Женщины

На материке она включила радио, послышался хриплый голос Джека Вулфмана. Фрэнки стала подпевать. «Крим». «Кантри-Джо-энд-зе-Фиш». «Битлз». Музыка Вьетнама.

Свернув в Комптон, она снизила скорость. После восстания в Уоттсе прошло несколько лет, но следы этого смутного времени — заколоченные окна, разбитые веранды, граффити — никуда не исчезли.

На стенах пустых магазинов и закрытых ресторанов красовались черные кулаки, нарисованные баллончиком. Повсюду признаки бедности.

Никому не нужные ржавые машины с треснувшими окнами, без шин и дисков на заброшенных стоянках. Обветшалые дома, давно нуждающиеся в покраске. По улице бродят чернокожие мужчины в черной одежде и черных беретах.

Автомастерская «Стэнли и Мо» была устроена в здании заправочной станции сороковых годов, рядом большой гараж. На воротах гаража красной краской было написано: «Не работает». Во дворе повсюду валялись смятые пивные банки. Мусорный бак заполнен доверху.

Мимо шли трое чернокожих парней. Один из них на секунду остановился, глядя на Фрэнки, а затем поспешил за приятелями.

Она заехала на пустую парковку и вылезла из машины.

Где-то залаяла собака. Из выхлопной трубы раздался хлопок — словно звук выстрела.

Спокойно, Фрэнки. Дыши. Это всего лишь машина. Не минометный обстрел.

Она подошла к мастерской, на вид совершенно заброшенной. На окнах рабица и фанера, под окнами кто-то нарисовал знак «сила пантер». Надпись была размазана, как будто ее пытались стереть, но в итоге махнули рукой.

Она постучала в дверь.

— Убирайтесь, — заорали внутри.

Фрэнки открыла дверь, в нос ударил запах прокисшего пива и сигарет.

— Здравствуйте.

Она шире распахнула дверь и переступила порог.

Глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте.

Единственная лампа горела на металлической картотеке, заваленной стопками бумаг. Стена рядом была увешана старыми пин-ап календарями — лицами другой эпохи. Бетти Грейбл, Рита Хейворт.

На другой картотеке стоял телевизор с антенной, перед ним на стуле с колесиками сгорбился пожилой мужчина. Он смотрел «Как вращается мир».

— Мы закрыты, — грубо сказал он, даже не повернувшись. — Закрыты еще с восстания, но черта с два я уйду. Меня они не выгонят.

— Мистер Уолш?

— Кто спрашивает? — сказал он, вытаскивая изо рта сигарету. Медленно повернулся и нахмурился: — Милочка, вы зашли не в тот район.

Фрэнки сделала несколько шагов. Она уже заметила, как Рай похож на отца, — казалось, что его красивое лицо облепили плотной серой глиной и оставили сохнуть на солнце. Вот только нос пожилого мужчины был картошкой и бесцветные щеки обвисли до подбородка. Густые темные брови, седые волосы, неухоженные усы. В костлявых руках стакан. На нем был комбинезон автомеханика с надписью «СТЭН» на переднем кармане.

Так Рай жил в детстве, до встречи с ней. Неудивительно, что в доме Макгратов, на вечеринке в честь отъезда Финли, он чувствовал себя не в своей тарелке. Неудивительно, что пошел в армию и мечтал летать быстрее скорости звука.

Решимость устроить для него вечеринку и выразить свою любовь только окрепла.

— Я подумала, мы могли бы устроить праздник в честь возвращения Рая. Я…

— Я знаю, кто вы, мисси. Никаких сраных праздников здесь не будет. Так-то.

— Неужели вы из тех, кто стыдится мужчин и женщин, которые служат во Вьетнаме?

Он фыркнул:

— Женщины во Вьетнаме? Вы что, белены объелись?

— Мистер Уолш, я хочу, чтобы вы знали…

— Помолчите-ка.

Мистер Уолш подошел к заколоченному окну, рядом с которым стоял металлический стол, весь заваленный бумагой, пепельницами и грязной посудой. Порывшись в куче конвертов и журналов, он вытащил какой-то листок.

— Нате, читайте, — сказал он, протягивая ей телеграмму. — Три дня назад сюда заявились два урода в форме. Они сказали, что мой сын умер. Сбит. Где-то в Анкли. Или Анки. Да и какая, к черту, разница?

Фрэнки начала читать.

С прискорбием сообщаем, что капитан-лейтенант Джозеф Райерсон Уолш погиб в бою.

— Эти уроды пишут, что останки не сохранились. Так что праздник определенно не понадобится, — сказал мистер Уолш.

Фрэнки не могла вдохнуть.

— Этого… не может быть…

— Может.

— Но…

— Уходите, дамочка. Нечего вам здесь делать.

Она повернулась, вышла из грязной мастерской и забралась в «жука».

Телеграмма подрагивала в руках.

С прискорбием сообщаем.

Рай. Она вспомнила, как он нес ее в барак… вспомнила, как он прилетел, только потому что переживал за нее… их первый поцелуй… ночь на пляже Кауаи, где он показал, что такое любовь. Боюсь, я буду любить тебя до самой смерти…

Рай. Ее любимый.

Погиб.

Фрэнки не помнила, как вернулась домой. Она припарковалась на стоянке родителей и удивилась, когда сквозь слезы увидела, где находится.

Оставив ключи и не закрыв дверцу, она вылезла из машины. Вошла в дом и прямиком направилась к себе в комнату. В гостиной играла музыка — Пэт Бун, любимый певец мамы, пытался утешить и успокоить ее своим голосом, но Фрэнки его едва слышала.

Прошло всего несколько часов с тех пор, как она прочитала эти слова — погиб в бою, — но казалось, что горе длится уже целую жизнь. Целую вечность.

Она забралась на кровать, в одежде и обуви, откинулась на стопку подушек у изголовья и уставилась на розовые рюши балдахина.

Скорбь затуманила мир, опустила на глаза плотную хлопковую вуаль. Фрэнки так оцепенела, что даже не поняла, когда в дверь спальни начали стучать.

— Уходите, — сказала она.

Дверь открылась. На пороге с неуверенной улыбкой стояла мама. Именно так они смотрели друг на друга все эти дни, но теперь Фрэнки было все равно.

— А вот и ты…

Фрэнки услышала собственный крик, она знала, что так делать не следовало, но остановиться уже не могла. Когда мама дошла до кровати, гневный крик сменили рыдания.

Мама села рядом и стала поглаживать ее волосы. Долгое время она ничего не говорила, давая ей выплакаться.

Наконец Фрэнки повернулась и позволила маме себя обнять.

— Что случилось? — спросила мама.

— Во Вьетнаме я влюбилась. — Фрэнки судорожно вздохнула. — Его вертолет сбили. Он погиб на боевом задании. — Она посмотрела на маму: — Почему я не знала?