Вторая половина книги

Не знаю, сознательно ли появилась эта аллюзия, этот намек в повести. Может быть, авторы обратили внимание на логическую цепочку: «трансляционное устройство – пророк – Мозес – Моисей – Исход – отпусти». Может, и нет. Но речь-то идет не о замысле авторов, а о тексте. А текст таков, что в какой-то момент детективное повествование (по мнению Бориса Натановича Стругацкого, неудачное, а по-моему, очень даже удачное) вдруг превращается в парафраз истории исхода сынов Израиля из Египта, да еще в таком необычном ракурсе – глазами фараона «с ожесточившимся сердцем»! А всего-то и понадобились для этого не совсем обычное имя персонажа и одна небольшая сцена.

Кстати, невольно напрашивается и еще одна аналогия. Спустя несколько лет из-под пера братьев Вайнеров выйдет книга «Эра милосердия». И в ней – руководствующийся той же моралью, что и наш инспектор Глебски, сыщик… по имени Глеб. Но это – так, к слову. Вполне случайное совпадение.

Такое же случайное, как удивительное сходство героя другой книги Стругацких, «Трудно быть богом», – Антона-Руматы Эсторского с придуманным Юлианом Семеновым штандартенфюрером Штирлицем-Исаевым из «Семнадцати мгновений весны».

Бывает, что ж.

Бывает.

Порой вообще – такое случается с этой советской фантастикой и с советской цензурой, что остается лишь в изумлении качать головой: «Как же это? Что же это? Неужели и этого не заметили? И пропустили это?» И вновь, повторяю, речь не идет о политических аллюзиях и намеках.

В повести А. и Б. Стругацких «За миллиард лет до конца света» ситуация, на первый взгляд, напоминает ситуацию знаменитого романа Ф. Кафки «Процесс»: приличный человек, старший прокурист банка Йозеф К. в одно прекрасное утро узнаёт, что арестован, что против него возбуждено дело и что его вина доказана. При этом сам он понятия не имеет, в чем провинился; судебные власти не говорят ему. Его жизнь продолжается, на первый взгляд, как обычно, поскольку арест во многом условен. Он ходит на службу, встречается с друзьями, ухаживает за женщинами. И в то же время, параллельно этой его жизни, идет странный судебный процесс. Процесс, где он – подсудимый, где решается вопрос о приговоре, где, непонятно о чем, спорят адвокат и прокурор… Финал – казнь Йозефа К., – при всей необъяснимости причин, воспринимается вполне закономерным, ибо герой в полной мере осознал себя виновным и это осознание передал нам, читателям. Не важно, в чем именно он виновен. Вернее, так: виновен в чем-то очень важном, но неизвестном.

В повести Стругацких в положении Йозефа К. оказались сразу несколько человек. Впрочем, мы не знаем: один ли господин К. оказался мишенью неведомого суда, у Кафки об этом прямо не сказано, а значит, мы вполне можем предположить, что и в «Процессе» всесильный суд занимается не одним только старшим прокуристом банка Йозефом К.; возможно даже, что его процесс, столь важный для него и столь трагично завершившийся, – всего лишь малая и даже не самая главная часть некоего большого процесса…

Главный герой-рассказчик, астрофизик Дмитрий Малянов (иногда речь ведется от третьего лица, но затем роль рассказчика вновь переходит к Малянову), оказывается в центре странных событий – даже более странных или, во всяком случае, более разнообразных, чем случившиеся с героем Кафки. Поначалу эти события не пугают, но лишь удивляют – визит красотки, оказавшейся одноклассницей жены, странные звонки от друга, доставка каких-то деликатесов неизвестно от кого. Затем странности идут по нарастающей, и вот уже кончает с собой сосед, приходит с пугающими расспросами какой-то подозрительный следователь прокуратуры…

Вспоминая телефонные разговоры и расспросы соседа, Малянов начинает подозревать, что неприятные события вокруг него каким-то образом связаны с его работой. Непонятно, кого и чем могли испугать сугубо теоретические исследования, но невозможно объяснить другими причинами вспыхнувший невесть у кого опасный интерес. Нечто подобное, как выяснилось, происходит и с несколькими знакомыми и не знакомыми Малянову людьми.

В конечном итоге Малянов и его товарищи по несчастью, оказавшиеся в сфере неведомо чьих интересов, решают, от греха подальше, отказаться от дальнейших своих разработок. Поскольку, как предполагает один из подвергшихся давлению – математик Вечеровский, неведомая сила – это сама Природа, «Гомеостатическое Мироздание», которое вот таким не понятным человеческому разуму способом препятствует возникновению во Вселенной сверхцивилизации. Видимо, цели сверхцивилизации прямо противоположны целям (или смыслу существования) самой Природы. А все работы, привлекшие внимание этого самого Гомеостатического Мироздания, в некоем отдаленном будущем могут способствовать возникновению сверхцивилизации человечества. Так сказать, разрозненные камешки фундамента чего-то огромного, непонятного и опасного – для Природы.

Малянов понимает, что попытка противостоять Мирозданию может привести и к его собственной гибели (пример самоубийства соседа еще свеж в памяти), и, что для него еще важнее, к гибели самых близких людей.

Только один из друзей, Вечеровский, придумавший «Гомеостатическое Мироздание», решает продолжать свою работу и заодно сохранить все рабочие материалы остальных героев.

Б.Н. Стругацкий много позже, в «Комментариях к пройденному», писал о замысле повести, вспоминая о столкновении с «компетентными органами»:

«И когда писали мы эту нашу повесть, то ясно видели перед собою совершенно реальный и жестокий прообраз выдуманного нами Гомеостатического Мироздания, и себя самих видели в подтексте, и старались быть реалистичны и беспощадны – и к себе, и ко всей этой придуманной нами ситуации, из которой выход был, как и в реальности, только один – через потерю, полную или частичную, уважения к самому себе. “А если у тебя хватит пороху быть самим собой, – писал Джон Апдайк, – то расплачиваться за тебя будут другие”.

Замечательно, что подтекст этой повести… неуправляемо выпирал наружу и настораживал начальство. Так, “Аврора” [журнал, заказавший Стругацким повесть. – Д.К.]… сразу же потребовала перенести действие в какую-нибудь капстрану (например“, в США”), а когда авторы отказались, тут же повесть и отвергла...»^[250]

Выпирать-то выпирал, но какой именно подтекст? За что уцепились официальные и неофициальные цензоры? Разумеется, в коллизии повести «За миллиард лет до конца света» можно усмотреть изображение преследования советской интеллигенции со стороны неназванного КГБ, но тогда вряд ли мы читали бы эту повесть сегодня. А ведь читаем, стараемся вникнуть во все коллизии, все намеки, все повороты судьбы героев. Почему?

Причина, мне кажется, как раз сегодня, в новых условиях, очевидна. Вот она, причина:

«…Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла»^[251].

Этот текст существует уже много лет и не дает покоя писателям и философам, священникам и раввинам, текст, в который заложена попытка осмыслить великое противоречие мира: «Почему страдают праведные и благоденствуют грешники?» Именно к великой и глубокой Книге Иова восходят и «Процесс» Кафки, и «За миллиард лет до конца света» Стругацких, и «Слепящая тьма» Артура Кестлера, и даже «1984» Джорджа Оруэлла, словом – множество произведений, написанных со времен, когда обрушились непонятные несчастья на богобоязненного Иова, когда он и его друзья попытались проникнуть в причины действий Всевышнего.

«За миллиард лет…» – может быть, единственное у А. и Б. Стругацких произведение, в котором с героями (читай: с авторами) напрямую вступают в диалог не «компетентные органы» и не придуманное вдруг, без всяких аргументов «Гомеостатическое Мироздание» (этим наукообразным термином можно назвать всё, что угодно, да и в повести оно выглядит удобной и очень простой гипотезой, за которую все, включая авторов, ухватываются с радостью и облегчением.) Нет, с ними вступает в диалог всемогущая, грозная, но и непознаваемая сила, которую принято называть Бог^[252]. А потому – нет объяснения его действиям, ибо Бог, в отличие от созданного Им мира, принципиально непознаваем. И почему Он начал вдруг преследовать Малянова и К^о? И вообще – преследования ли это? Или, как с Иовом, испытания? Ведь если Бог, подобно придуманному Вечеровским

Гомеостатическому Мирозданию и по той же самой причине, не дает героям работать из опасения, что они слишком далеко уведут человечество, – это означает, что Бог вновь принижается (как до того – Мироздание) до человеческого уровня, делается познаваемым, мало того, познаваемым легко, до банальности, упрощенно.

И беды Иова, и беды его литературных реинкарнаций – Малянова, Вечеровского, Вайнгартена и прочих – в обычных терминах необъяснимы. Это ведь только сами «маленькие Иовы» решили, что причина бед кроется в их научной работе. Но кто сказал, что они не льстят самим себе, переоценивая важность своих исследований? С их точки зрения – они не давали «высшей силе», Госпоже Природе или Всевышнему, другого повода для преследования. Но – это ведь с их собственной точки зрения. Йозеф К. в романе Франца Кафки тоже был уверен, что никакой вины, требующей судебного преследования, за ним нет. И Николай Рубашов в «Слепящей тьме» воспринимает свои несчастья как неоправданные, но, в общем, неизбежные.