Земные наши заботы

Так потребительское отношение к природе, когда важнее всего сиюминутная

выгода, может обернуться и оборачивается непоправимой бедой.

Нет, местные агрономы понимают, что пора бы убавить темпы работ по

осушению и корчевке мелколесий. Хватит осушать и корчевать, и без того

обезвожена земля. Но беда их в том, что как в хозяйстве каждом, так и в

целом по республике очень много лысых гор и крутых склонов, которые входят в

площадь сельскохозяйственных угодий. Однако издали этого никому не видно,

издали видны лишь ровные столбики цифр в отчете. А эти цифры свидетельствуют

о том, что доля пашни в сельскохозяйственных угодьях еще далека до «нормы».

Отсюда вывод: резерв есть, надо расширить пашню. А раз надо, значит надо.

Начинают прикидывать, где еще не распаханы, не раскорчеваны поймы и луга,

где еще «мешаются» дубовые, березовые рощицы и колки, где еще не подрублен

сук, на котором все мы сидим.

Между тем и сейчас уже около тридцати процентов пашни в Башкирии

находится под постоянной угрозой эрозии, в той или иной степени подверженных

ей. Это те земли, на которых после сильного ветра может остаться лишь

каменистая россыпь. Это те земли, которые нуждаются в залужении.

Это что же, уменьшить площадь пашни?..

Да-а, не знаю, что бы я ответил, будь на месте агронома. Наверное, что бы

ни отвечал, доводы мои не достигли бы цели. Я бы о природе и эрозии, о том,

что Башкирия начинает все больше напоминать выжженную солнцем, высушенную

ветрами степь, лишенную растительного покрова, а мне бы в ответ о конкретных

государственных нуждах. Я бы о том, что нельзя подменять специалистов в

решении вопросов, за которые они несут персональную ответственность, что

указания специалистов по вопросам технологии сельскохозяйственного

производства должны быть законом. А мне бы: мы тоже специалисты, к тому же

вышестоящие, а поэтому ситуацию понимаем лучше.

Да что там, нашлись бы с ответом, не я первый, не я последний.

Однако речка больше не шумит, заилилась и обмелела. Как же не прав я был,

написав однажды в повести о местах моего детства. «Реки — не люди, не

стареют, — не увяла зелень заливных лугов, разливов не поубавилось...» Не

думал я тогда, что всего лишь через год все здесь изменится. Где

«солдатиком» с разбегу дна достать не могли, там теперь вязкий, жирный,

смытый с полей чернозем, поверх которого — воды по колено. Чтобы с головой

окунуться, лечь на живот надо. Сейчас так и купаются лежа в тине, да и то

лишь мальчишки.

Потускнела, поблекла и оскудела местность, по которой речка моя

протекает. Словно оплешивела местность. Мне говорят: зато угодья теперь там

культурные, есть где трактору развернуться, овощи есть и травы. Есть,

согласен. Но нет теперь там ни калины, ни ежевики, ни смородины. А ведь,

бывало, все окружающее население, стар и мал, ведрами носили отсюда ягоду,

дикий хмель здесь рвали, без которого ни пироги не пеклись, ни хлеб не

замешивался.

Долго искал я встречи с человеком, по проекту которого лишили меня и моих

земляков речки, красоты и той неучтенной пользы, какой является ягодный

промысел. Очень хотелось поговорить с ним. И вот совершенно случайно,

встреча эта состоялась. Проектировщиком оказалась знающая свое дело, любящая

природу женщина. Я рассказывал ей о былых походах по ягоду и за хмелем,

душистые гроздья которого свисали со всех кустов. Она слушала и восхищалась.

Потом вдруг призналась:

— Не знала, что такими щедрыми были там тальники.

Значит, речка моего детства была для нее всего лишь «объектом»,

проектируя который, не знала, не видела, не любила его. Издали глядя на

пойму, она видела не пойму, а абстрагированные понятия о ней, которыми и

руководствовалась: малопродуктивные угодья, поросшие кустарником, не

представляющим хозяйственной ценности.

Прав, глубоко прав Дорофеев, требующий от своих проектировщиков сначала в

качестве изыскателя походить по земле, край узнать. Нельзя вносить поправки

в природу «вслепую», нельзя решать заглазно судьбу даже малого участка

природы. Тут как с человеком: сначала узнай его, а потом уж выноси свое

суждение о нем...

* * *

Иван Иванович не торопился опровергать мои сомнения, лишь сказал:

— Да, каждый наш проект не на ухудшение — на улучшение природы направлен.

А чтобы доказать это, повез меня на самое крупное в области

мелиорированное поле, площадь которого около шести тысяч гектаров. От

горизонта до горизонта. Если бы не каемка леса, не тихая река Пра в зеленых

берегах, то можно было подумать, в просторное степное хозяйство попал, в

одно из тех, на богатых землях которого, как о том говорит молва, из оглобли

дерево вырастает.

— А было непроходимое болото, которое и грунтовыми водами подпитывалось,

и весенними паводками из Пры. Не давало людям ни ягоды, ни другой какой

пользы. Ничего, кроме осокового сена, которое выносили к сухим местам

вручную, вязанками. Сейчас до 40 центнеров зерна здесь получают, по 80—90

центнеров сена.

Гордость Ивана Ивановича была понятна: перед нами расстилалась тучная

нива, на которой волновались густые травы, колосились хлеба, ярко цвели

плантации картофеля, обещавшие уродить на каждом гектаре не меньше 200—250

центнеров клубней. За счет трав, накошенных с этого поля, два совхоза,

получивших эти земли, будут зимой с кормами, а значит, с надоями и с

привесами. Не случайно именно животноводы этих хозяйств обязались надоить от

коровы по четыре и более тысячи литров молока. Это вдвое больше, чем в