Выбор Саввы, или Антропософия по-русски

– Беда в том, что Оригеново учение «о предсуществовании душ» проповедуют умнейшие, образованнейшие, обладающие мощной силой убеждения монахи, своего рода electus [4] , – возбужденно вещал Пелагий. – И если не пресечь это опасное мировоззрение окончательно, то Оригенова зараза способна распространиться широко и иметь непредсказуемые последствия. Я бы посоветовал тебе, василевс, обратить на сей факт пристальное внимание и действовать незамедлительно.

Следом за разговором с Пелагием Юстиниан изыскал время и ревностно окунулся в чтение Оригеновых писаний, с особой тщательностью проштудировав труд «О началах». Ох и нелегко ему пришлось.

Проклятый вопрос о свободе человеческой личности, засевший в мозгу Юстиниана еще со времен восстания, изрядно обострившийся после болезни, приобрел по прочтении трудов Оригена совсем уж навязчивые формы. Почивший в III веке от Рождества Христова, в порыве веры оскопивший себя в юные годы Ориген письменным наследием своим вывернул мозги василевса наизнанку. Василевс приоткрыл завесу неведомого мира, и мир этот разверзся перед ним непредсказуемо опасной, не имеющей дна, ужасающей пропастью. Именно Ориген, будучи одним из столпов-основателей христианской церкви, провозгласил противоречащее Ветхому Завету предсуществование душ и продолжение их существований после физической смерти. Эти вольнодумные взгляды возмутили императорский разум куда больше, нежели хронические пререкания о природе Христа монофизитов и православных, нежели противоположная монофизитской несторианская ересь, разделяющая Христа на Бога Слова и Человека, терзаемого до крещения страстями души и пожеланиями плоти.

А тут еще давным-давно восстановленный в должности городского префекта Евдемон, с особым рвением следящий за городскими сходками, подлил в тяжкие настроения автократора кипящую ложку дегтя, сообщив, что на задворках площади Августеона уже в который раз появляется пожилой странник, отделившийся от группы прибывших из Палестины монахов, позволяющий себе непотребные речи. Рассуждения этого отщепенца, по словам Евдемона, касались именно вечного существования и многократного возвращения на Землю человеческих душ, а также непреходящей свободы человеческой личности.

– Я приставил на рынок своего человека, и вот что, василевс, услышал он из уст этого проходимца, какие строки, придя домой, записал по горячим следам. – С услужливым поклоном Евдемон протянул императору свернутый в трубочку небольшой пергамент.

Префект явился с докладом в послеобеденное время, когда голова августейшего плохо соображала от душного зноя и замедленного процесса пищеварения, но василевс решил не демонстрировать своей слабости. Усевшись на каменную скамью в тени террасы, он брезгливо принял из рук префекта свиток, неторопливо развернул и приступил к изучению корявого неразборчивого почерка:

«Как было сказано седобородым странником, за которым приставили меня следить, изрекает он не собственные умозаключения, а приводит строки об Оригене из Начертаний некоего церковного историка Иннокентия, а именно: «Греция, столь обильная людьми с дарованиями, никогда не производила ему (Оригену) подобного. В юном возрасте он знал совершенно все – так что Диалектика, Риторика, Геометрия, Физика, Астрономия имели блистательного, остроумного, глубокомысленного. Ему было осьм надцать лет, когда его сделали начальником Александрийского училища, самого знаменитого, какое только было в мире Христианском. Преемник Пантена, Аммония и им подобных, он вскоре помрачил их своею славою…» Император свернул свиток, протянул его Евдемону, но почему-то вдруг передумал, отведя руку.

– Да-а-а… – медленно изрек он, глядя сквозь Евдемона, – волнения мои не напрасны. Все предыдущие осуждения Оригена были недостаточными. Архиепископ Александрийский Феофил и папа римский Анастасий Первый постарались в свое время слабо. Знаешь ли ты, Евдемон, что Оригена хотели канонизировать, но не сделали этого лишь из-за надругательства над собственным телом, а позже и Феофил, и Анастасий все же пытались противостоять его идеям, но так и не истребили его учение, его крамольные письмена, а ведь именно в них таится самая страшная из возможных ересей. Да-а-а… силен выходец из Александрии Египетской…

– Что прикажешь делать со странником, августейший? – Стоявшему на солнцепеке, не приглашенному в тень Евдемону история Оригена казалась далекой неважной мелочью, ему очень хотелось присесть в тени олив подле императора либо в конце концов удалиться восвояси.

– Я должен подумать до завтрашнего полудня. Ступай, Евдемон, я вызову тебя, когда сочту нужным, и отдам распоряжение.

* * *

«Вот оно – живое подтверждение моей извечной боязни. Как безошибочно, печенью и сердцем, чувствую я истинную государственную опасность. Она пришла со стороны Востока, а вызреть может здесь, в самой сердцевине управляемых мною земель».

За ужином Юстиниан поведал Феодоре о крамольных площадных речах палестинского пришельца.

– Надеюсь, ты приказал взять его под стражу? – строго оживилась сидящая напротив за столом Феодора.

– Завтра прикажу, дорогая. Человек Евдемона выследил, в какой церкви нашел ночлег этот умник, и когда он выйдет оттуда в следующий раз и поспешит на площадь продолжить непотребные речи, то непременно будет схвачен.

Глаза императрицы сверкнули хищническим блеском.

– С этим нельзя медлить. Невозможно допустить столь мощный раскол в восточных землях. Он непременно отразится на наших гражданах. Нам вполне достаточно головной боли внутри Византии. Отдай его мне, василевс! В моих подземных хоромах его вечно свободная душа, – Феодора усмехнулась, – быстро забудет, как выглядит свет божий, сам же он перестанет понимать, чем день отличается от ночи, зато узнает, что такое ад.

Видя ее горячее оживление, Юстиниан по традиции решил сделать ей приятное:

– Пожалуй. Я дам распоряжение поместить его в твою темницу, только с условием. – Он глянул на жену с лукавым вожделением.

Она приняла его интимную игру и скромно потупила взор:

– Что же за условие будет у моего повелителя?

Он вернул на стол чашу с недопитым соком, нежно погладил выше локтя ее протянутую за виноградиной руку:

– Сегодня ты не удалишься спать на женскую половину. Мы немедленно отправимся в мою опочивальню и не выйдем оттуда до завтрашнего полудня.

– Но ты еще не восстановился после немало изнурившей тебя болезни. – Феодора зазывно передернула плечом, мягко отстраняя руку и отправляя в рот иссиня-черную виноградину.

– Вот моя царица и вернет мне утраченные силы. А через несколько дней я спущусь в твое излюбленное подземелье лично проведать крамольного узника.

* * *

Освещая путь факелом, Юстиниан следовал за тюремщиком ветвистыми подземными катакомбами женской половины дворца. Даже ему Феодора не раскрывала всех тайных лабиринтов своей подземной пещеры. Недавно он мимолетно слышал от кого-то из прислужников, что в одном из склепов заточен взрослый сын Феодоры, прибывший из Египта впервые повидать родную мать. Но Юстиниан не желал вдаваться в подобные инсинуации, предпочитая не задумываться над случайно услышанной сплетней. Он никогда не вел с царицей разговоров о ее прошлом, вполне довольствуясь настоящим.

Наконец они достигли нужного помещения. Тюремщик, коротко звякнув ключами, отпер массивную дверь, император взмахом руки остановил его и один вошел в черный сырой склеп. Поначалу, держа факел над головой, он никого не обнаружил, но, поводив рукой с факелом по сторонам, в левом дальнем углу увидел сидящего на земляном полу худого человека. Юстиниан приблизился, осветил его окаймленное спутанными волосами лицо. Человек поднялся, опершись спиной о земляную стену. Он был основательно пожилым, совершенно седым и слишком легко одетым.