Выбор Саввы, или Антропософия по-русски
Шрифт:
Только в туалете самолета доктор обнаружил, что под брюками у него нет трусов. Он не знал, как это вышло. Но твердо помнил, что в чемодан у приятеля их не клал. К своему креслу вернулся вконец расстроенным. Усевшись, обреченно уставился в иллюминатор. Припомнилось, как бабушку в середине 60-х не выпустили во Францию. У нее имелась старинная подруга, с ней плечом к плечу много лет проработавшая на кафедре французского языка и вдруг обнаружившая у себя в родословной родственников-французов. Подруга эмигрировала во Францию. Началась активная переписка, и однажды был прислан официальный вызов-приглашение. Доктор вспомнил счастье в глазах Ба, держащей в руках обсыпанный штемпелями сокровенный конверт с мелким изображением на марке Людовика XIV. Валентина Семеновна грезила Парижем и его окрестностями с юности. Много лет подряд ей снился запах Франции. В ночных видениях она шла по парижским улочкам, из-под широкого капюшона накидки наблюдая за загулявшими мушкетерами, подавала милостыню нищим, стояла, ожидая рассвета, под темными
К горлу доктора подкатил комок, в носу защипало. «Эх, Ба, родная, ведь я лечу в эту чертову Францию вместо тебя, это ты должна сидеть сейчас на моем месте».
В аэропорту Шарля де Голля с табличкой «Andreev» стоял иезуит-антропософ Жозеф Гирьяр. Он стоял сухощаво вытянувшись в струнку и сосредоточенно всматривался в тол пу в боязни пропустить русского гостя. Француз был весьма импозантен, в его вышколенном облике сквозила гордость за себя и всю французскую нацию. Увидав приближающегося к нему, активно машущего рукой, облаченного в нехит рое, с чужого плеча обмундирование Савву Алексеевича, иезуит слегка пошатнулся назад, озираясь по сторонам в надежде на ошибку. Савва Алексеевич подошел, представился, протягивая руку – вариативность для Жозефа полностью отсеялась, – в лице его возникло отчетливое недоумение с вкраплениями надменного скептицизма. Носитель антропософских тайн смахивал на откровенного сноба. Обменялись рукопожатиями и несколькими скудными фразами по-французски. Молча отправились на стоянку, сели в авто. Жозеф вел машину в молчаливой скорби. Ехали в пригород Суассона, что в девяноста километрах от Парижа. Там располагалось поместье Жозефа. Почти на выезде из столицы, не отрывая взгляда от дороги, Жозеф в коротких репликах пояснил, что русскому гостю полагается скромная ученическая стипендия, и, возможно, он желает что-нибудь приобрести, пока не выехали за городскую черту. Савва Алексеевич несказанно обрадовался такому развороту событий, но виду не подал, а принялся наскоро припоминать французский аналог слова «трусы». «Calecon» или «pantalon»? – перебирал он в памяти варианты. – Нет, все-таки «calecon». Наконец фраза была готова и прозвучала для Жозефа убийственным выстрелом:
– Oui, moi avoir besoin de calecon [5] .
– Qu’est-ce que vous voulez? [6] – Притормозив у обочины, Жозеф в упор уставился на Савву Алексеевича.
Доктор повторил свой нехитрый запрос, сопроводив его буквальным пояснительным жестом. Казалось, Жозеф замолчал навсегда. Он отвез гостя к первому попавшемуся магазину ниж него белья, отсчитал положенные ему франки, сам же горделиво остался сидеть в машине. Покинув пределы магазина с початой упаковкой трусов (одна пара облегала его ягодицы), наш доктор облегченно сел в машину и аккуратно захлопнул дверь со словами: «Merci bien». В эту минуту ему почудилось, будто Жозеф слегка подобрел лицом. Видимо, степень морального падения русского подопечного была столь велика в глазах Жозефа, что ему ничего не оставалось, как смягчиться. И все же положение Саввы Алексеевича не было таким плачевным, как у белогвардейского генерала Чарноты, шастающего по Парижу в кальсонах канареечного цвета. Зато два обстоятельства объединяли литературно-киношного Чарноту и живого Андреева наверняка: решимость людей, которым нечего терять, и великая вера в то, что Россия не вмещается в шляпу.
Между тем автомобильные шины мягко шуршали по хорошо уложенному пригородному асфальту, а предместья Парижа пленяли своей красотой. Что и говорить! Аккуратизм и достаток проступали буквально во всем. Даже в коровах, пасшихся на безукоризненно зеленой, густой и сочной траве.
Примерно через час прибыли на место. Владения Жозефа впечатляли размахом земель, количеством стоящих в необъятном гараже автомобилей (пяти штук), выдержанных в общей стальной гамме, наличием ультрасовременного, отдельно красующегося под широким навесом трактора, предназначенного для обработки нескольких гектаров личных угодий, и, в довершение, богатством жилого замка. Да, да! Именно замка.
Первым их вышел встречать высокий изрядно пожилой седобородый человек. Широким жес том он распахнул кованые ворота, в бороде его обозначалась не менее широкая улыбка, свидетельствующая об искренней гостеприимности. Въехав на свою территорию, Жозеф полез в бардачок, извлек оттуда ключ с брелоком, как понял Савва Алексеевич, от одного из своих серебристых авто, и торжественно протянул ему. «Я не умею водить», – отрицательно мотнул головой Савва Алексеевич. Жозеф, почти уже не удивившись, молча кинул ключ обратно. Вышли из машины. Встречающий их человек незамедлительно приблизился, протянул увесистую сухую ладонь и заговорил по-русски: «Марк, представитель второй эмигрантской волны, или, если угодно, первой советской».
Как выяснилось чуть позже от Марка, богатство пришло к Жозефу отнюдь не со стороны антропософской медицины. На его земельном участке обнаружился родник с исключительно полезными, целебными свойствами. Родник бил отменно, бесперебойно, будучи при этом полноправной собственностью Жозефа, и хозяин с искренней врачебной щедростью продавал страждущим воду за очень приличные деньги. Вода порой может превращаться из просто источника жизни в поток вполне безбедного существования.
В первый же вечер соотечественники пили в просторном гараже «Столичную» и вели задушевную беседу. Вернее, говорил преимущественно
Марк, сидя на небольшом старинном диванчике в гаражном закутке, периодически легонько оглаживая ладонью шелковистую бороду. Несмотря на преклонный возраст, он оказался крепок и почти не пьянел.– Подробности моего попадания сюда тебе лучше не знать. Скажу только, что осел во Франции давным-давно, просто чудом. Когда жил вслед за многолетней отсидкой на вольном сибирском поселении, меня невероятным образом разыскал мой двоюродный брат-белогвардеец, отчаливший в Константинополь одним из первых пароходов, успевший к тому времени стать весьма небедным предпринимателем в Париже. Планида! Роман моей жизни гораздо хлеще истории графа Монте-Кристо и совсем с другим продолжением. Прежде чем оказаться в поместье Жозефа в качестве помощника, довольно долго работал на стройках Парижа, возводил парижанам дома. При случае покажу дело своих рук. Не захотел я, Савва, зависеть в денежном отношении от своего богатого братца, хотя, не скрою, имелась такая возможность. Справил он мне надежные документы, за что ему, как говорится, глубокое мерси, снял для меня на первое время комнатку на отшибе Парижа, а дальше наши с ним пути-дороги разошлись. А что касается Жозефа, то как доктор он вообще-то не плох, подлости в нем нет, только крохобор отменный.
– Насчет крохоборства могу пока только догадываться, а вот апломба в нем хоть отбавляй, – оглядывал Савва Алексеевич обширный гараж и его автомобильное наполнение.
– А что ты хотел, отличительная черта любого иезуита – веками укорененное превосходство над другими. Давай лучше выпьем, Савва, за нашу негаданную встречу. Как хорошо, что тебя занесло в наши французские края, соскучился я по русским голосам и лицам.
Выпили. Марк поудобнее устроился на диванчике.
– Наверное, хочешь спросить, кем я прихожусь Жозефу? В родственном отношении совершенно никем. Приживалом с крепкими, умелыми руками и знанием нескольких языков. При наличии стольких га земли, на которых, если ты заметил, царят красота и порядок, без помощника никак не обойтись. Оказалось, что я – незаменимый помощник. На старости лет очень полюбил землю, да и она меня полюбила.
Иезуитство Жозефа выражалось еще и в том, что он ни на шаг не отходил от привычного жизненного распорядка. В 7.00 оба доктора вставали, пили черный кофе с разнообразными сортами сыра и отправлялись с визитами по домам особо обеспеченных граждан, могущих безболезненно оплачивать приезды дорогостоящего Жозефа. Среди пациентов преобладали разновозрастные особы женского пола. Они были весьма немногословны, эти француженки. На вопросы отвечали преимущественно одобрительными кивками либо отрицательными мотаниями головами. Привыкшему к говорливой русской аудитории Савве Алексеевичу было совсем непросто. Поначалу наш доктор успевал понять приблизительно половину из вопросов Жозефа и ответов пациенток. Приходилось подключать скорее не знания, а интуицию – что оказалось весьма полезным. В задачи Жозефа входило, используя антропософские подходы, развить в русском докторе в том числе диагностические навыки; посему Жозеф стойко не выдавал диагнозов своей клиентуры, предоставляя шанс проявиться нашему доктору. В первые три дня, объездив вместе с Жозефом уйму страждущих, Савва Алексеевич сделал примерно семь диагностических ошибок. Попадались среди пациентов и мужчины, в основном пожилые. Они, как ни странно, были куда оживленнее и словоохотливее. По возвращении в поместье обедали, во второй половине дня, уже на территории замка, принимали пациентов поскромнее. С каж дым днем практики уменьшались речевые барьеры и таяли диагностические ошибки. Дело дошло до того, что вдвоем стали разрабатывать терапию для особо сложных больных. Жозефу нельзя было отказать во врачебном доверии к русскому стажеру.
В замке у Жозефа наличествовали малоразговорчивая субтильная жена Клотильда и гладко зачесанный на косой пробор подростковый сын Пьер. За ужинами Клотильда роняла реплики лишь в исключительных случаях. Фразы ее бывали коротки, как ее мальчиковая стрижка. А Пьер вообще всегда молчал. По крайней мере, в присутствии Саввы Алексеевича. Зато Марк молчать вовсе не собирался. Он как будто ждал приезда русского доктора многие годы. Марку бесспорно было чем поделиться с соотечественником. Например, тем, что французы чудной народ. Они боятся холестерина как черт ладана, полагая, что без него смогут прожить 200 лет. Холестерин мерещится им за каждым кустом и поворотом. Еду они потребляют исключительно постную – ни грамма жира в любом мясе. Думают – холестерин образуется от жирной пищи. Какая наивность! Исследования доказали – холестерин повышается в основном на почве стресса. Но французы очень недоверчивы к изысканиям и разного рода свежим открытиям в области медицины. В целях наилучшего переваривания пищи они заменяют жир вином опять же такой сухости, что от первого глотка саднит горло и хочется водки. А под водку требуется иная, вовсе не французская закуска. Гастрономическая норма для француза – пытка для русского. Вот и получается русско-французский пищевой мезальянс.
А и вправду, примерно на седьмой день испытаний сухими обедами и ужинами в суассонском предместье организм Саввы Алексеевича яростно потребовал жира. Это засвидетельствовало общее телесное недомогание, и в частности мощный, pardon, запор. Терпеть подобное физиологическое нарушение, тем более врачу, недозволительно, и Савва Алексеевич настоятельно попросил у Жозефа клизму. Просьба прозвучала в присутствии Марка и им же была переведена на французский язык. Чопорный, все еще не привыкший к прямоте русской души Жозеф отреагировал на просьбу с болезненным удивлением.