Зелёная земля

2004

* * *

Когда едешь никуда ниоткуда

и автобус на ухабе подлетает,

бухту видно всего лишь секунду -

но секунды, как ни странно, хватает:

чтоб прочувствовать присутствие моря,

и прочувствовать, что рядом есть берег,

и забыть про это время хромое,

и избавиться от старых истерик,

и задуматься о чём-нибудь путном,

непонятном… то есть, видимо, вечном,

приспосабливаясь к солнечным пятнам -

очень трогательным… хоть и не отчим;

и, закончив с этой порцией жизни,

заказать себе другую у Бога -

и отныне не бояться ни казни,

ни позора, ни тюрьмы, ни побега;

поменять опять страну и привычки,

имя, отчество… фамилию, кстати,

и поставить всё, что было, в кавычки -

ироничные весьма, в результате;

взять вон тот весёлый домик в аренду

и начать писать трактаты о небе…

Можно многое успеть за секунду -

на случайном подлетев на ухабе.

* * *

А попробуем, стало быть, – не принося присяги,

но зато, разумеется, и не прося подмоги!

Из бумаги сделаны дни мои, из бумаги,

из бумаги сделаны, из золотой бумаги.

Развесёлые ножницы скачут легко и криво,

золотыми обрезками жизнь мою начиняя,

и проходит мимо и не одобряет Клио

безрассудную сущность всех моих начинаний.

Но порхает страница… но птица и пароходик

соревнуются в вечности, это определённо!

Жалко, жизнь коротка: на неё даже не уходит

половины бумаги, оставшейся от рулона.

И не очень понятно, на что извести остатки -

на какую-нибудь, чужую наверно, радость:

вот… послать золотой обрывочек проститутке,

бормотавшей мне в спину шестнадцатилетний адрес.

Ей теперь уже сколько… да двадцать, пожалуй, с гаком -

помню, крылья бумажные плещутся сиротливо,

помню, «Сникерс» бросает – то голубям, то собакам,

а как звали – забыл, но вполне вероятно – Клио.

2003

* * *

И на этом самом месте,

и на этой самой ноте

карта выпрыгнет из масти -

и меня Вы не поймёте,

ибо тут лежит граница -

тут всегда была граница,

где удобно извиниться

и удобно разминуться -

и шагнуть отсюда в пропасть,

то есть прямо тут и выпасть,

словно некая подробность

или некая нелепость,

из пленительных объятий,

в чью болотистую область

затянуло сад событий… -

тут как раз Вы и ошиблись:

на последней переправе,

на надёжнейшем извозе,

не на слове – полуслове,

где меж нами нету связи,

где меж нами пролетела

птица редкостной окраски,

и теперь уже нет дела,

как зовут её по-русски -

обронившая в полёте

то ли радость, то ли ярость…

Вы меня всегда найдёте

там, где я не появляюсь:

там на каждый чих и кашель,

разминая сигарету,

Вам любой дурак покажет

путь к земле, которой нету.

2002

* * *

Вот Теннисон периода Гомера,

а вот Шарден периода Руссо…

Маши микенской веткою Шумера

да под турецкий марш легионера

шагай Асгардом северным – и всё.

Так просто жить, когда тебе сто лет

не срок, сто километров – не дорога!

Не Кант ли приглашает на обед?

Отказываться глупо и не след:

приборы на столе – и слава Богу.

Бегут века, бегут, как облака, -

и пред весёлыми очами Канта

такая честь сойти за дилетанта,

за выскочку, за просто дурака -

и ничего не знать наверняка.

История, забудемте размолвки,

история, давайте пировать:

в обнимку, под угрозой книжной полки

сорваться и распасться на осколки…

Все счастливы, все вместе, и – виват!

РИМСКИЕ ЦИФРЫ

I

Дети идут по песку – юные боги,

чудо как поступь легка: не остаётся

лунки и той на краю пенного моря -

разве что шорох да вот… запах лакричный.

Детство не знает следов – детство не помнит,

с кем, и куда, и зачем шло вдоль лагуны,

и золотая волна, верный союзник,

память смывает с песка – как не бывало.

Стало быть, глаз не спускай с лёгких сандалий:

их потеряешь из глаз – всё потеряешь,

шорох – и тот потеряешь в песке, не говоря уж

про ненадёжный такой запах лакричный.

Ибо пространство дано, чтобы в пространстве

всё погребать на века, всякую участь -

и оставлять по себе только просветы,

лишь частокол бытия – римские цифры.

Числа они или нет – кто же их знает?

Сколько детей на песке – не сосчитаешь:

то ли один, то ли два… то ли и вовсе

нет никого – лишь одни римские цифры.

Хочешь догнать – догоняй: времени – много,

есть у тебя впереди старость и вечность:

может, и хватит на то, чтобы однажды

мёртвой коснуться рукой дальнего детства!

II

Сад на далёкой горе – он ещё виден,

он ещё твой – и туда можно вернуться:

там ещё свищет хорей, ветви качая

и осыпая в траву спелые ямбы.

Там ещё ищут тебя, ищут и кличут,

произнося по слогам звонкое имя -

то, что ты прежде носил… да износилось

всё – даже имя твоё, вместе с одеждой,

вместе с надеждой – на жизнь в гуще деревьев,

где опадают в траву спелые ямбы,

их собирать не собрать – да и к чему бы:

слишком они тяжелы, слишком побиты.

Не вспоминай ни о чём: переменилось