Все проклятые королевы

У меня пересыхает горло. Где-то глубоко внутри поднимается рык, требующий сказать ей правду. Поверит ли она мне сейчас, после стольких тайн? Поверит ли, если я признаюсь, что до сих пор не имею ни малейшего понятия, как освободить её от сделки с Тартало, и лишь надеюсь, что ведьма поможет мне вспомнить?

— Ты останешься, если я расскажу?

Одетт молчит. Ни единым движением она не даёт понять, услышала ли меня. Её взгляд медленно скользит по моему лицу — изучая. Она смотрит на мои губы, на нос, скулы, пока её глаза снова не встречаются с моими.

Её пальцы мягко скользят по коже поверх ремней моей брони.

— Одетт… — предупреждаю я.

Она убирает руку, отступает назад и начинает расстёгивать пуговицы на платье. Ткань, плотно облегавшая её грудь, мягко оседает, как только она освобождается от неё, скользит вниз и падает на пол, превращаясь в путаницу кружев и материи у её ног.

Её движения спокойны, почти убаюкивающе размеренны, пока она не выскальзывает из оставшейся ткани и отодвигает её в сторону. Под платьем обнажается тонкий корсет, белый, нежный, полностью облегающий её золотистую кожу. Прекрасное кружево подвязок ярко контрастирует с кинжалом, скрытым в ножнах, что плотно прилегают к её бедру.

— Останься, — умоляю я. — Скажи, что ты сделаешь это.

— Если я пообещаю, ты поверишь?

Да.

Нет.

Я не знаю.

Я провожу руками по волосам, стараясь удержать взгляд на её глазах.

— Давай поговорим. Сядем.

— Не уверена, заметил ли ты, но говорить мне совсем не хочется. Расскажи, как ты разорвал сделку, или замолчи.

— Я заметил, — отвечаю, с трудом удерживаясь от того, чтобы вновь не окинуть взглядом её тело. Тонкое бельё, мягкая ткань, подчёркивающая соблазнительный изгиб груди, узкая талия, белые ленты и подвязка с оружием. — Но это неправильно.

Одетт делает ещё один шаг ко мне.

— А было ли правильно, когда ты на днях лечил мои раны?

Я сглатываю.

Нет. Это тоже не было правильным. Ничего не было правильным с самого начала, с того момента, как я решил лгать.

— Скажи, что тебе нужно, и я это сделаю, — прошу я.

С каждым словом осознаю, насколько искренни мои намерения, насколько я готов почти на всё, что в моих силах, чтобы развеять эти тени, сгущающиеся вокруг неё. И в этом кроется проблема: в границах, в краях обещания, которое я дал самому себе в тот день, когда убили моих родителей, а потом казнили моего брата.

— Ты знаешь, что мне нужно, но не можешь этого дать. — Её пальцы, такие лёгкие на кожаных застёжках, начинают снимать их с пугающей лёгкостью. — А я знаю, что нужно тебе, но тоже не дам этого.

Моё дыхание становится всё более поверхностным, когда она привстаёт на носки, опирается на мою грудь, и её губы касаются уголка моих. Лёгкое прикосновение, едва уловимое, созданное, чтобы дразнить.

Я рычу, хватаю её за затылок, не позволяя отстраниться, продолжать дразнить. Наши губы сливаются, и я завоевываю её поцелуй, проникая языком, касаясь зубами, пока она раскрывается для меня.

Её руки, скользящие по моей груди, отвлекают меня, а лёгкий укус в нижнюю губу заставляет вырваться из меня хриплый стон удивления. Я обвиваю её за талию и притягиваю к себе, но она выскальзывает из моего захвата, продолжая раздевать меня. Её пальцы снимают кожаную броню, жилет, затем неспешно расстёгивают тёмную рубашку, оставляя её распахнутой.

— Скажи, что завтра ты не пожалеешь об этом, — прошу я.

— А ты пожалеешь?

— Нет. Никогда, — твёрдо отвечаю я.

— Тогда поцелуй меня снова. Я не хочу думать ни о сделке, ни о войне, ни о магии.

Более здравый и осторожный голос во мне требует остановиться, колеблется всего в одном шаге от её губ. Но сегодня побеждает другая часть меня — та, что подчиняется деспотичному сердцу, не желающему вести переговоры с разумом.

Я вновь целую её, стараясь рассказать этим поцелуем всё, что невозможно выразить словами. Она продолжает снимать с меня одежду с дерзостью и решимостью, а я позволяю ей это, пока кровь кипит в моих жилах.

— До абсурда люблю этот наряд и до безумия хочу сорвать его с тебя, — признаюсь я.

Ленивая улыбка касается её слегка покрасневших губ, и прежде, чем я успеваю сдержать своё молчаливое обещание, она медленно опускается на колени передо мной. Сначала одно, потом другое. Голова идёт кругом, когда её руки ложатся на мои бёдра, а взгляд из-под ресниц прожигает насквозь.

— Одетт… — Мой голос звучит хрипло, едва ли громче шёпота, становясь одновременно мольбой и предостережением, просьбой и проклятием.

Она снимает пояс с оружием, её руки ловко расстёгивают его и… в этот момент всё рушится.

Я закрываю глаза, совершенно потерянный, но заставляю себя снова их открыть, понимая, что не хочу упустить ни мгновения. Одетт, стоящая на коленях передо мной, растрепанная и прекрасная, проводит большим пальцем по самому краю моего члена, и я вырываю из себя непристойное проклятие, прежде чем почувствовать, как она сжимает его крепче. Ее другая рука ложится мне на бедро, удерживая меня на месте. Она наклоняется ближе и проводит языком от основания до самого кончика, оставляя за собой влажный, горячий след, который полностью лишает меня разума.

— Черт…

Но даже это не может подготовить меня к тому, что происходит дальше, когда она открывает рот и полностью заглатывает меня. Я запрокидываю голову, вцепляюсь пальцами в дверной косяк, а все мое тело содрогается от мощного удара наслаждения.

Еще один медленный, гораздо более томительный, чем предыдущий, взмах языка заставляет меня застонать, а ее тихий смех отдается вибрацией на моей коже, доводя меня до новой, безумной степени желания.

— Если ты продолжишь в том же духе, Одетт…

— Да? — спрашивает она. Ее голос, глубокий и с темной, затягивающей интонацией, снова заставляет меня содрогнуться. — Хочешь, чтобы я остановилась?

Из моего горла вырывается что-то между смехом и мольбой.

— Черт, нет.

Одетт улыбается. Я вижу это, пока ее пальцы снова скользят вверх и вниз, останавливаясь у основания, чтобы крепко сжать, прежде чем она вновь полностью берет меня в рот, лаская мою кожу языком и губами, которые так восхитительно сжимаются.

Я рычу и не могу удержаться от того, чтобы утопить пальцы в ее волосах. Сначала осторожно, позволяя себе немного расслабиться, когда она сама тихо стонет, и этот звук, доносящийся откуда-то внутри меня, становится моей погибелью.