Война не Мир

– Ничего это не значит, - возразила я, - ты могла взяться за осуществление своего забытого плана с отчаяния. Но, ладно, все, что ни происходит, все к лучшему. Я чувствую что-то правильное, некий знак в том, что ты вернулась с пустой и - чистой - головой. Это важно, да?

– Конечно.

– Но мне нужна информация. Скажем, если я узнаю, кто злодей, может быть, перестану ненавидеть бен Ладена. А просто пойду и кокну того, кто за всем этим стоит.

Рената энергично закивала.

– Скажи, - спросила я, - твой медиа-планнер никогда не говорил тебе эту фразу?

– «Кто за всем этим стоит»? Кажется, да, говорил.

– Понятно.

– Откуда она?

Мне не хотелось лишний раз намекать, что она ни хрена не петрит в наших реалиях, но горькая правда лучше.

– Из кино, - ответила я, - из хорошего кинематографа…

Ренатино лицо просияло.

– Все сходится!
– сказала она, - все было связано с телевидением!

– Телевидение во всем виновато?

Рената растерялась:

– Похоже на то…

Похоже, ее голова прояснялась урывками - обычное дело для тех, кто теряет память. Вспомнив какую-нибудь вещь, они не могут поверить, что это правда. Думаю, вполне может быть, что они бывают абсолютно правы.

– Не может быть, - сказала я, - телевидение всего лишь отражает действительность.

Было досадно, что ее медиа-планнер оказался простым компилятором. Наверное, полазил в Интернете и сдал информацию, как достоверную. Все миры одинаковы. Я даже могу догадаться, по каким сайтам он лазал…

С тех пор, как я начала изучать новости, мне стало немного понятно, откуда растут некоторые ноги. Но я все-таки была как бы снаружи. Мне, наверное, было легче судить. Идеи, которые ты впитываешь долгое время, имеют свойство становиться собственными, даже если к тебе не применять методы тяжелого воздействия на мозги. Перед тем, как смотреть новости, мы не бежим стокилометровку в кованных сапогах и складке, не употребляем успокоительных и не слушаем заставку «Ваши веки тяжелые… Вам хочется спать. Все, что вы сейчас увидите - сущая правда». Возможно, принять или не принять идею, зависит от нашего собственного с ней согласия.

Рената слегка покраснела и заерзала.

– Я не говорю, что телевидение - зло. Как бы тебе объяснить, - она покраснела еще больше, - дело в том, что… Короче, наш министр по внешней безопасности… Точнее, не он сам, а его консультант… В общем, он придумал забивать ваши головы всякой фигней.

Это показалось мне очень естественным. Если Рената думала, что я расстроюсь, я, похоже, разбила миф, в который она верила. Я не расстроилась. Вместо этого я поддалась нахлынувшим фантазиям и подумала, вдруг все страшней, чем я представляю.

– Как это происходит?
– спросила я.

– Он похищает людей и…

Меня пробило на хохот.

– Похищает людей? В таких космических корабликах, похожих на тарелки? Твой медийный планер, он не…

– Нет. Он не при чем. Про похищения известно всем нашим. Мы голосовали за министра, который все это придумал, только потому что у него была эта программа, с воровством людей.

– А чем она выгодна вашим избирателям?
– я нахмурилась.

Когда в дело вмешиваются политические амбиции… Боже мой! Каждый первоклассник знает, что распихивая листовки в почтовые ящики, тебя пытаются как-то крупно надуть! На этот счет есть не прямая реклама.

– Последнее время люди технически рванули вперед. Это опасно.

– Для вас?

– Да, и не только. Весь цивилизованный мир со страхом следит за развивающимися планетами.

«Знакомо», - подумала я и спросила:

– Но чем мы можем вам помешать?

Если применять аксиомы педагогики, малолетнего хулигана надо сначала отвлечь, а потом занять чем-то полезным.

– Трудно объяснить. Ну, в общем, это влияет на весь мир. Все это знают.

Мне стало обидно. Или она не является политически грамотным представителем популяции, или у них там тоже промыты мозги. Доказать теорему зла не может никто. Пока объяснения дойдут до конца, логика испаряется, и в голове застревает голый и не доказуемый вывод. Поэтому представления о добре и зле, на самом деле, держатся только на вере в свою правоту.

– Ладно. Я верю. Все знают. ОК. А при чем здесь телевидение?
– спросила я.

– Я не уверена. Я могу только предполагать. Но мне кажется, что наш этот министр нашел ваше слабое место и использовал его в своей программе… Вы наиболее подвержены особому виду внушения. В смысле, когда они воруют людей, все что с ними делают - это показывают им кадры.

– Картинки?

– Да, кадры, картинки. Как калейдоскоп - большая труба, и в нее помещается…

– Вы совали людей в трубы?

Что за ужасный мир - там, где она живет! Электорат голосует за правительство, которое обещало хватать недоразвитых себеподобных и пихать их в большие трубы. Это как обижать младенцев.

– Да нет же! Мы не пихаем никого в трубы! Не в трубы. То есть, в трубы, но не людей, - она растерянно заморгала глазами. Ей было нелегко объяснить.

– Постой…

– Ты пойми!
– она беспомощно взмахнула руками.

Кажется, она хорошо понимала, что я недоразвита, и вместо объяснений, пожалуй, лучше бы запихала меня в трубу, но не могла, потому что после такого обращения я бы не стала сотрудничать.

– Каждое живое существо в мире на самом деле выглядит почти так, как я тебе рисовала. Примерно. То есть, на самом деле оно вовсе никак не выглядит, а…

– Невидимо?

– Ну… Зрение, к которому ты привыкла, это всякие нейроны, рефлексы и хрусталики. У «молекул», как ты нас называешь, ничего подобного нет.

Она откуда-то поняла, что я мысленно обозвала статичные единичные системы молекулами.

– Если нет хрусталиков, как же вы… - я постаралась подобрать самое простое, - тормозите на светофорах?

– Молекулы просто знают.

– Типа как? «За углом пробка, лучше-ка я объеду по МКАД»?

– Типа. Так вот, в трубу, в калейдоскоп с кадрами пихают не людей, а…

Моя челюсть слегка отвисла.

– Амеб?
– спросила я и почувствовала себя так, словно меня расчленили. С одной стороны хирургического стола лежало пощипанное блестящими инструментами тело. Штаны были приспущены - ракурс утренней передачи про происшествия на дорогах и бандитские разборки. Тело выглядело не то чтобы безжизненным. Оно было явно живое, но очень несчастное. Меня затошнило. В эмалированной утке, рядом с несчастным телом, лежало что-то совсем невероятное. Изнутри оно было похоже на перезревшее куриное яйцо, которое случайно собрались пустить на яичницу. В помутневшем белке что-то заторможено плавало. Лапы беспорядочно вздрагивали. Самую середину существа опоясывали детские трусики из материала, очень похожего на лепестки белой розы. Понятия не имею, зачем я их представила, наверное, памперсы.

– Рената, - осторожно позвала я. Моя недоразвитость нуждалась в поддержке, - если мы низшие существа по сравнению с вами, может быть, мы выглядим как-то немного что ли иначе?

Я не хотела терять надежду. Я вспомнила про контраст греков с захватившими их варварами. Как на футбольную команду, я бы, конечно, поставила на римлян. Но с эстетической точки зрения были приятней греки.

– Может быть, мы не такие рослые?

Рената огорченно вздохнула.

– А скажи, вот ты сейчас в таком же теле, как у меня, почти что. Скажи, где это у тебя помещается? Твоя амеба?