Застава, к бою!

— Ну знаешь что? — Алейников тоже поднапрягся, взял мешок, прижав его к груди, — Уж что-что, а жаловаться я право имею! Ты меня такого удовольствия не лишишь!

— Жаловаться ему захотелось, — хмыкнул Синицын, — вон, Васю Уткина ранили, а он и то не жалуется! Лежит в госпитале да лечится молча.

— А может быть, если б был тут, и мешки эти сраные с нами таскал… — Сквозь зубы процедил Стас, скидывая мешок у борта БТР и размещая его получше, чтобы прикрыть броню, — так жаловался бы пуще меня!

— Васька никогда не жалуется, — я ухмыльнулся, укладывая свой мешок рядом со Стасовым. — Он в таких вещах удовольствия ну совсем не находит. Не то что ты.

— Так Васе хорошо! Его может быть, раньше домой теперь отпустят! — Ответил Стас, когда мы пошли за новыми мешками.

Стрелковое отделение старшего сержанта Вовы, тем временем, суетилось с другой стороны капонира. Кто-то из них выкидывал лишнюю землю, что осыпалась, когда большая машина заехала внутрь, другие разворачивали маскировочную сетку, чтобы укрыть ею БТР.

Я заметил, что командир отделения Вова, фамилии, которого, я не знал, очень странно на меня поглядывает. Взгляд его был холодным и каким-то неприязненным. Рассуждать о том, обидел ли я чем-то командира стрелков отделения резервной заставы, или же у него было просто плохое настроение, мне было совершенно недосуг.

— Вася, может быть, останется инвалидом на всю жизнь, — грустно добавил Синицын, — бог знает насколько у него ранение серьезное. Лучше мешки потаскать, чем как он.

— Семипалов, Малюга! — Крикнул прапорщик Черепанов, — я вас че сюда пригнал?! Кончаем перекуры! Вон мешки! Давай их к окопу!

Малюгу с Семипаловым он поймал аккурат в окопе укрепа. Видя его сердитое лицо, они явно расстроились. Потому лениво повылазили из окопа и отправились к нам на помощь.

Прапорщик пошел с ними и остался следить за нашей работой, и при этом демонстративно и даже немного нахально закурил сигарету, поглядывая на Малюгу с Семипаловым, которых застукал за куревом.

— Резче! Резче, говорю! До боевого расчета работы все надо закончить! — Подгонял он.

— Чего вы? Таскаете? — задал очень глупый вопрос Малюга, подходя к нам.

— Очевидно — таскаем, — без особого энтузиазма сказал Синицын и взвалил новый мешок себе на плечи. Пошел к БТРу.

— Вот скажи, Малюга, а ты, как думаешь? — Пристал к вновь прибывшему пограничнику Стас, — правильно ли я говорю, что вся эта возня в земле — пустая трата времени. Никакие душманы к нам завтра ночью не придут.

— Да мне почем знать? — Пожал плечами Малюга, выбирая себе мешок, — может, придут, а может и нет.

— А я тоже думаю — не придут, — сказал Семипалов и схватился за один из мешков, сдвинул его, потом примерился к другому так, будто выбирал себе, какой полегче.

— Ну вот! Хоть один здравомыслящий человек в нашем дружном коллективе! — Обрадовался Стас.

— Если Богдан такой же любитель пожаловаться, как и ты, это не говорит, что он, видите ли, здравомыслящий, — поморщился Малюга.

— А ты че?! — Стас даже удивился, — хочешь, чтобы душманы к нам все-таки пришли?

— А может быть, и хочу! — Малюга нахмурился, взял мешок и, в раскоряку, на согнутых локтях, потащил его к окопу.

— Тоже мне, чудак человек, — хмыкнул Стас. — Под пули ему лезть охота, что ли?

Я вздохнул. Взял новый мешок. Думалось мне кое-что сказать Стасу. Однако решил я, что нет никакого смысла переубеждать Алейникова. А ведь я знал, почему Малюга дал именно такой ответ.

Белорус Малюга за время пребывания в учебке и потом, на заставе, очень сдружился с Васей Уткиным. Были эти ребята очень друг на друга похожи.

Оба крупнотелые, высокие. Со спины их можно было даже принять за братьев. Да и норов у обоих был чем-то схож. Хотя, конечно, Вася гораздо спокойнее и уравновешение Малюги. Объединяло их другое — простота мыслей.

Оба они: и детдомовец Вася Уткин, и обычный деревенский парень Гена Малюга отличались по-детски простым, совершенно бесхитростным нравом. Оба были прямые как палка. Как говорят, «что в уме, то и на языке».

Потому и сдружились. Потому Малюга так сильно переживал за Васю Уткина.

Не раз, и не два я слышал от него такие вот слова:

— Жалко мне, Сашка, что ты там был, а не я. Что ты того бармалея застрелил, который Ваську ранил. Пусть, я тебе за это и благодарен, да только места себе не нахожу! Если уж буду в бою, бить стану этих сукиных сынов беспощадно!

Ну что ж. В этом я Гену понимал. В этом и мне Гена был близок, хотя таким крепким другом, как для Васи, он мне так и не стал.

— Вот я под пулями уже не раз бывал. И не два, — похвалился Алейников, — и что-то обратно под обстрелы мне совсем не хочется. По мне, так нету ничего лучше, чем в рабочей группе горячий шиповник из котелка потягивать да любоваться закатом на Границе!

— Хех… Романтик, блин, — хмыкнул Синицын, вернувшись от боевой машины и услышав «философские» размышления Стаса.

— Радуйся, Стас, — улыбнулся я, — что тебе пока что такого пережить не довелось.

— Какого, такого? — Удивился Алейников.

Я очень пристально глянул на Стаса, да так, что Алейников даже удивился, округлив глаза. Улыбочку, как ветром сдуло с его губ.

— Ты чего это, Сашка? — Приоткрыв рот, пробормотал он.

— Такого, когда близкий человек в беду попал, а ты сделать ничего можешь. Тогда душа свербит так, что места себе не находишь. Вот и Малюга не находит.

— Саша, — посерьезнел Стасик, — ты ж знаешь, что я за каждого из наших душманам буду грызть глотки до последнего, если придется.

— Знаю, — сказал я, — будешь. А если случиться так, что окажешься ты бессилен по каким-то причинам? Если не сможешь прямо тут, прямо сейчас, обидчику «горло перегрызть». Что тогда?

Глаза Стаса сделались грустными и задумчивыми. Он отвел взгляд.

— А тогда ты будешь, как Малюга, — сказал я. — Тогда ты его точно поймешь. И тех, кто под пули идут, тоже поймешь.

Парни, что стояли у кучи мешков, притихли, слушая мои слова. Все они погрустнели и задумались о чем-то своем. И, показалось мне, что Клим Вавилов погрустнел сильнее всех остальных.