Выбор Саввы, или Антропософия по-русски
Шрифт:
Безграмотный дядя Юстин при жизни озаботился образованием племянника. Юстиниан был неплохо знаком с христианским учением, читывал и Ветхий, и Новый Завет, более того, со временем он крепко полюбил, отстаивая государственные интересы, принимать участие в яростных дебатах, нередко разгорающихся у церковных представителей на почве различных, не удовлетворяющих ту или иную церковь нестроений. Но именно крамольные взгляды Оригена перевешивали в глазах автократора любые христианские споры и разночтения – ибо вступали в непосредственный диссонанс с его диктаторской сущностью и, как следствие, рьяно противоречили его политическим взглядам. Император свято верил – человек приходит в этот мир либо подчинять, либо подчиняться. Третьего не дано. Оттого он искренне не принимал ни одного из взглядов-утверждений Оригена. Они казались ему не просто аполитичным бредом. Они казались ему прямой диверсией против государственного устройства Византии. «Как там этот праведник писал в одном из своих трактатов? «Свободная
Со времен восстания он ни минуты не сомневался: люди в большинстве своем мерзки, природа их порочна, и вытравить из них порок, ревностно призывая к добродетели, возможно только копьем и мечом. «Эти копье и меч есть я – Великий Юстиниан, рука об руку идущий с Римской церковью, но церковь должна незаметно отставать от меня на полшага. В первую очередь народ должен страшиться императора, а затем уже папы римского». Прав, ах как прав был Аристотель, считавший, что только государственный правитель, и никто кроме него, способен вложить в головы своих сограждан нравственные устои, сделать их людьми добродетельными, поступающими по законам нравственности и справедливости. А что есть первейшая человеческая добродетель? Исполнение гражданского долга и повиновение властям и законам. Держать народ в узде – вот в чем основа основ внутренней политики любого государства. На этом круг замыкается, и нечего пытаться выпрыгнуть за пределы очерченного круга.
Тем паче следует подвергнуть анафеме крамольные умозаключения Оригена о том, что «о происхождении души или способе размножения человеческих душ нет ничего определенного в церковном учении», а также его последующую, еще более неприемлемую мысль-вопрошание «о том, что нет ясного определения в церковном учении, что было до этого мира и что будет после него», и еще (ему все мало!) что «об иных мирах нет ясного определения в церковном учении». «Нет определения – и прекрасно, – продолжал гневаться Юстиниан. – Зачем Оригену понадобилась вся эта умственная крамола? Разве недостаточно ветхозаветных истин, утверждающих торжество земных и небесных законов?»
В один из вечеров, сопровождаемых подобными волнительными раздумьями, император призвал к себе в покои любимого юриста Трибониана.
В данный момент императору не хватало поддержки именно всесторонне образованного человека, состоящего на государственной службе. Только Трибониану, пожалуй, Юстиниан еще верил. Квестор был человеком необычайно образованным. Он давно зарекомендовал себя с превосходнейшей стороны. Легко, подобно пшеничным лепешкам, выпекал он свежие вердикты и законы, продолжающие все туже затягивать пояс на животе византийского народа. Если же какой-либо законодательный пункт переставал вдруг удовлетворять императора, Трибониан очень ловко менял его в любую сторону по первому императорскому требованию. Этот наблюдательный, умевший тонко и аккуратно воровать из государственной казны человек безошибочно улавливал настроения автократора и всегда давал комментарии такого свойства, что весьма подозрительный к своему окружению Юстиниан ни разу не усомнился в уме и преданности лучшего своего юриста.
На сей раз Трибониан был приглашен к столу, накрытому обильным ужином на открытой террасе. Они собирались ужинать вдвоем, отпустив прислужников. Феодора к ним не вышла, она не совсем хорошо себя чувствовала. Усаживаясь за стол, Трибониан подумал: «Прекрасно, что не будет этой чертовой ведьмы, при ней кусок в горло не полезет». В отличие от императора квестор любил испить крепкого пьянящего напитка и поесть как следует; его массивное тело позволяло вмещать в себя недюжинное количество еды и питья. Юстиниан, почти не притрагиваясь к пище, не касаясь напряженной спиной диванных подушек, многословно посвящал Трибониана в прочитанное у Оригена. Осушив полный кубок неразбавленного красного вина вслед за съеденным с аппетитом увесистым кус ком мяса с кровью, квестор полностью сосредоточился на разговоре. Он отличался необыкновенной быстротой и искрометностью мысли:
– Для меня большая честь, василевс, беседовать с тобой по такому важному поводу. И вот что я скажу: слишком далеко завели этого кастрата его мудрствования и философствования. Они не для простого люда, не для серой человеческой массы, только и могущей, дай ей волю, разверзать орущие рты, ненасытно требуя для себя благ, производить уличные волнения и беспорядки. Рассуждения, подобные Оригенову, не могут принести ни на йоту пользы, а способны нанести один лишь непоправимый ущерб, ибо человеку, по сути своей, необходимо пребывать в убеждении единственного прихода в этот мир, не надеясь на возможность последующих существований и дальнейших исправлений душевных пороков и ошибок.
Испросив взглядом дозволения, Трибониан налил себе теперь уже белого вина, с удовольствием опустошил кубок и, смачно утерев губы влажной тканевой салфеткой, негромко цыкнув зубом, где застрял кусочек мяса, продолжил:
– С упованием или страхом, в зависимости от каждого конкретного случая, люди должны ожидать попадания души после земного существования исключительно
в вечные ад или рай. Только тогда эти лживые, подверженные страстям божьи твари научатся обуздывать себя, подчиняться избранным мира сего, а именно властям предержащим, создавать как можно меньше проблем, творить наименьшее число прегрешений. Иных надежд и упований у человека быть не должно. Это очевидно для всякой образованной, здравомыслящей личности! Ты, василевс, абсолютно прав. Необходимо из всех уголков, в первую очередь Византии, а затем Палестины и Северной Африки, выкорчевать пагубный сорняк Оригеновой ереси!«Как красиво умеет говорить, стервец, истинный, прирожденный оратор», – в который раз про себя отметил Юстиниан, а вслух спросил для пущей солидарности:
– Значит, ты поддерживаешь меня, Трибониан?
– Без сомнения! Я готов принять немедленное участие в составлении вердикта, навсегда запрещающего как Оригеновы взгляды, так и его письменное наследие.
– Не стоит утруждаться, Трибониан, у тебя и без того достаточно дел государственной важности. Я справлюсь сам.
Вернувшись следующим вечером с короткой прогулки, обуреваемый нешуточными страстями Юстиниан сел составлять письмо константинопольскому патриарху Мине, где с пристрастием обличил крамольно-порочные воззрения Оригена, стараясь уместить их в 10 анафематизмов.
Не напрасно ближний круг придворных называл его «императором, который никогда не спит». Частые бессонные ночи давно стали для него традицией. Некоторым подданным даже мерещилось, как согбенной тенью с отсутствующей на плечах головой бродит император по ночным дворцовым залам. А как можно спать, коль денно и нощно приходится радеть за судьбу еще не вставшей на крепкие ноги Византийской империи? Ночами никто не мешал читать, кропотливо составлять разного рода петиции, вердикты, новеллы, а главное, размышлять над будущими судьбами молодого государства.
«Разве возможно допустить хотя бы в мыс лях, что после определенного периода окончатся муки осужденных людей и демонов и произойдет всеобщее восстановление в прежнем ранге? Да это же, в конце концов, противоречит ветхозаветному писанию, порождает нерадение о своем спасении да к тому же недопустимым образом уравнивает правоверных, грешных и демонов! Нет, нет и нет!» С головой погрузившийся в выкорчевывание «крамолы» Юстиниан ознакомился не только с трудами Оригена, он постарался вникнуть в отклики о нем святых Отцов Церкви, что пришли вслед за ним. Посему во время составления анафематизмов его назойливо преследовала зудящая мысль: «Отчего же святой Иероним Стридонский, переложивший Ветхий Завет с еврейского на латинский язык, усердно переведший с греческого языка четыре канонических Евангелия (ведь образованнейший был человек), прежде чем отринуть в конце жизни взгляды Оригена, превозносил его, говорил о нем, что он величайший учитель церкви после апостолов? А Руфин Аквилейский, оставшийся верным идеям Оригена до конца своих дней, разругался за такое отступничество с Иеро нимом в пух и прах и прекратил с ним всяческую дружбу? Почему же Иоанн Златоуст – архиепископ Константинопольский рубежа прошлого и позапрошлого веков, да и небезызвестный всем богослов, выходец из Каппадокии Григорий Нисский чтили труды Оригена, во многом с ним соглашаясь?» – Так вопрошал сам себя в звенящей тишине и пустоте ночных покоев император. «Более того, – удалялся он в размышлениях в глубь истории, – у Пифагора, Сократа, Платона можно найти неоднократные обращения к подобным идеям возвращения душ на землю – но здесь, по крайней мере, все ясно, какой спрос может быть с распущенных философов-язычников? Зато, слава Богу, безмерно почитаемый мной, здравомыслящий и прагматичный Аристотель подверг критике и развенчал непотребные бредни своего учителя Платона, крамольно считавшего, что «знание есть припоминание истины, созерцавшейся душой до рождения». А то, что этот немощный, так и не дотянувший до публичной казни старец Илия бормотал в затхлом подземелье какие-то слова в защиту Платона – так это полный бред, бред, бред…»
Особенно рьяно Юстиниан вывел и подчеркнул девятый анафематизм, а именно: «Всем, кто говорит и думает, что наказание демонов и нечестивых людей временно и после некоторого времени оно будет иметь конец, в особенности тем, кто пребывает в рассуждениях о последствиях восстановления демонов и нечестивых людей, – да будет анафема!» Он даже сломал перо, яростно подчеркивая эти строки.
Заключительный аккорд письма гласил: «Желая удалить всякий соблазн из святейшей Церкви, чтобы в ней не оставалось никакого порока, и следуя Божественному Писанию и писаниям Святых Отцов, отвергших как самого Оригена, так и его зловредное и нечестивое учение и праведно подвергших его и его учение анафеме, мы посылаем к твоему блаженству это наше послание, которым убедительно просим тебя собрать всех находящихся в сем царственном городе святейших епископов и боголюбезных игуменов здешних честных монастырей и устроить так, чтобы все решительно анафематствовали упоминаемого выше нечестивого и богоборного Оригена, прозванного адамановым, бывшего пресвитером святейшей Церкви Александрийской, и его зловредное и нечестивое учение и все приведенные здесь главы. А также просим тебя копии с того, что будет сделано твоим блаженством по этому поводу, послать ко всем святейшим епископам и игуменам честных монастырей, с тем чтобы и они собственною подписью анафематствовали Оригена и зловредное учение со всеми, какие обнаружатся, еретиками».