Воронцов. Перезагрузка

Щели, которые всё-таки были, их заделывали мхом. А другие места — глиной с соломой, замешанной до консистенции густой сметаны. Не дворец, конечно будет, но для уваровки сойдёт с лихвой.

— Молодцы, орлы! — бросил я. — Главное, над каждой дверью вывеску повесьте, а то Пётр с Фомой вечером напьются пива, да ещё в чужие горницы ломиться будут!

Мужики загоготали, Степан даже рубанок от смеха выронил. Прохор подхватил:

— А мы уже думали об этом, барин, чтобы таблички с именами вырезать! А то и впрямь перепутать можно.

— Только Митяй пусть грамотно напишет, — добавил Степан, утирая пот рукавом. — А то у нас тут не все с буквами дружат.

А я же, прикинув, что они без меня лучше справятся, чем со мной — нечего над головой стоять — вернулся в дом. В доме всё сияло, как после генеральной уборки. Полы выскоблены до белизны, ручники свежие, даже воздух пах чистотой, с лёгким дымком от печи.

Митяй, зараза, расстарался, пока я в Липовку ездил. Даже в углах не осталось ни пылинки. Я прошёлся по горнице, присел на шершавую лавку — новую, видимо, Степан с Прохором успели выстругать. И тут вдруг меня посетила одна мысль.

Интересно, а что на чердаке? Ведь в старых домах всегда должен валяться хлам интересный. Всё, что жалко выбросить, но и пользы особой нет, должно было перекочевать на чердак. А может быть, оно мне и пригодится — мало ли там горшки какие-то годные завалялись, а может, клад какой-то там спрятан столетней давности. Чем чёрт не шутит? И почему бы не глянуть?

Я забрался по скрипучей лестнице, которая под моим весом трещала, как та телега по дороге в Липовку. Чуть не треснулся головой о балку — потолок здесь был совсем низкий. Тут было очень пыльно, пахло прелой соломой и чем-то кисловатым — как квас, который забыли ещё прошлым летом.

Глаза постепенно привыкли к полумраку. Сквозь щели в кровле пробивались тонкие лучи солнца, в которых плясали мириады пылинок. И действительно, вещей было много — целый склад всякой всячины. Тут и какие-то горшки были, причём некоторые выглядели вполне прилично. И кочерга старая, но крепкая. А вон прялка стояла чуть поодаль — резная, красивая, явно дело рук мастера. Наверняка могла бы ещё послужить, если её почистить да смазать. Вон, Фома говорил, что Машка рукодельница — подарить ей, что ли?

Здесь же валялись какие-то инструменты — ржавые, но, возможно, ещё годные к употреблению после основательной чистки. Видел я и связки сушёных трав под самой крышей — должно быть, лекарственные, судя по запаху. А в углу громоздились какие-то мешки.

Но меня больше всего заинтересовала небольшая куча чего-то неизвестного, которая была накрыта рогожей или парусиной — не научился ещё различать эти материалы. Приподняв её и обчихавшись от поднятой пыли — она поднялась целой тучей, заставив меня закашляться и вытереть слёзы — я увидел сундук.

Явно старый, окованный железом, с ржавым замком. Сундук был добротный, из толстых досок, которые потемнели от времени до цвета старого мёда. На крышке виднелись какие-то потёртые узоры — то ли резьба, то ли просто следы от долгого использования.

Замок открылся буквально с третьего пинка. Внутри лежали какие-то тряпки, которые уже вряд ли можно было использовать по прямому назначению — время и моль сделали своё дело. Но я достал, развернул — да, это была одежда. Мужская рубаха, штаны, что-то похожее на кафтан. Материя была добротная когда-то, но теперь местами прохудилась.

Под одеждой обнаружилось ещё кое-что интересное: пару глиняных мисок — целых, только пыльных. Несколько кожаных ремешков, пришедших в негодность. Куски бересты, свёрнутые трубочками. Я стал присматриваться внимательнее и увидел, что несколько свёртков завёрнуты в парусину и ещё и перевязаны бечёвкой.

Эти узелки выглядели по-особенному — аккуратно завёрнутые, тщательно перевязанные. Видно было, что их готовили для долгого хранения, вкладывая в это дело душу.

Сердце забилось чаще. Неужели действительно что-то ценное? Я осторожно развязал первый узелок, стараясь не повредить старую бересту.

Аккуратно развернул, чтобы, не дай Бог, это всё добро не превратилось в пыль. Но на удивление, береста была не пересохшей, а очень даже эластичной — словно вчера содрали с берёзы. Присмотрелся — вот тебе на, записи! Почерк, конечно, корявый, не каллиграфический, но очень даже разборчивый. Видать, кто-то из предков, может, дед Егора Воронцова, а может, ещё и прадед писал, выводя каждую букву с особой тщательностью.

Стал разбираться в записях. В основном всё про то, сколько оброка было собрано с крестьян, какие долги числились за соседними деревнями — в общем, ничего особо интересного. Цифры, имена, расчёты… Но тут взгляд зацепился за небольшие наброски в самом конце, будто приписанные второпях. Как бы это назвать? Заметка, что ли? Записочка на скорую руку.

«За перекатами, но на другом берегу, песок добрый нашёл. Мелкий такой, не как на берегу нашем, да ещё и блестит на солнце, будто звёзды в нём живут. Не ведовал такого ранее. Для чего годится — не знаю, но чует сердце — дело тут важное кроется».

Я ещё раз вчитался, прикинул и аж присвистнул. Песок с блестинками! Да это ж, поди, кварц самый настоящий! А как материал такой может быть полезен… Для стекла, для всяких химических штучек, да мало ли для чего ещё. Вспомнить бы еще как это все делается. В Москве за такой песочек денежки неплохие платили бы.

— Ну, спасибо тебе, дед! — проговорил я вслух, бережно сворачивая берестяную грамоту.

— Митяй! — гаркнул я, спускаясь с чердака. — Бери мешок, идём на Быстрянку, дело есть серьёзное!

Митяй выскочил, как чёрт из табакерки, глаза горят, будто я ему в поход на поляков предложил идти.

— Куда, барин? Зачем? — затараторил он, но при этом уже схватил холщовый мешок и принялся его проверять на прочность.

— Увидишь, — хмыкнул я, держа интригу. — Пошли, не трынди попусту. Дело хорошее нас ждёт. Важное, я бы даже сказал. — Еще напустил загадочности я.

Мы довольно быстро дошли до Быстрянки, до того места, где бурлил перекат. Он прямо пенился, как пиво, только налитое в кружку неопытной рукой. Вода била о камни с такой силой, что брызги летели на несколько метров вокруг, создавая в воздухе мелкую водяную пыль, в которой играли солнечные лучи.

Я приостановился, снова прикидывая, где бы лучше водяное колесо поставить да закрепить для мельницы, о которой я мечтал. Место-то знатное — течение сильное, берег крепкий, камни подходящие. Надо будет сюда Петра сводить. Илья и Фома говорили, что он мужик рукастый, вот с ним и обсужу, как мою идею в жизнь воплотить. Представлял уже, как колесо будет вертеться, как зерно молоть будем, как вся деревня оживёт от такого дела.