечим! Может, и в город возить будем, а?

Митяй, разгоряченный работой и успехом, подпрыгивал на месте:

— А пилить-то как легко! Не то что топором — спина не болит, руки целы!

Прохор, вытирая пот с лица засаленным рукавом, кивал:

— И ровно как! Ни одной кривой, ни одной с задирами! Загляденье!

Я посмотрел на солнце — уже низко, скоро стемнеет. Машина торба опустела, квас выпит, а нам ещё домой добираться.

— Хватит на сегодня, орлы! — скомандовал я, вытирая пот со лба. — Солнце садится, а нам ещё в Уваровку вернуться засветло.

Мужики аж приуныли, как ребятня, у которой конфету отобрали. Лица вытянулись, будто праздник закончился. Прохор, почесав бороду, буркнул, глядя на штабель оставшихся брёвен:

— Барин, ещё бы бревно… Одно бы только, а? Быстро управимся, пока совсем не стемнело.

Я покачал головой, хотя самому хотелось продолжать — азарт разбирал, как в молодости на охоте:

— Завтра, Прохор. Завтра с утра пораньше вернемся и еще напилим. А сегодня хватит — и так больше, чем планировали, сделали. Петь, пошли, колесо приподнимем на ночь из воды.

Мы с Петькой взялись за лебёдку, звёздочки клацнули, проворачиваясь, и колесо медленно поднялось над водой, оставляя капли, что блестели в закатных лучах, как золотые монеты. Пилы замерли, каретка затихла, только Быстрянка ворчала, перекатываясь через камни, будто жалуясь, что работу прервали, когда она только вошла во вкус.

— Завтра еще поработаешь, красавица, — шепнул я реке, похлопав колесо по мокрому боку.

Итог дня превзошел все ожидания: двадцать четыре доски, ровные, как мечта любого плотника, да двенадцать обрезков с краёв брёвен — разной толщины, но для ангара сгодятся на обрешетку или настил. Запах смолы витал в воздухе, как трофей удачной охоты. Мужики, не переставая говорить и обсуждать каждую мелочь, складывали доски в аккуратные штабеля.

— Хороши! — восхищался Илья, поглаживая шершавой ладонью гладкую поверхность. — Как масло!