Женщины
Шрифт:
— Повезло. — Фрэнки встала так быстро, что со стороны, наверное, показалось, что ее тело двигается само по себе. Хотя так оно и было. Она хотела поскорее сбежать, словно испуганный зверек. Если не уйти сейчас, то у нее начнется истерика. — Мне пора.
— Что? Ты же только пришла, глупышка!
— Мне… мне надо на работу. — Фрэнки стала медленно продвигаться к выходу.
Тут кто-то поставил пластинку и прибавил громкость.
Нам нужно выбраться отсюда…— Выключи это дерьмо!
Она даже не поняла, что
— Простите, ненавижу эту песню. — Улыбнуться не получилось.
Бекки испуганно смотрела на Фрэнки.
— Ах, как там Флоренция? Мы с Чэдом ездили туда на годовщину.
— Я не была во Флоренции, Бекс, — сказала она. Медленный вдох и выдох, она пыталась успокоиться. Прийти в норму.
Но до этого ей было далеко.
Она стояла в толпе дебютанток, девушек из приличных семей, которые готовились к свадьбе, рассуждали о цветах и медовом месяце за границей. А в это время парни их возраста умирали на чужой земле. Конечно, то были не их парни, не их богатенькие мальчики из футбольной сборной колледжа.
— Я была во Вьетнаме.
Молчание.
Короткий смешок. Он разбил тишину, и теперь все уже смеялись.
— Хорошая шутка, Фрэнки. — Бекки облегченно выдохнула. — Шутить ты всегда умела.
Фрэнки сделала шаг вперед и посмотрела в глаза когда-то лучшей подруги. Она велела себе остыть, успокоиться, но в голове всплывали слова: «Погибла от огня противника, почти мгновенно».
— Поверь, Бекс. Это не шутка. Я держала в руках оторванные ноги, зажимала раны на груди, чтобы только успеть довезти раненого до операционной. То, что происходит во Вьетнаме, — не шутка. Шутка — то, что творится здесь. Все это шутка. — Она посмотрела вокруг. — Шутка — это вы.
Оттолкнув подругу, она прошла сквозь молчаливую толпу ошарашенных женщин, кто-то рядом спросил: «Да что с ней такое?» Она разрыдалась прежде, чем успела дойти до машины.
Фрэнки сидела в парке «Ски бич» за столиком для пикника и смотрела на океан. Как и в любой летний вечер, здесь было полно народу, кто-то гулял с собакой, кто-то бегал в ярких коротких шортах. На лужайках и у воды играли дети, их радостные возгласы разносились по парку.
Ей было все равно, или, точнее, она просто не замечала суматохи вокруг. Она курила одну сигарету за другой и вставала только для того, чтобы выбросить окурок.
Что-то было не так. С ней. Но она не понимала, как это исправить. На девичнике она повела себя совершенно неприемлемо. В этом она не сомневалась. Да, Бекки и остальные презирали Вьетнам, но так к нему относилась большая часть страны. Это не давало ей права на всех набрасываться. Она должна была вежливо попрощаться и покинуть вечеринку.
Но вместо этого…
Тревога и злость вырвались наружу, душили.
Даже сейчас, несколько часов спустя, они все еще держали ее за горло, готовые в любой момент надавить еще сильнее. Она чувствовала себя хрупкой, беззащитной. Слабой.
Она никогда не считала себя слабой, но вот она здесь. Одинокая и напуганная.
Во Вьетнаме она легко справлялась с МАСПОТом, а здесь школьная подружка вывела ее из себя на предсвадебной вечеринке всего одним словом.
Вьетнам.
Кажется,
это и было причиной срыва. И разве могло быть иначе? Всего через месяц после смерти Рая она оказалась на девичнике. Любой бы на ее месте сорвался.Но откуда этот внезапный гнев? Может, он часть печали?
Она должна постараться, должна стать терпимее к людям. Хватит выставлять себя в нелепом свете. Хватит говорить всем подряд, что была во Вьетнаме. Никто не хочет об этом слышать. Посыл был ясен: молчи.
Ей нужно просто забыть, как все и советуют.
Она знала, что это вынужденное молчание только усилит злость и тревогу, но правда состояла в том, что даже собственная семья стыдилась ее армейской службы и надеялась, что она тоже будет стыдиться.
Без четверти одиннадцать — стемнело уже окончательно, — а она все еще сидела на скамейке за деревянным столом, курила и грызла себя за слабость. Наконец она встала и вдруг поняла, что весь день ничего не ела, во рту крошки не было, если не считать пачки сигарет, от которых уже кружилась голова.
Она пошла к машине, за спиной шумел океан. В это позднее время парк почти опустел, лишь редкие парочки шатались туда-сюда.
До больницы было совсем недалеко. Фрэнки ехала осторожно — ее все еще трясло. Припарковавшись, она зашла в освещенные коридоры больницы и направилась к шкафчику, чтобы переодеться в форму. Она почистила зубы, выпрямилась и посмотрела в зеркало: молодое лицо со старыми, уставшими глазами, на темных волосах белая медицинская шапочка.
Фрэнки подошла к стойке медсестер, сделала себе кофе и быстро проглотила что-то из автомата с едой, а затем начала обход.
В палатах и коридорах было тихо. Большинство пациентов спали, и плановых операций сегодня не было.
Прошло четыре часа, она сидела за стойкой и постукивала ручкой по столу. За это время она поменяла четыре судна, помогла трем пациентам дойти до туалета и заменила две подушки. Наполнила кувшины водой, опустила кровать и почитала какой-то старушке, пока та не заснула.
А теперь, как обычно, сидела без дела.
Вдруг двери лифта открылись. Санитар скорой помощи вез на каталке пациента.
— Неотложка забита, — сказал он, — а у нас стрельба в автобусе.
Фрэнки вскочила и инстинктивно потянулась к зажиму Келли в кармане. Которого не было.
— Огнестрел, — сказал санитар.
Фрэнки ощутила прилив адреналина.
— Сюда!
Она подошла к пострадавшему, совсем молодому парню. Огнестрельная рана в верхней части груди, явно с близкого расстояния. Кровь вытекала из открытой раны, капала на пол. Пациент не мог дышать, только хрипел и открывал рот. Он схватил ее за руку.
В первой операционной она включила передатчик.
— Срочно. Операционная один. Срочно. — Затем повернулась к санитару: — На стол его.
— А где док?..
— На стол! — приказала она, уже моя руки и разыскивая глазами перчатки. — Быстро.
Санитар перенес парня на операционный стол. Фрэнки надела маску и поспешила к раненому.
— Все будет хорошо, — сказала она ему.
Он задыхался, царапал горло руками. Что-то внутри мешало ему дышать.
Фрэнки снова подошла к передатчику, локтем нажала кнопку.