Восход жёлтого полумесяца

И очевидно ведь, что что-то известно ему по этому делу. Не стал бы он так отнекиваться, если бы ничего не знал. Знает ведь кое-что, и хранят мутные воды Хейиси, похоже, нечто пугающее. Настолько страшное, что даже Знёрр — видавший виды, тот самый Знёрр, попадавший в куда более безнадёжные ситуации — шарахается, как Еонле велосипеда.

Нечистое тут дело, — думает инспектор.

— Неспроста Знёрр так встревожился, — произносит он вслух.

— Думаешь, уступка за уступку? — спросил Ямтлэи.

— Смотря, что ты имеешь в виду, — отвечает инспектор.

— Специально он так, с выгодой — взял на себя ограбление, да ещё и сдал подельника, только для того, чтобы отмежеваться от утопленника и этого Полумесяца.

— Похоже на то. Хитрый и опытный, но ты видел, как его тряхануло? Сорвался же, как юнец при первом аресте. Вот только — почему? — инспектор задумчиво трёт подбородок.

— Какой ты нетерпеливый, — усмехается Ямтлэи, вторя недавним интонациям Знёрра. — Всему своё время — он же сам сказал. Помучается немного, глядишь — и в убийстве продавца сознается.

— Хотелось бы верить…

— А может, и утопленника на себя возьмёт, — весело продолжает Ямтлэи.

— Не похоже, — угрюмо ответил инспектор. — Заметь, кстати, что по его сведениям Полумесяц имеет отношение к трупу из Хейиси. А не доверять его источникам у нас оснований нет: информация из преступного мира зачастую куда достовернее нашей.

Возле очередной двери оба останавливаются, пропуская вперёд группу сослуживцев. Компания большая, шумная и нерасторопная, устроили столпотворение в проходе.

— Это да, — согласился Ямтлэи. — Но не слишком ли рано ушли? Может быть, стоило остаться и дожать?

— Какой ты нетерпеливый, — теперь усмехается уже инспектор. — Не нужно давать ему понять, как важна для нас эта информация. Пусть сам нам её всучит, в довесок. Нам же дешевле обойдётся… Что ж там такого, что его так испугало?.. — вопрошает инспектор, разумеется, не рассчитывая на ответ.

Откуда-то сбоку вдруг выныривает Зеддоэф. Он как всегда фальшиво жизнерадостен и по-глупому бесшабашен.

— Как дела, ребята? — Зеддоэф по-свойски хлопает Ямтлэи по плечу.

Тот предусмотрительно молчит, опасаясь ввязываться в пустой трёп.

— На Плоскую Юнбё идёте? — не унимается Зеддоэф.

Из чувства такта инспектор отвечает:

— Меня, кажется, не трогают, — инспектор говорит подчёркнуто учтиво, почти с уважением. — А вот Ямтлэи, похоже, идёт.

— Ааа… — Зеддоэф радостно кивает Ямтлэи. — Я тоже иду. Где встретимся? Там, на Плоской?

Но Ямтлэи бубнит что-то неразборчивое. Толпа перед входом вовремя растворяется, и Ямтлэи спешно уходит.

Зеддоэф словно бы не замечает этого, напротив — он, кажется, даже рад тому, что Ямтлэи их покинул. Он доверительно берёт инспектора за локоть, отводит чуть в сторону и тихо говорит:

— Послушай, Фафе, хотел у тебя кое-что спросить, — тон у него загадочный, будто речь идёт о страшной тайне.

— Что такое? — холодно сказал инспектор.

— Ты, наверное, уже в курсе, — украдкой говорит Зеддоэф, — мне тут повышение обещают, — ещё тише, почти шёпотом произносит он. — Как считаешь — потяну?

22. Вечеринка с препятствиями

День Достижения в Карамюсте отмечают далеко не все, а помнят и знают, что вообще означает данный праздник, и того меньше.

Устраивают, конечно, торжество на Плоской Юнбё, но из тех, кто приходит, внятно объяснить причину гуляний смогут разве что единицы. По инерции празднуют, потому, что так принято — не пропадать же, в самом деле, поводу порадоваться.

А вот в семье Фретинила День Достижения стал особой датой с лёгкой подачи Арэмо, которая придаёт ему определённое значение. Обычай собирать гостей падкая на всё старое, исполненное тайного смысла, Арэмо ввела давно, ещё в самом начале семейной жизни.

И хотя Фретинил не приветствует непонятный ему обычай, сопротивления не оказывает — любит он вечеринки в узком кругу, а в День Достижения, как правило, так и бывает: собираются только свои, самые близкие. Тёплая атмосфера, задушевные разговоры — какая, в сущности, разница, что за повод? Главное — встретиться всем вместе.

— …И было это восемнадцатого восьмого, который на самом деле десятый, — с нескрываемым благоговением произносит Арэмо и торжественным взором обводит собравшихся. — Лёпалд Пинам достиг двадцать первого рубежа, и это было новое начало…

Арэмо в тысячный раз рассказывает историю Дня Достижения, и не смущает её нарочитая мифичность легенды и дутый пафос, замешанный на пустом смысле. Ведь что скрывается за этим самым двадцать первым рубежом?

Никто с уверенностью не может ответить на этот вопрос. Не говоря уже о столь запутанной формулировке, как «восемнадцатый восьмого, который на самом деле десятый» — бредовая словесная конструкция, когда-то давно кем-то возведённая в ранг магического заклинания с присущим ему культом и обязанностью поклонения.

Считается, что речь идёт о некоем древнем календаре с двойственной трактовкой нумерации, единиц измерения и прочих атрибутов систем счисления. То ли триста шестьдесят пять дней, то ли триста шестьдесят шесть должно быть в этом календаре — в разных источниках по-разному, поэтому споры о конкретике, как правило, ничем не заканчиваются.

А там, где нет конкретики, возникают другие вопросы. Можно ли вообще верить беглым по характеру и противоречивым по сути древним текстам? Тем источникам, которым трезвый разум отказывает в здравом смысле.

Да и какая, в общем-то, разница, сколько дней содержит в себе такой календарь? Когда гораздо важнее вопрос: откуда берёт начало эта система? С чего начинается отсчёт? И для чего вообще нужно соблюдать календарь, который с общепринятым тауганским не соотносится? А накладывается на него как скользящий, и День Достижения каждый год приходится на разные даты.

Вопросов, как всегда, больше, чем ответов. Вопросы таковы, что, вероятно, и ответов-то не требуют.

Лишь не чуждая романтики древностей Эгодалимо в тысячный раз льстит подруге, произнеся в подчёркнуто учтивых и мягких тонах: