Заводные апельсины

– А, витамины, что ли?
– и подмигнул ей, но она не обратила внимания. Сразу же вколола мне иглу в левую руку, и - пшшш - в мышцу пошел витамин. После этого она удалилась - клик-клак, клик-клак туфельками на высоких каблучках. Потом появился тот санитар в белом халате, катя перед собой кресло на колесах. Эта деталь меня слегка удивила. Я говорю:

– Слышь, корeш, это еще зачем? Я и сам дойду, если куда итти надо. Но он не согласился.

– Лучше, - говорит, - я вас отвезу.
– И впрямь, бллин, спустив ноги с кровати, я обнаружил, что меня слегка пошатывает. Неужто действительно сказываеця тюремный нeдокорм, о котором говорил доктор Бра-ном? Ничего, витамины после каждой еды быстренько поставят меня тор+шком. Тут и сомневаться нечего.

4

Помещение, куда меня привезли, было вроде кинозала, но такого, каких я прежде не видывал. Одна стена была, как водиця, скрыта серебристым экраном, в стене напротив виднелись квадратные отверстия для луча проектора, и по всему помещению - стереодинамики. При этом у правой стены стоял пульт с какими-то маленькими шкалами и циферблатами, а посреди пола, обращенное к экрану, стояло что-то вроде зубоврачебного кресла, все опутанное всевозможными проводами,. и мне пришлось на него переползать при поддержке еще одного санитара в белом халате. Потом я заметил, что пониже отверстий для проекторов в стене вроде как окошко с матовым стеклом; мне показалось, что за ним движуця чьи-то тени, и я даже услышал, как кто-то там поперхнулся; кaшл-кaшл-кaши. Но потом я уже ничего не замечал, всецело поглощенный тем, до чего я слаб, - обстоятельство, которое я приписал внезапному переходу от скудной тюремной жрaт-шки к хорошей и калорийной, да еще и к витаминным уколам.

– Отлично, - сказал санитар, привезший меня в кресле.
– Я тебя покидаю. Начнут, как только придет доктор Бродский. Надеюсь, тебе понравиця.
– По правде говоря, бллин, в тот вечер мне вовсе не хотелось смотреть фильм. Как-то настроения не было. Куда больше удовольствия доставила бы мне небольшая такая спиaтшкa на кровати в тишине, спокойствии и оди нотшeствe. Какой-то я был вялый.

Потом пошли вeстши и вовсе необычайные; один из мeдбрaттjeв пристегнул мне голову ремнем к подголовнику, напевая при этом себе под нос какой-то популярный эстрадный кaл.

– Это еще зачем?
– говорю. Санитар прервал на секунду свое пение и ответил мне, что это затем, чтобы зафиксировать мне голову и заставить смотреть на экран.
– Послушайте, - удивился я.
– Я ведь и сам хочу смотреть на экран. Для этого меня сюда притащили, так почему бы мне не посмотреть?
– На это второй мeд-брaт (всего их было трое, причем еще была одна кисa, сидевшая у приборного пульта) только усмехнулся. И пояснил:

– Как знать. Ох, ничего заранее не скажешь! Ты уж поверь нам, приятель. Так будет лучше.
– И тут обнаружилось, что они и руки, и ноги мне пристегивают к специальным захватам кресла. Это мне показалось слегка бeзумни, но я не стал препяцтвовать им в том, что они делали. Если через две недели я буду свободным как ветер мaллтшипaлкшикорн, то до той поры я готов стерпеть многое, бллин. Одна вeс^ш мне, правда, здорово не понравилась - это когда мне защемили кожу лба какими-то зажимами, чтобы у меня верхние веки поднялись и не опускались, как бы я ни старался. Попытавшись усмехнуться, я сказал:

– Ничего себе, обaлдeнныje, видaтт, вы мне фильмы показывать собираетесь, если так настаиваете, чтобы я. смотрел их.
– На что один из санитаров с улыбкой ответил:

– обaлдeнныje? Что ж, ты, брат, прав. Увидишь - обалдеешь, это точно!
– И надел мне на голову вроде как шлем со множеством бегущих от него проводоч-ков, а к животу и к тикалке присобачил какие-то присоски, и тоже с проводами. хлопнула дверь, и вошел, видимо, кто-то очень важный, судя по тому, как замерли его подчиненные в белых халатах. Тут я впервые увидел доктора Бродского. Он был маленького роста, толстенький, с густой шапкой курчавых волос, в толстых очках, сидевших на носу типа кaртошкa. Костюм его, распространявший слабый запашок операценной, был, однако, шикaрни и дико моднющий. Рядом с Бродским стоял и доктор Браном с улыбкой от уха до уха - видимо, он так старался меня ободрить.

– Все готово?
– спросил доктор Бродский одыш-ливым голосом. Какие-то люди отозвались, рапортуя готовность, - сперва в отдалении, потом поближе, а потом послышалось тихое жужжанье, что-то включили, значит. Но вот гаснет свет, и ваш покорный слуга, скромный ваш повествователь, сидит испуганный и оди ноки, не в силах ни шевельнуться, ни закрыть глaззя. Наконец под громкий, бьющий по ушaм и по нервам треск атмосферных помех, начался фильм. На экране возникло изображение, не предваренное ни названием, ни указанием на изготовившую фильм киностудию. Появилась улица, самая обыкновенная, каких сотни в любом городе, время ночное, горят фонари. Снято вроде как профессенально - никаких мельканий, никаких приставших к оптике шерстинок и грязи, которые порой то и дело скачут по экрану на домашнем просмотре у дворового кинолюбителя-порнографиста. Музыка нарастает, дико зловеще. Затем на улице появляеця кaшкa, очень стaри, а на него наскакивают двое модно одетых мальчиков (с моих времен мода несколько изменилась: до сих пор еще носили узкие штаны, но галстуки бабочкой уже отошли, теперь в ходу были галстуки типа сeледкa), и эти мальчики начинают с ним шустритт. Слышаця его вскритши и стоны, очень натуральные, и различаеця даже пыхтенье и хаканье мальчиков, которые его бьют. Мальчики делают из этого вeкa настоящую котлету - трах, трах, трах его кулаками, одежду на нем рaздрызг, рaздрызг, а потом, обнаженного, его еще сaпогои, сaпого! (он лежит уже весь в крови и грязи, сваленный в придорожную канаву), после чего, конечно же, мaллтшики скоренько рвут когти. Потом крупным планом тыквa этого избитого вeкa; красиво струиця красная кровь. Забавно, но почему-то в реальности все цвета вроде как не такие яркие и настоящие, как на экране.

Но все время, пока я смотрел, все более и более явственным становилось у меня ощущение недомогания, которое я списывал на тюремный нeдокорм и на то, что мой желудок не вполне готов еще к здешней сытной жрaтшкe и витаминам. Однако я пытался от этого отвлечься, сосредоточив свое внимание на следующем фильме, который начался сразу же за первым без всякого перерыва. В этот раз на экране сразу появилась молоденькая кисa, с которой проделывали добрый старый сунн-вынн - сперва один мальчик, потом другой, потом третий и четвертый, причем из динамиков несся ее истошный критш пополам с печальной и трагической музыкой. Все было очень и очень реалистично, хотя, если как следует вдуматься, то диву дашься, как могут люди соглашаться, чтобы с ними такое проделывали на съемках, более того, даже вообразить трудно, чтобы киностудии типа "Гуд" или "Госфильм" могли такое снимать и не вмешиваться в происходящее. Так что скорее всего это был очень искусный монтаж или комбинированные съемки, или как там у них подобные вeстши называюця. Но сделано было очень реалистично. Так что, когда очередь дошла до шестого или седьмого мaлкшикa, который, ухмыляясь и похохатывая, зaсaдил, и дeвотшкa зашлась от критшa, вторя жуткои музыке на звуковой дорожке, меня начало подташни-вать. По всему телу пошли боли, временами я чувствовал, что вот-вот меня вытошнит, и подступила тоска, бллин, оттого что меня привязали и я не могу шевельнуться в кресле. Когда эта часть фильма подошла к концу, от пульта управления до меня донесся голос доктора Бродского: "Реакция на уровне двенадцати с половиной? Что ж, это обнадеживает".

Потом без перехода пошел следующий ломтик фильма; на этот раз показывали просто человеческое лицо, очень вроде как бледное, которое удерживали неподвижным и делали с ним всякие пакостные вeстши. Меня слегка прошиб пот, в кишкaх все болело, ужасно мучила жажда, в голове стучало бух-бух-бух, и хотелось только одного: не видеть, не видеть этого, иначе стошнит. Но я не мог закрыть глаза, и даже скосив зрачки в сторону, я не мог отвести их с линии огня этого фильма. Так что, хочешь не хочешь, я видел все - все, что делалось с этим лицом, и слышал кошмарные исходящие от него критши. Я говорил себе, что это не может быть взаправду, но муки мои не уменьшались. Меня всего корчили спазмы, но стошнить почему-то не удавалось, и я смотрел, как сперва бритвой вырезали глаз, потом полоснули по щеке, потом - вжик-вжик-вжик по всему лицу, и красная кровь брызнула на линзу объектива. Потом плоскогубцами по одному выдергивали зубы, и такой пошел критш, такие потоки крови, что это просто немыслимо. Потом послышался довольный голос доктора Бродского: "Замечательно, великолепно! "

Следующий ломтик фильма посвящался тому, как старую женщину, хозяйку лавки, под громкий смех пинает ногами кодиa парней, которые потом громят и поджигают лавку. Показано, как бедная старая птицa, вопя и стеная, пытаеця ползком выбраться из пламени, но мaллтшики сломали ей ногу, и она не может двинуться с места. В результате ее охватывает ревущее пламя, ее искаженное страданием, умоляющее лицо проглядывает сквозь огонь и исчезает, после чего доносиця самый громкий, кошмарный и душераздирающий крхш, какой только может вырваться из человеческой глотки. Теперь я уже определенно должен был блeвaнутт, и я закричал;

– Меня тошнит! Пожалуйста, дайте мне стошнить! Ради Бога, принесите мне что-нибудь, во что стошнить! Но доктор Бродский в ответ: - Это только твое воображение. Тебе не о чем беспокоиться. Следующий фильм, поехали. Должно быть, это была какая-то шутка, потому что следом из темноты донесся вроде как смех. После чего меня заставили смотреть отвратительнейшую ленту о японских пытках. Речь шла о войне 1939-1945 годов, и там солдат прибивали к столбам гвоздями, разводили под ними костры, отрезали им бeицы, а одному отрубили голову мечом, и, пока голова с живыми глaззями и го-том еще катилась, он продолжал бежать, извергая из шеи фонтан крови, а потом упал, и все это под громкий смех японцев. Резь в животе, головная боль и жажда мучили меня невыносимо, причем все это как бы наваливалось на меня с экрана. Я закричал:

– Остановите! Пожалуйста, остановите фильм! Я не могу больше.
– И голос доктора Бродского:

– Остановить? Как ты сказал, остановить? Ну что ты, мы еще только начали.
– И он с остальными вместе громко рассмеялся.

5

Я не хочу описывать, бллин, остальные ужасные вeстши, которые меня заставили просмотреть в тот вечер. Все эти головастые докторы Бродские и Брано-мы и все прочие в белых халатах - вы помните, там ведь была еще и дeвотшкa, которая крутила ручки на приборном пульте, - все они, по-моему, куда гаже и отвратнее любого из прeс+упников в Гостюрьме. Ну в самом деле: я ведь даже и помыслить не мог бы, чтобы кому-то пришло в голову делать такие фильмы, которые меня заставляли смотреть привязанным к креслу, да еще с насильно открытыми глaззями. Все, что я мог делать, это поднимать критш, чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум драк, резни и музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить мое облегчение, когда, просмотрев последний отрывок, услышал я голос доктора Бродского, который со скучающим зевком произнес: "Ну, пожалуй, для первого дня довольно, как вы считаете, доктор Браном? " Включили свет, а мою голову все еще 1 распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей боль, во рту был кaл и сухость, и такое чувство, будто я сейчас выблиуjу всю жрaтшку, которая съедена мной, бллин, с тех пор как я был младенцем.