Воронцов. Перезагрузка

Пётр смотрел очень внимательно и впитывал всё, как губка. В какой-то момент глаза его заблестели, хотя и читалось в них: «Барин, ты точно с неба свалился». Он даже рот приоткрыл, словно хотел сказать что-то, но передумал, продолжая изучать схемы.

— Барин, — наконец все-таки произнёс он, откинувшись на пятки, — всё, конечно, мудрёно, но если под вашим присмотром, то сделать, конечно, можно. Только вот шестерёнки эти… как их вырезать?

— Научу, — сказал я, отмахнувшись. — Главное тут — размеры чётко выдержать. У тебя глаз точный, руки умелые, справишься.

Пётр почесал затылок, оставив на волосах песчинки.

— А жернова где найдём? В Туле, поди, есть?

— Ну если нет, так в другом городе поищем, — ответил я уверенно. — А нет — и сами сделаем. Камень подходящий найдём, обточим как надо.

— Камень… — Пётр задумчиво покачал головой. — Это дело непростое. Жернова — они особые должны быть, не всякий камень годится.

Я посмотрел на него с новым уважением. Оказывается, мастер понимал в деле больше, чем я предполагал.

— Значит, знаешь толк в жерновах?

— Отец мой на мельнице работал, пока её староста не закрыл. Рассказывал много чего про это дело.

Теперь я понимал, откуда у Петра такой живой интерес к моим чертежам. В его глазах появился огонёк — не просто любопытство ремесленника, а что-то более глубокое, личное.

Он кивнул, потёр подбородок, будто уже прикидывал, с чего ему начинать. Видно было, что он уже хочет приступить к любимому делу. Я смотрел на него и думал: да, в двадцать первом веке сейчас было бы куча вопросов, нужно было бы составлять техническое задание, привлекать какие-то дополнительные службы, согласовывать проект в инстанциях, получать разрешения… А тут так — нарисовал на песке, мастер посмотрел, прикинул размеры — и всё, готов приступить к работе. Никакой волокиты, никакой бумажной суеты.

— Ну вот, будет и революция для Уваровки, — усмехнулся я. — Пётр, — уже сказал я серьёзно, положив руку ему на плечо, — ты пойми главное. Ведь мельница — это будет не просто мука. Это будет дело, которое на ноги поставит всю Уваровку. Понимаешь ты хоть это?

Тот кивнул, и я увидел, что в его взгляде действительно промелькнуло понимание. Не просто понимание задачи, а что-то большее — осознание того, что они участвуют в чём-то важном, что изменит жизнь всей деревни.

— Ну что, потянешь? — спросил я, внимательно глядя ему в глаза.

— Потяну, барин, — твёрдо сказал он, и в голосе его не было ни тени сомнения. — Вы главное показывайте, что делать, а я сделаю, не подведу. Слово даю.

Мы вернулись в Уваровку, когда солнце уже пекло вовсю. Жара стояла такая, что воздух прямо дрожал над дорогой, и даже птицы попрятались в тень. Мужики в «таунхаусе» заканчивали уже вторую дверь. Во второй части дома тоже были сделаны топчаны, которые стояли ровно, словно по линеечке выставленные. Была сделана лавка, крепкая, добротная. Также уже и стол сделали.

Убрались после ремонта в новом доме как надо — даже углы вычистили, где обычно скапливается всякий хлам. Фома, увидев меня, тут же подскочил, словно пружина распрямилась. Лицо его сияло от гордости и радости.

— Егор Андреевич! Егор Андреевич! — заговорил он взахлёб, размахивая руками. — Вот смотрите, дом-то почти готов! Мы вот переночевали, и вы видите — ничего не случилось, все хорошо, живы да здоровы. А сейчас-то вообще смотрите, как здорово стало! Так что всё — новоселье у нас!

В его голосе звучала такая искренняя радость, что и мне стало тепло на душе. Вот он, простой мужик, а радуется как ребёнок. И в этой радости была вся суть — люди были счастливы от того, что у них появился настоящий дом, крыша над головой, место, где можно спокойно жить и работать.

— Здорово! — кивнул я, — только не забудь вывеску повесить, купец.

Он громко засмеялся — да так заразительно, от души, что у всех, кто слышал наш разговор, тоже появились улыбки на лицах.

А Машка, зараза такая, мелькнувшая во дворе с корзиной белья в руках, задорно мне так подмигнула. Я быстро отвернулся, пряча улыбку, но сердце предательски ёкнуло. Чёрт побери, что она со мной делает одним только взглядом! И ведь понимает, какое действие производит, потому и подмигивает так нагло, так уверенно.

«Ой, Уваровка, твою-то мать, — думал я, наблюдая, как Машка, скрывается за поворотом. — Ты меня в оборот берёшь, да корни мои тут пускаешь. И Машка ещё, чёрт… Надо что-то с этим решать, вся душа же наизнанку выворачивается».

Пока я болтал с Фомой, который суетился, раскладывая какие-то свои пожитки по мебели, которая осталась от прежних хозяев этого дома. Руки у купца так и порхали — то коробочку поставит, то мешочек пристроит, то узелок развязывает с видом человека, обустраивающего новое жилище навечно.

Пётр же, как призрак, испарился — видать, к Илье ушёл или, может, опять в Липовку потащился. А Фома, потирая руки и что-то постоянно себе бормоча под нос, носился по комнате.

— Вот, Егор Андреевич, обживёмся, торговлю наладим! — восклицал он, глаза так и светились предпринимательским азартом. — Я уже даже знаю как! Тут такие возможности открываются!

Я кивнул, пряча улыбку. Купец, он и в Уваровке, купец — небось уже думает, как здесь ярмарку какую-то организовать, лавочку открыть или ещё что-нибудь этакое. Похлопал его по плечу, пожелал удачи и подумал себе, что пора в дела вникать посерьёзнее. А то сколько я уже — четвёртый день как барин, а деревня для меня как чёрная дыра. Что в ней творится, кто чем дышит, сколько душ, сколько дворов — один Игнат Силыч только знает.

— Игнат Силыч! — гаркнул я, оглядывая двор и увидев его силуэт у забора.

Поманил к себе рукой:

— Пойди-ка сюда, голубчик!

Староста аж встрепенулся. Подскочил ко мне прямо трусцой, будто его за уши тянули. А в глазах — смесь какой-то наглости и, как мне показалось, нехорошего страха. Ну держись, бывший боярин.

— Через полчаса, — начал я, глядя ему прямо в глаза и стараясь говорить ровно, но веско, — жду тебя у себя под яблоней с отчётами. Дебет, кредит, вся фигня. Сколько деревня выращивает, сколько податей барину платит. С кого сколько берёшь, что утаил — чтоб всё как на духу! И чтоб без чёрной бухгалтерии, понял меня?

Игнат выпучил глаза, будто я ему про паровозы рассказывал. Рот приоткрыл, часто заморгал.

— Барин… простите, — проблеял он, голос дрожал. — А о чём это вы? Какие такие дебеты?

— О чём? О чём?! — оборвал я его, чувствуя, как начинаю закипать. Кровь ударила в виски. — О том, сколько овса собрали, сколько сена заготовил! Сколько, в конце концов, крынок молока крестьянам недодал! Сколько в свой карман положил, думая, что новый барин дурак набитый!

Игнат попятился, словно я на него с кулаками кинулся. В глазах мелькнула паника — видать, не ожидал, что буду так въедливо интересоваться хозяйством. Наверняка привык к прежнему барину, бате Егора, который сюда не частый гость был.