Время гона
Шрифт:
— Айк, что-то случилось, да?
Он выпрямился, сухо усмехнулся, холодно глядя ей в лицо: — случилось, но не сейчас, а почти два года назад. — Соня поняла, что он говорит об их первой встрече в тайге. Нахмурилась, ожидая продолжения, — понимаешь, стая требует от меня, чтобы я определился. Или я являюсь вожаком, веду за собой волков и у меня есть супруга, которая может заменить меня в случае каких-то неожиданностей. Или я слагаю с себя эти обязанности, и стая выбирает нового вожака. Я не держусь за своё главенство, но я ответственный… ответственное существо и знаю, что в стае нет никого, кто в состоянии меня заменить. Последний кризис это показал: не нашлось никого, кто мог бы мне противостоять. Но и пары у меня нет. Вернее, — он криво усмехнулся, — пара есть, но я не могу привезти её в стаю.
Растерянная и обеспокоенная
— Нет, ну что ты, — он улыбнулся, — мы чувствуем, если кто-то сильнее и умнее нас. Я просто бы согласился добровольно признать его вожаком стаи и всё. Но дело в том, что против меня вышли молодые. Они глупы и самоуверенны. Должно пройти много лет, прежде чем из них вырастет кто-то, кто мог бы занять моё место. — Айк тяжело вздохнул: — вот так, моя хорошая. — Он помолчал. Молчала и Соня, терзаясь от своей нерешительности, неуверенности в правильности задуманного.
— Кроме того, — он насмешливо смотрел ей в глаза, — я чувствую себя совершенно по-дурацки, чего со мной никогда не бывало!
— Почему? — только и смогла пискнуть она.
— Потому что, Соня, не должен молодой, здоровый, полный сил мужчина целыми днями нянчить детей, даже если он очень их любит. Это неправильно, это противоестественно и противоречит моей природе! Я чувствую, что нарушается гармония между моей человеческой личностью и волчьей. Мой зверь не понимает меня!
Решившись, наконец, на отчаянный шаг, Соня подумала: — вот если сейчас он иронически усмехнётся или удивлённо поднимет брови, то я стукну его доской для резки хлеба, лежащей на столе. — Потом она шагнула к нему, села на колено и крепко прижавшись, обняла за шею. Он замер, оторопев, а затем ловко подхватил её ноги и, сдвинув колени, удобно усадил, обняв. Соня чуть отклонилась, неуверенно прижалась губами к его рту. Он не шевелился и, кажется, не дышал. Она неумело поцеловала плотно сжатые губы, нахмурившись, вопросительно заглянула в наливающиеся янтарным огнём глаза: — м-м-м?? — Он шумно вздохнул и, решившись, поцеловал её; неверяще замер, а потом жадно, грубо смял губы, проникая в рот языком, прижимая её к себе и задыхаясь от нахлынувшей страсти и нежности.
Оторвавшись от его губ, Соня ткнулась ему в плечо и прошептала: — Айк, я поеду с тобой в Междуреченск. Ты меня правда любишь?
Он счастливо, облегчённо засмеялся: — правда. А ты правда поедешь со мной?
И она тоже засмеялась: — правда поеду. И ещё, — она замялась, а он напряжённо затих, прижимая её к себе как величайшую свою драгоценность, — знаешь, Айк, дети ведь на самом деле твои…
— Я знаю, родная, — он усмехнулся, — они пахнут мной и очень похожи на мою мать.
Они опять целовались, а когда стало совсем поздно и Айк нерешительно засобирался уезжать в гостиницу, Соня, смущаясь и не глядя на него, сказала: — может быть, ты останешься…?
Не веря своему счастью, он опять привлёк её к себе, шёпотом, горячо уверяя, что он не притронется к ней, если она не позволит и станет возражать против их близости. Краснея, она подняла на него глаза, ласково погладила по щеке, а Айк, замирая от немыслимой радости, целовал узкие ладошки.
Никогда в жизни Айк не чувствовал себя настолько скверно. Он был беспомощен, как новорожденный щенок. Его жизнь зависела от Сони, человеческой женщины, которая держала в руках его будущее. Да что его жизнь! Будущее всей стаи, само её существование было под вопросом!
Месяц назад он уехал из Междуреченска. Как докладывал Звягинцев, пока там было всё спокойно. Ещё свежа в памяти волков кровавая расправа вожака с взбунтовавшимися волчатами. Но неумолимо, как весна, приближалось вместе с ней время гона. Он страшился думать, что ждёт стаю в это тяжёлое для волков время. Сама мысль о вожаке, находящемся рядом, поблизости, укрощала впавших в любовное безумие хищников. Но сейчас он был далеко.
Его отношения с Соней зашли в тупик. Кажется, её устраивало его положение няньки при детях и ни о чём ином она и не задумывалась. Айк внимательно наблюдал за нею и ломал голову: неужели она настолько холодна, что у неё даже мысли не появляется о близости с мужчиной? Он подолгу не мог заснуть в одинокой гостиничной постели и порой, ночью, когда особенно сильны терзающие людей страхи, к нему приходила ужасающая его мысль: он так
напугал её два года назад, так велико её отвращение, что она больше никогда не позволит прикоснуться к себе ни одному мужчине.Тем неожиданней был её поступок. Она неловко присела к нему на одно колено и обняла за шею. Он механически, — потому что забота о своей паре была заложена в нём изначально, — подхватил её под колени и усадил удобно, придерживая, обнимая за гибкую худенькую спинку. Соня прижалась к его рту губами, неловко и неумело пытаясь поцеловать, а он растерялся, замер, боясь спугнуть, боясь надеяться и всё же несмело радуясь этой нежданной ласке. Его волк взвыл, рванувшись к своей паре, требуя соединиться с ней, немедленно овладеть ею в наказание за долгие месяцы ожидания. Человек был сильнее, и подавил зверя, приказывая ждать. Он видел её робость, поэтому поцеловал любимую сам, сдерживаясь изо всех сил, чтобы снова не напугать, не оттолкнуть…
Айк отказывался верить случившемуся. Она сказала, что поедет с ним в Междуреченск и призналась, что Оленька и Надюша — его дочери. Об этом он знал всегда, но всё же временами червячок сомнения закрадывался в душу. Айк не знал, почему вдруг прорвало плотину её недоверия, но он не хотел об этом думать, а был просто глупо и незатейливо счастлив.
Смущаясь и краснея, она разрешила ему остаться на ночь, и Айк внутренне трепетал, боясь не сдержать бешеное желание, переполняющее его. Он чувствовал, как закаменели его мышцы и дрожь пробегала по телу, когда он медленно и аккуратно снял с неё ночную рубашку и не спеша принялся целовать и ласково сжимать нежные груди, чуть округлившийся после беременности и родов живот, шелковистые завитки и повлажневшее, раскрывшееся ему навстречу лоно. Айк задыхался и держался из последних сил, за что был вознаграждён. Полустоном — полувздохом она шёпотом сказала: — иди ко мне, Айк! — и он с облегчением вошёл в неё и замер, боясь двигаться и ожидая её приговора. Она нетерпеливо качнулась ему навстречу, и волк, а вместе с ним Айк, тихо зарычал от нестерпимого наслаждения, захлестнувшего всё его существо. Он смертельно боялся испортить эти мгновения неимоверного счастья, потому что долгое воздержание подвело его к критической черте. Но совсем скоро его любимая, часто дыша, напряглась всем своим хрупким телом и вдруг, с тихим стоном и протяжным: — о-о-ой! — обмякла, раскинулась на постели. Айк счастливо поцеловал её и перестал сдерживаться, содрогаясь и глухо рыча в подушку.
Соня быстро уснула, доверчиво прильнув к нему и уткнувшись носом в плечо. Не верящий в случившееся, Айк наоборот, долго не спал, ощущая, как вновь нарастает желание. Соню он будить не стал, но она, почувствовав сквозь сон, как у её бедра пульсирует его закаменевшая плоть, легко вздохнула и прижалась к нему, куснув за мочку уха. Он виновато прошептал: — спи, я отдвинусь, — но она медленно повела рукой вниз: по груди, по напрягшемуся до твёрдости животу, а затем ухватила член, сжала его в руке, и Айк громко, сквозь зубы, втянул в себя воздух. Она тихо засмеялась и нашла в темноте его губы.
В этот раз Айк смог контролировать своё желание, направив все усилия к тому, чтобы доставить ей истинное наслаждение. Она тихо ахала, потихоньку отпихивала его руки, но он чувствовал её возбуждение. А ещё он видел, что ей интересно его тело и с удовольствием отдавался несмелым ласкам шершавых ладошек.
Соня умирала от стыда. Она проснулась позже обычного, но не открывала глаз, слушая знакомые звуки. Вот Айк потащил умываться девчонок и они смеялись чему-то в ванной, а он тихо уговаривал их не шуметь. Потом они все вместе пошли в кухню и закрыли дверь, но она всё равно слышала, как он кормил малышек и смеялся над чем-то, а потом дочери громко завизжали и застучали по столу ложками, а он что-то им говорил.
Соня не представляла, как посмотрит ему в глаза после того, что он проделывал с ней ночью. У неё мелькнула мысль о том, что происходило между ними два года назад, но она отогнала её, не желая вспоминать. Сейчас всё совсем по-другому. Они оба стали другими. В их первую встречу он был грубым, хотя и старался сдержаться. Тогда Соня чувствовала, что ему не было дела до её страха и его желание представлялось ей жестоким и агрессивным. Она и сама почти не стыдилась его, как ей сейчас думалось. Её ненависть, возмущение и стремление наказать его за содеянное затмевали всякий стыд.