Зелёная земля

Вестербро, оставшееся на треть…

но исчезнет и эта треть!

Все бирюльки давно сметены с лотка,

ибо жизнь совсем коротка:

бодхисатвы розовая рука

держит веничек на весу -

Бог семь дней не спал, но узор из песка

всё равно придётся смахнуть:

и кружок, и ромбик, и полосу,

ибо, значит, не в этом суть.

Ибо сути на свете нет никакой,

раз уж сам этот свет сыпуч, -

потолок осыпается в мастерской

и уносится на восток

за цветной за пыльной за стайкой туч,

как бездомный такой листок, -

лишь высокая башня хранит покой:

её срок пока не истёк.

Но наступит, конечно, и ей черёд,

и всему на земле черёд,

и беспечный веничек нас смахнёт -

не успеем глазом моргнуть!

И – уже никогда-никогда-никогда,

ни потом, ни когда-нибудь…

…между тем бодхисатвы рука тверда,

ибо это тоже не суть.

Снег в феврале

(влажная бумага, тушь)

Площадь, канал, грузовые суда,

грузный Сант-Спирит -

всё исчезает навеки… куда?
–

Снег засыпает.

Сходит на город астральная высь

грозною буллой -

и Копенгаген становится весь

шапкою белой.

Чья это шапка… да поздно гадать,

о Пешеходе!

Тут и вблизи-то ни зги не видать:

зга на исходе.

Впору дать дёру от снежной стены,

щурясь и горбясь:

видишь, по маковку занесены

имя и адрес,

национальность, гражданство и пол,

возраст и вера -

вот и Сант-Спирит из виду пропал

или из мира,

лишь из-под снега играет квартет

Баха на память…

Снег засыпает, а музыка – нет:

не засыпает.

Чайна-таун

(шёлк, акриловые краски)

В Чайна-таун зима золотая

и тепло от тяжёлых витрин,

и проносятся, сладко болтая

на своём языке мандарин,

златоглазые дети и птицы

в сизокрылых одеждах простых…

надо ж было же так уродиться:

с мандарином – да прямо в устах!

Мой тяжёлый товарищ старинный,

будем как-нибудь не горевать,

а на этом вот на мандарине

жизнь учиться преодолевать -

и катиться на нём, и катиться

безо всякого, значит, труда…

ибо все-то мы дети и птицы,

и притом – из того же гнезда.

А раз так… значит, на мандарине,

апельсине, лимоне, хурме

мы домчимся до тоненькой грани

нашей памяти где-то во тьме,

за которой грехам и огрехам

места нет, и решил – так решил,

но покуда никто не уехал

и покуда никто не ушёл.

Блошиный рынок в Нёрребро

(бумага, цветной карандаш)

Ты не будь, душа, белою вороной -

собирай давай-ка крону за кроной,

а когда сколько следует накопишь,

приезжай в Нёрребро – всего накупишь:

синий чайник без носика и крышки,

и зелёные безрукие кружки,

и безносую куклу-негритёнка,

и оттеночный шампунь без оттенка,

вифлеемскую звезду из металла

и дырявое, в слезах, покрывало -

всё, чего тебе, душа, не хватало,

не хватало и всегда недоставало!

Тут у чопорной, с буклями, бабули

можно выкупить и самые букли,

а из книги, не читаемой боле,

можно выкупить и самые буквы -

можно выкупить у сада осадки,

и Швейцарию саму у швейцарца,

или вот у бессердечной красотки

можно выкупить и самое сердце…

Завяжи всё это дело шпагатом,

возведи вокруг чугунные решётки,

как приедешь ты обратно – богатым,

в экипаже без колёс и без лошадки!

Лавка колониальных товаров

(папирус, сангина)

Херр Иенсен имеет большие весы,

напоминающие двух лебедей,

херр Иенсен имеет большие усы

с тех времён, когда был молодой, -

и в нём всё изменилось, кроме усов,

его усов и его старой судьбы:

и в его лавке – запахи туземных лесов

и ничего не слыхать от пальбы.

Херр Иенсен пошёл на обед, покурил

и вернулся к лебединым весам -

и в пути пару-тройку земель покорил

причём, что удивительно, сам!

Было трудно, но он верил, что победит

и добудет редких приправ, -

и все будут считать, что херр Иенсен бандит,

но он опять будет счастлив и прав!

А под вечер он причешет метёлки усов,

и поправит чашки весов,

и запрёт все запахи туземных лесов

на тяжёлый заржавевший засов,

и, двенадцать эре на ладони сочтя,

скажет: «В общем-то день удался!» -

и – мятежное сердце, захватчик, дитя -

улетит в свои небеса.

Морощенщик

(флорентийская мозаика)

День скатился с небосклона,

и под вечер по предместьям

разноцветного фургона

раздаётся колокольчик.

И сейчас же все стаканы

на столе запотевают,

и сейчас же все законы

отменяются на свете.

И пронзают мир – поврозно,

но в одну секунду оба -

золотой сквозняк соблазна

и серебряный – озноба.

Их счастливый поединок

кончится холодным пиром

и трезвоном лёгких льдинок

на обратной на дороге…

А мороженщик помашет

нам прозрачною ладонью

и в невидимый кармашек

снова осторожно спрячет

ко-ло-коль-чик ле-дя-ной.

Весна в Вальбю

(алюминиевая пластина,

смешанная техника)

Там голуби над низкой башней -

словно разъявшийся Всевышний,