Заводные апельсины

Чтобы не показаться невежливым и упрямым, пришлось сказать: "Да, сэр! ", и тут же начальник охраны, стоявший за креслом коменданта, вновь налился краской, и в крхш: - Заткни поганое хайло, сволочь!
– Ладно, ладно, устало поморщился комендант.
– Тебя, номер 6655321, приказано исправить. Завтра пойдешь к этому Бродскому. Якобы через две-три недели тебя можно будет снять с госдовольствия. Через две-три недели выйдешь за ворота, и ступай на все четыре стороны уже без всякого номера на груди. Думаю, - тут он слегка как бы хрюкнул, - такая перспектива тебя радует?

Я ничего не сказал, и снова рявкнул начальник охраны:

" - Отвечай, грязная свинья, когда комендант тебя спрашивает!

– Да-да, конечно, сэр, - ответил я.
– Большое спасибо, сэр. Я все время старался исправиться, правда, сэр. Я^благодарен всем, кто заметил это.

– Ох, не за что, - со вздохом качнул головой комендант.
– Это не награда. Далеко не награда. Вот, подпиши бумагу. Здесь говориця, что ты просишь, чтобы остаток срока тебе заменили на то, что тут обозначаеця как - странное, однако, название!

– исправительное лечение. Подпишешь?

– Конечно, обязательно подпишу, сэр, - сказал я.
– И большое вам спасибо.
– Сразу же мне выдали чернильный карандаш, и я подписал свою фамилию, сделав еще в конце красивый росчерк. Комендант откинулся в кресле.

– ха-арошо. Ну, собственно, вот и все, наверное. Опять ожил начальник охраны.
– С ним хочет поговорить тюремный священник, сэр.

Меня вывели вон и повели по коридорам к боковой часовне, причем на этот раз один из вертухаев все время норовил тохшокнух меня то по затылку, то по спине, однако делал это неуверенно, а может, просто ленился. В общем, прошли через зал часовни, поднялись к контeрe свища, впихнули меня внутрь. Свищ сидел за столом, распространяя вокруг себя сильную мужскую вонн крепких цыгaрок и хорошего виски. Посидел-посидел и говорит;

– Ну, номер 6655321, садись, - И вертухаям: - Подождите в коридоре, ладно?
– Они вышли. Тогда он очень серьезно и доверительно заговорил со мной: - Слушай, я хочу, чтобы ты понял одно, малыш: от меня это не исходит никоим образом. Если бы мой протест имел смысл, я бы протестовал, но протестовать смысла нет. Тут дело не только в том, что это бы мне испортило карьеру, но и в том, что мой слабый голос ничего не значит по сравнению с громовым рыком из неких высших политических сфер. Я достаточно ясно выражаюсь?
– Мне было как раз ничего не ясно, но я кивнул, дескать, да, да.
– Затрагиваюця очень трудные этические проблемы, - продолжал он.
– Тебя, номер 6655321, собирак")гся превратить в хорошего мальчика. Больше никогда у тебя не возникнет желания совершить акт насилия или нарушить каким бы то ни было образом порядок в Государстве. Я надеюсь, ты понял, о чем речь. Я надеюсь, ты идешь на это, абсолютно ясно все сознавая. Я отвечаю:

– Ну, ведь приятно же быть хорошим, сэр.
– А сам внутри смеюсь-потешаюсь, бллин. А он говорит:

– Может быть, и вовсе не так уж приятно быть хорошим, малыш 6655321. Может быть, просто ужасно быть хорошим. И, говоря это тебе, я понимаю, каким это звучит противоречием. Я знаю, у меня от этого будет много бессонных ночей. Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра? Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору? Это глубокие и трудные вопросы, малыш 6655321. Но тебе я хочу сказать сейчас лишь одно: если в будущем настанет такой час, когда ты вспомнишь этот день, вспомнишь меня, нижайшего и скромнейшего из прислужников Божиих, молю тебя, не думай плохо обо мне в сердце своем, не думай, будто я каким-либо образом связан с тем, что должно с тобой случиться. И, кстати, раз уж речь зашла о молениях, я с грустью понимаю, что и молиться за тебя бессмысленно. Ты уходишь в пространства, где молитва не имеет силы. Ужасная, ужасная штука, если вдуматься. Правда, в некотором смысле, избрав путь, лишающий тебя возможности этического выбора, ты определенным образом и в самом деле совершаешь выбор. Так что мне об этом еще думать и думать. В общем, номер 6655321, я еще буду думать, и да поможет нам всем Господь!
– И тут он заплакал. Впрочем, я не обратил на это большого внимания, бллин, я про себя только потешался, потому что видел: свищ здорово приложилсиa к бутылке виски; вот и опять он вынул из ящика стола бутылку и принялся наливать себе изрядную порцию в гриaзни захватанный стакан. осушил его и говорит: - Может, все к лучшему, кто знает. Пути Господни неисповедимы, - и запел громким, хорошо поставленным голосом псалом. Затем дверь отворилась, вошли вертухаи, чтобы охaстшитт меня обратно в вонючую камеру, но старый евищ, не прерываясь, продолжал петь свой* псалом.

В общем, на следующее утро пришло время прощаться с Гостюрьмой, и мне было даже слегка грустновато, как это всегда бывает, когда покидаешь место, к которому кое-как все ж таки привык. Но путь мой оказался не далек, бллин. Пинками и затрещинами меня погнали к новому белому зданию на другой стороне двора, в который нас выводили на прогулки. Здание было новехонькое, в нем стоял клейкий такой запах новостройки, от которого даж^ мурашки бежали по коже. Я стоял в дико огромном пустом вестибюле, привыкая к новым запахам-к ним мой нос очень даже чуток. Пахло вроде как больницей, а человек, которому вертухаи меня передали, был в белом халате - значит, видимо, врач. Он за меня расписался, а один из зверюг вертухаев, которые привели меня, и говорит:

– Вы за ним смотрите, сэр. Он как был мерзавцем и громилой, так и опять им станет, а то, что все время к тюремному капеллану подлизывался да Библию читал, так это притворство!
– Но новый тшeловeк с красивыми голубыми глaззями, которые вроде как смеялись, когда он говорил, ответил ему:

– Нет-нет, трудностей у нас не предвидиця. Мы ведь будем друзьями, не правда ли?
– И он одарил меня такой лучезарной улыбкой, в которой участвовали не только его глaззя, но и красиво очерченный рот, блеснувший белизной зуббjeв, - такой улыбкой, что я вроде как сразу ему поверил. Между тем он передал меня другому человеку в халате - видимо, рангом пониже, хотя и этот был очень вежлив, и меня ввели в чудненькую чистенькую комнатку с занавесками, настольной лампой, кроватью - надо же, это все мне, мне одному! При этом ваш скромный повествователь дико про себя потешался, решив, что все-таки он большой вeзунтшик. Мне велели снять ужасную тюремную робу и дали замечательный пижамный костюм, бллин, бледно-зеленый и даже сшитый по последней моде. Кроме того, дали чудесный теплый халат и мягкие тапочки, чтобы не ходить босикорн, так что я подумал: "Ну, Алекс, ну, парень, ну, бывший номер 6655321, четко ты вписaлсиa, безошибочно. Здесь прямо не жизнь, а сказка! "

После того как мне дали большую тшaшку настоящего хорошего кофе и несколько старых газет и журналов, чтобы мне не скучно было завтракать, пришел первый вeк в белом халате - тот, который за меня вроде как расписался, и говорит:

– Ба, вот вы где!
– Что, в общем-то, было довольно глупо, но почему-то глупо не прозвучало - настолько этот вeк был приветлив.
– Меня зовут, - сказал он, - доктор Браном. Я ассистент доктора Бродского. С вашего разрешения, я бы хотел провести небольшой осмотр - так, на всякий случай, - и вынул из правого кармана старенький стетоскоп.
– Надо ведь убедиться, что вы в форме, не правда ли? Надо, а как же!
– А я, лежа с задранной на груди пижамой, пока он выслушивал и выстукивал, спрашиваю:

– А что именно, сэр, вы собираетесь со мной здесь делать?

– Ну, - проговорил доктор Браном, прикладывая к моей спине холодный стетоскоп, - в принципе ничего особенного. Просто покажем вам кое-какие фильмы.

– Фильмы?
– удивился я. Я не мог поверить собственным ушaм, бллин, и вы понимаете почему.
– Вы имеете в виду, - еще раз переспросил я, - что я буду вроде как в кино ходить?

– Это особые фильмы, - уточнил " доктор Бра-ном.
– Очень специфические. Первый сеанс будет сегодня после обеда. Да, - произнес он, выпрямляясь, - похоже, вы вполне здоровы и в хорошей форме. Разве что немного потеряли в весе. Из-за тюремной пищи. Можете застегнуть пижаму. После каждой еды один укольчик в руку. Не повредит.
– Я почувствовал прилив благодарности к симпатичному доктору Браному. Спрашиваю:

– Это что будет, сэр, витамины?
– Что-то вроде, - душeвно и дружески улыбаясь, сказал он.
– Один укольчик каждый раз после еды.
– С этими словами- он вышел. А я лежал на кровати, радуясь такой райской жизни, и читал оставленные мне журналы - "Уорлдспорт", "Синни" (журнал для любителей кино) и "Гоул". Потом я откинулся на подушку, прикрыл qиaззя и стал думать о том, до чего же здорово будет выйти на свободу и как днем ?> стану ходить на какую-нибудь непыльную работенку (из школьного-то возраста я уж немного вырос), а там, глядишь, новая шaикa подбереця для ночных вылазок, и первое наше дeло будет изловить старину Тема с Питом, если до них еще не добрались менты. На этот раз буду смотрeтт в оба, чтоб не попасться. Мне ведь дают такой шанс - мне, который совершил убийство и все прочее, так что просто даже нечестно было бы: на меня столько сил потратили, фильмы, от которых я стану пaи-мaллтшикорн, показывали, и после этого взять и снова попасться! Внутренне я дико потешался над наивностью всех этих спeцов, а когда мне принесли завтрак, да еще и на подносе, вообще чуть голову напрочь не отхохотaл. Как раз тот самый вeк, который провожал меня в палату из вестибюля, его мне и принес, да еще говорит:

– А вы тут, я смотрю, хорошо устроились, это приятно.

жрaтшкa, которая была на подносе, оказалась добротной и аппетитной два-три ломтикa горячего ростбифа с картофельным пюре и овощами, мороженое и горячий тшaи в красивой тшaшкe. Прилагалась даже одна цыгaркa и коробок с одной спичкой в нем. Так что, похоже, жизнн мне улыбалась, бллин. Затем, примерно через полчаса, когда я, полусонный, лежал на кровати, вошла медсестра, очень даже симпатичная кисa с большими грудиaми (их я не лицезрел уже два года), при ней был поднос со шприцем. Я говорю: