Возвышение падших

— Да простит ее Всевышний… Что же она наделала..?

Слезы заструились по лицу светловолосой госпожи и, с трудом добравшись до тахты, она осела на нее, растерянно качая головой.

— Это я виновата, Осман. Я оставила ее одну… Совсем позабыла из-за этой любви.

Нахмурившись, русоволосый мужчина подошел к ней и сел перед ней на корточки, сжав ее ладони в своих.

— В этом нет твоей вины, Севен. Инджи-хатун сама распорядилась своей жизнью. Этот грех на ней, а не на тебе…

Султанша промолчала, продолжая горько плакать, но, бросив затуманенный от слез взор на мужа, она насторожилась. Он силился что-то сказать ей, но будто опасался.

— Ты рассказал мне не всё, верно?

— Нет и думаю, что не стоит этого делать. Если ты так переживаешь из-за смерти Инджи-хатун, то…

— То что?

Шумно выдохнув, Осман с нежностью прикоснулся к лицу жены ладонью, пытаясь вселить в нее успокоение и терпимость.

— Эдже Султан и Рейна Дориа погибли в пожаре, произошедшем в доме сеньоры.

Растерянно моргнув, Севен нахмурилась от того, что перед ее глазами все позеленело, погружая ее через мгновение в пустой и глухой мрак.

Топ Капы. Султанские покои.

Теплый июльский ветер ворошил черные волосы мужчины, с мрачностью в темно-карих глазах стоящего на террасе. Черное одеяние, в которое он был облачен, отражало его настроение.

Смерть Инджи-хатун, признаться, мало его задела. Но Эдже Султан была его единокровной сестрой, женщиной, о которой он, став султаном, обязался заботиться. Она была, несмотря на свой тяжелый и капризный нрав, любима всеми. Было в ней что-то от Сейхан — непокорное, буйное и своенравное. Это придавало Эдже определенный темный шарм, как и ее матери.

Рядом с султаном, положив маленькую ладонь на его широкое плечо, замерла невысокая и тоненькая девушка, облаченная в такое же траурное платье. Ее темные, практически черные, волосы трепетали, извиваясь крупными кольцами, а серо-голубые глаза, подернутые привычной дымкой задумчивости, то и дело обеспокоенно касались лица Орхана.

— Не корите себя ни в чем, господин, — тихо произнесла Артемисия. — Так решил Всевышний…

— Я знал, что эта Рейна Дориа станет погибелью для Эдже… Не стоило позволять им общаться, а уж тем более отпускать Эдже в тот дом.

— Никто не знал, что однажды этот дом возгорится пламенем, что поглотит их, — пожала узкими и костлявыми плечами наложница. — За вас говорит боль от утраты родного человека, не вина.

С намеком на улыбку Орхан повернулся к Артемисии и в глазах его, скользящих по юному женскому лицу, теплилась нежность.

— Я благодарен тебе за то, что ты поддерживаешь меня. Лишь осознание того, что ты рядом и вскоре подаришь мне ребенка, освещает мою печаль и серые дни.

Улыбнувшись в ответ на его слова, Артемисия мягко погладила его ладонью по плечу. Орхан, перехватив ее руку, поднес ту к губам и оставил на тыльной стороне ладони поцелуй.

— Для меня большего счастья, чем доставлять вам радость, мой султан.

Улыбнувшись на этот раз шире, черноволосый султан притянул к себе Артемисию, которая припала темноволосой головой к его широкой груди. Его сердце билось гулко и тяжело.

— Насколько мне известно, ты еще не приняла мусульманство?

— Нет, — насторожилась Артемисия, нахмурившись в его объятиях. — Почему вы спрашиваете об этом?

— Будущей Султанше и матери моего ребенка не пристало быть неверной, — ответил Орхан, немного отстраняясь и заглядывая в ее серо-голубые глаза. — Желаешь ли, чтобы я посвятил тебя?

— Для меня это… великая честь, господин, — нашлась Артемисия, не скрывая своей растерянности. Она и не думала о мусульманстве и о том, как рождение ребенка повлияет на ее статус в гареме.

Тепло улыбнувшись, Орхан взял девушку за руку и увел ее в султанские покои.

Она осела на большую атласную подушку, чувствуя себя немного взволнованной. Артемисия не была готова к изменению веры. Быть мусульманкой — тяжелое бремя. Она знала об этом со слов Шах Султан, бывшей ревностно верующей.

Черноволосый султан взял откуда-то платок и, сев напротив наложницы на вторую подушку, покрыл им ее темноволосую голову.

Серо-голубые испуганно обратились к его лицу и, ободряюще улыбнувшись, Орхан притронулся ладонью к ее впалой щеке.

— Повторяй за мной.

Она покорно кивнула головой, сглотнув.

— Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха…

Пока султан говорил слова посвящения, Артемисия машинально повторяла за ним, опустив серо-голубые глаза, но, когда он довольно улыбнулся, целуя ее в лоб, то она поняла, что все свершилось. Она с какой-то растерянностью осознала, что другой себя не почувствовала.

— В новой вере ты должна получить новое имя. Мусульманское.

— Новое имя? .. А нельзя оставить прежнее?

Орхан тихо рассмеялся, покачав головой.

— Нельзя. Таковы правила.

— Моя мать назвала меня в честь греческой богини Артемиды… Я привязалась к Артемисии. С этим именем столько всего связано, господин.

Уловив в ее лице толику негодования и тоски, султан нахмурился и улыбка его погасла.

— Вот именно. Здесь, рядом со мной, ты начинаешь новую жизнь, с новым именем. Отныне и до конца твоих дней тебя будут звать…

Артемисия замерла в напряжении, ожидая что-то вроде Фатьмы или Гюльшах.

— Эсен, — тепло произнес Орхан. — Значит «сердечная». Ты оживила мое сердце, вернула меня к жизни, исцелила от печали. Добра и милостива ко всем. Живешь по велению сердца. Эсен.

Эсен звучало утонченно, коей и являлась ее тонкая натура. Что-то спокойное, умиротворяющее и призрачное плескалось в нем.

Благодарно улыбнувшись, Эсен, не Артемисия, что осталась позади, в мрачном прошлом, припала к руке султана в почтенном поцелуе.

Топ Капы. Гарем.

Траурное настроение витало по гарему, озаряя его мрачностью, непривычной тишиной и спокойствием.

Поминки, устроенные сегодня, посетила Шах Султан, облаченная в черное, но неизменно роскошное одеяние. В ее темных волосах, собранных в высокую и изысканную прическу, сверкала высокая корона с черными агатами — вторыми ее любимыми драгоценными камнями после рубинов.

У ее ног, на больших атласных подушках восседали Гевхерхан Султан, Хюррем Султан и Айше Султан. Три дочери грустили по-своему. Старшая — молчала в задумчивости, средняя — надменно хмурилась, младшая — тосковала и явственно грустила.