Женщины

— Ты не говорила, что там у тебя есть друг… — тяжело вздохнула мама. — О, Фрэнсис…

— Вы и слышать о войне не хотели.

Фрэнки ждала, что мама вспомнит какую-то мудрость, поделится опытом, скажет хоть что-то — убедит, что есть ради чего жить дальше.

Мама ничего не сказала, только погладила ее по голове и прижала к себе.

Фрэнки чувствовала, что сердце замедляется, останавливается, что в мире без Рая оно не сможет биться, только не в ее теле, которое стало ей чужим.

В коридоре послышались шаги.

В дверном проеме появился отец, в одной руке он держал портфель, в другой — почту.

— Ее друга сбили на вертолете, — сказала мама.

Папа охнул и ушел, закрыв за собой дверь.

Фрэнки все плакала и плакала, сжавшись калачиком в маминых руках.

В нас стреляют.

Бах-бах-бах.

В борт «хьюи» попадает яркая искра. Пулеметчик стреляет в ответ, вертолет резко виляет влево, затем вправо, почти делает пируэт.

Еще один выстрел. Искры. Пулеметная очередь в ответ, а потом громкий взрыв. Хвост вертолета отламывается и падает в джунгли. Еще один взрыв, на этот раз — топливный бак. Вертолет окутывают пламя и дым, он падает.

Из джунглей поднимается столб дыма и пламени, деревья в огне.

Фрэнки просыпается, она еще в объятиях кошмара, ей кажется, что она во Вьетнаме, видит, как сбили Рая.

Мир постепенно приобрел очертания.

Она в спальне, над головой балдахин из розового тюля, а на тумбочке шкатулка с балериной на крышке.

Прошлая ночь была ужасной. Кошмары не прекращались. Она смутно помнила, как бродила по темному дому, курила, боялась заснуть.

Оцепенение, тяжесть в теле и еще больше в сердце. Она встала, но что делать дальше?

Просто встала и стоит.

Кто-то постучал в дверь.

Фрэнки вздохнула. Всего два дня в мире без Рая, сорок восемь часов горя, а она уже не может находиться в этом доме. Она ненавидит грусть и тревогу в глазах матери, та словно боится, что Фрэнки в любой момент бросится под машину.

Мама открыла дверь. На ней был шелковый лавандовый пеньюар с перламутровыми пуговицами и белые домашние туфли с помпонами. На голове белый тюрбан.

Фрэнки смотрела на маму мутными красными глазами.

— Как мне его разлюбить?

— Никак. Ты просто терпишь. И продолжаешь жить. Сейчас ты не захочешь этого слышать, но время действительно лечит, тебе станет легче. — В мамином взгляде читалось искреннее сочувствие. — Он хотел бы, чтобы ты жила дальше, ведь так?

Фрэнки уже перестала считать, сколькими способами мама сказала, что «жизнь продолжается».

Эти слова тихим эхом отозвались в ее пустом сознании.

— Конечно, мам. Ты права.

Глава двадцатая

— Я волнуюсь за тебя, Фрэнсис, — сказала мама.

— Уходи. — Фрэнки отвернулась и накрыла голову подушкой.

Сколько дней она уже живет в мире без Рая? Три? Четыре?

— Фрэнки…

— УХОДИ.

— Фрэнсис? — Мама нежно коснулась ее плеча.

Фрэнки не реагировала до тех пор, пока мама со вздохом не вышла из комнаты.

Фрэнки убрала подушку с лица. Мама и правда думает, что она уже готова жить дальше?

Тут ее снова захлестнуло горе, и она погрузилась в него с головой. Небытие странным образом превратилось для нее в спокойствие, а боль — в утешение. По крайней мере, в этой темноте с ней был Рай. Она представляла их жизнь, детей, похожих на него.

Стало слишком больно, чтобы терпеть. Она попыталась отогнать эти мысли. Но они не уходили.

— Рай, — прошептала она, потянувшись к мужчине, которого не было рядом.

— Фрэнсис. Фрэнсис. — Голос мамы доносился словно издалека.

— Уйди.

— Фрэнсис. Открой глаза. Ты пугаешь меня.

Фрэнки повернулась, открыла глаза и сонно посмотрела на маму, которая оделась для похода в церковь.

— В церковь я не пойду, — сказала Фрэнки. Голос охрип, язык еле ворочался.

Мама взяла с тумбочки пустой стакан. Рядом стояла пустая бутылка джина.

— Ты слишком много пьешь.

— Яблоко от яблони, — ответила Фрэнки.

— Папа видел, как ты ночью бродила по гостиной. Ты ходишь во сне?

— Какая разница?

Мама подошла ближе:

— Ты потеряла человека, которого, наверное, любила. Это больно. Я понимаю. Но жизнь продолжается.

— «Наверное, любила»? — Фрэнки отвернулась и закрыла глаза.

Рай, помнишь наш первый поцелуй?

Она заснула прежде, чем мама вышла из комнаты.

Фрэнки услышала музыку. Сначала бит, потом ритм и, наконец, слова. «Дорз». «Разожги во мне огонь».

Она была во Вьетнаме, танцевала с Раем в офицерском клубе. Она чувствовала тепло его рук, чувствовала, как соприкасаются их бедра, как на спине по-хозяйски лежит его рука. Он что-то прошептал, и ей вдруг стало холодно и страшно. Что? — спросила она. Повтори. Но он отстранился и оставил ее одну.

Вдруг музыка заиграла так громко, что ушам стало больно, словно завыла сирена воздушной тревоги.

Не до конца проснувшись, она села на кровати и убрала с лица влажные волосы. Ресницы слиплись. В уголках глаз скопилась грязь.

Музыка смолкла.

— Пробуждение Спящей красавицы.

— Может, и не красавицы, но точно спящей.

Фрэнки повернула голову и увидела Этель и Барб. Этель стала немного крупнее, ее высокая фигура заметно округлилась. Рыжие волосы были забраны сбоку в низкий хвост. На ней были джинсы клеш и полосатая туника из полиэстера.

Барб была в черных вельветовых штанах, такого же цвета футболке и оливково-зеленой жилетке.

— Поднимайся, Фрэнки, — сказала Барб.

— Мама вызвала подкрепление? — спросила Фрэнки.

— Вообще-то это я позвонила, — сказала Барб. — Я не слышала о тебе с тех пор, как мы говорили о вечеринке для Рая. Я запереживала и позвонила. Трубку взяла твоя мама.

— Поднимайся, Фрэнк, или я сама тебя подниму, — пригрозила Этель. — И я не шучу. Я могу поднять целый стог сена.

Фрэнки знала, что спорить бесполезно. В их взглядах читалась смесь сочувствия и решимости. Они приехали сюда, чтобы вытащить ее из отчаяния, Фрэнки видела это в их глазах, лицах, уверенных позах.