Воронцов. Перезагрузка

— Полчаса, Игнат, под яблоней! — рявкнул я, указывая на раскидистое дерево посреди моего двора. — Время пошло! Кругом марш — раз, два!

Он открыл было рот, собираясь что-то возразить, но я, повысив голос, гаркнул:

— А ну цыц!

И староста, недовольно бурча себе под нос, потопал прочь, как побитый пёс. Только что его поставили на место перед всей деревней. Мужики проводили его взглядами, не зная, радоваться ли им такому развитию событий или опасаться за себя.

Я выдохнул, унимая накатившуюся злость — сердце колотилось, будто молотком по наковальне. И тут же снова поймал взгляд Машки. Она стояла у соседней и смотрела на меня с такой хитрой улыбкой, будто говоря: «Так его, барин!» Вот же чертовка, зеленоглазая.

Сердце снова ёкнуло — как в лифте, что застрял между этажами на тридцатом этаже. Так и до инфаркта недалеко. Эх, те же ямочки на щеках, тот же лукавый взгляд, что в Москве заставлял меня краснеть, как школьника на первом свидании. Только теперь она была не в строгом деловом костюме, а в простом сарафане, который, впрочем, ничуть не умалял её привлекательности.

— Маш, а Маш! — окликнул я ее, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Найди-ка кого-то из баб, что посвободнее, да скажи, чтоб обед часа через полтора организовали. А то так есть хочется, что переночевать негде.

Она кивнула, но вдруг свела брови домиком, что-то обдумывая. Потом захихикала, прикрыв рот ладонью, и в глазах её заплясали весёлые чертики.

— Конечно, Егор Андреевич, — пропела она, и в голосе промелькнул некий азарт, будто она получала удовольствие от этой игры.

— Ой, да брось ты, — буркнул я, чувствуя, как щеки наливаются жаром. — Какой я тебе Егор Андреевич? Не барин я тебе.

— Ну как же, вы ж барин, — отозвалась она, и её щёки тоже порозовели, словно спелые яблочки. — А я — простая крестьянка.

Отвернулась, пошла к избе Ильи. А я только головой покачал и буркнул уже тише:

— Так и ты, Машка, ж не крестьянка, чертовка такая, купеческая.

И ведь как будто знает, что я на неё пялюсь, как дурак! Идёт себе неспешно, время от времени поправляя платок на голове, а я стою и любуюсь, как кот на сметану. Вот ведьма, ей-богу, ведьма!

— Митяй! — гаркнул я, чтобы отвлечься от мыслей о девушке.

Парень выскочил, как чёрт из табакерки, буквально через пару секунд — запыхавшийся, весь в поту, с молотком в руке. Будто за углом прямо стоял и ждал команды.

— Да, барин! — выпалил он, чуть не уронив инструмент себе на ногу.

— Квас с утра остался? — спросил я. День обещал быть жарким.

— Да, на пару крынок будет! — отрапортовал он, сияя от гордости за свою предусмотрительность.

— Отлично! На стол под яблоню организуй, и смотри, чтоб мухи не налетели. А то они тут, я гляжу, особенно назойливые.

Митяй умчался, подпрыгивая от радости, а я решил пройтись по Уваровке. А то что я за барин такой — дальше трёх изб от своего дома за всё время не отходил? Надо посмотреть, что к чему, понять масштаб хозяйства.

Деревня встретила меня разрухой. Дети, игравшие во дворе, при моём появлении притихли и сбились в кучку, как воробьи перед дождём. Бабы, развешивавшие бельё, замирали с мокрыми рубахами в руках и провожали меня взглядами, полными любопытства и опаски.

А деревня… вот она, живая, хоть и хилая. Некоторый избы покосились от времени, заборы кое-где подпирались палками, огороды заросли сорняками. Но чувствовалась в ней жизнь — настоящая, неподдельная. Где-то мычала корова, требуя доения, где-то стучал топор, где-то скрипел колодезный журавль. И всё это создавало какую-то особую симфонию деревенского быта, к которой я ещё только привыкал.

Так и пошёл по тропке, что виднелась между домами, оглядывая округу. Ноги сами несли меня вперёд, а глаза жадно впитывали каждую деталь этого нового для меня мира. Да, Уваровка была в плачевном состоянии — это, конечно, факт. Четырнадцать изб, включая мою, да ещё плюсом три покосившихся, и то одну из которых мы в таунхаус превратили, а одна на материал пошла.

Остальные же дома стояли неказистые — бревна, почерневшие от времени, крыши соломенные, местами прохудившиеся, заборы покосившиеся, как трава на ветру. Но видно было, что крестьяне старались держать хозяйство в порядке: где-то доски подновляли, где-то глиной щели замазывали, где-то новую солому подкладывали на крыши.

Вон у Ильи, заметил я, останавливаясь возле его двора, грядки все ровненькие, как под линейку сделаны. А у Пелагеи во дворе куры кудахтали, важно разгуливая между грядок, а петух — красивый, с переливающимися перьями — гордо вышагивал, словно хозяин всего мира. Так вот эта падла, которая меня утром сегодня так разбудила!

О, а у Степана вон даже колодец есть, хоть, правда, и кривоватый. Деревня живёт, дышит, но еле-еле, как больной после тяжёлой болезни.

Эх, расширяться надо, думал я, продолжая свой обход. Да и то, что есть, обновить не мешало бы. С Петром надо ускоряться, а то такими темпами Уваровка ещё сто лет в глуши будет торчать, пока совсем не сгинет.

Я остановился у крайней избы, где Прохор чинил ворота. Мужик кряхтел, как всегда, о чём-то ворчал себе под нос, но работал исправно, вбивая колья обухом топора с такой силой, будто мстил им за что-то личное. Пот катился по его загорелому лицу, но руки не останавливались ни на секунду — удар за ударом, размеренно и точно.

— Эй, Прохор, — окликнул я его, — Бог в помощь! Как дела?

Мужик выпрямился, утёр пот рукавом и поклонился:

— Да вот, барин, ворота-то совсем прохудились. Зима была лютая, дерево поломало.

Я же тем временем прикидывал: если удастся всё-таки замутить мельницу, да торговлю с Фомой наладить, нужно будет избы подновить и даже новые ставить местами. Может, даже вон школу какую завести, чтобы детишки не только косой махать учились, а и грамоте, и счёту. Представил себе, как малышня с утра до вечера за партами сидит, буквы выводит…

В моей старой жизни для этого нужно было бы бизнес-план написать, инвесторов найти, презентации делать. А тут… тут я сам себе инвестор, сам себе инженер, сам себе директор по развитию. И сам себе барин, как бы ни было смешно, но именно так оно и работает в этом мире, где деньги — не цифры на экране, а реальное зерно, реальный скот, реальные человеческие руки.

По дороге обратно встретил бабу Матрёну — она вела козу на пастбище. Коза упиралась, блеяла, а баба тащила её за верёвку, приговаривая:

— Ну, лешая дери тебя, упрямая! Иди давай, траву жевать будешь!

Увидев меня, она смутилась, поклонилась:

— Здравствуйте, барин-батюшка!

— И тебе здоровья, Матрёна, — ответил я. — Коза, вижу, характер имеет.

— Ох, не говорите! Вчерась в огород соседский забралась, все саженцы погрызла. Теперь с Марфой ругаемся.

Я вернулся к дому, когда солнце уже вовсю пекло. Под яблоней, что раскинула ветви как шатёр, давая благословенную тень, Митяй на столе расставил крынки с квасом и миску поставил с хлебом, накрыл всё это чистым ручником. Молодец парень — хозяйственный, смекалистый.