Женщины

Бегу, дыхание сбито.

Прямо передо мной взрывается здание администрации.

Над головой вертолет. Смотрю наверх, Рай в кресле пилота.

Свистящий звук.

Я кричу.

Вертолет взрывается в темном небе, разлетается на куски. На меня сыплется пепел.

У моих ног падает шлем. В огне плавится надпись «СамуРай».

Фрэнки резко проснулась и огляделась.

По крайней мере, она не на полу. Маленькая победа.

Она откинула одеяло и встала — снова слабость, но это неудивительно. Все утро сплошные кошмары. У этого не было ни причины, ни логики. Кошмары и перепады настроения на ровном месте. Порой ей казалось, что она висит на канате. Ей приходилось собирать все свои силы, чтобы не отпустить его.

Она надела махровый халат и спустилась на кухню — в три пополудни там никого не было, — налила себе кофе и вышла на террасу. Ее мать сидела за столиком у бассейна, решая кроссворд.

— А вот и ты, — сказала мама, откладывая кроссворд. Она оглядела ее с ног до головы. — Ты снова не спала?

Фрэнки пожала плечами.

— Твои вампирские смены не помогают?

— Видимо, нет. — Фрэнки села.

— Сколько еще они будут заставлять тебя работать в это дьявольское время?

— Кто знает? Прошло только две недели.

— Не нравится мне это.

— Мне тоже. — Она посмотрела на маму.

Фрэнки знала, что мама видит печаль в ее глазах и беспокоится из-за ее внезапных вспышек ярости.

— Пожалуй, нам надо выбраться на ужин. В клуб.

— Хорошо. Как хочешь.

Где-то к десяти Фрэнки подъехала к паромной переправе Коронадо. В этот поздний майский вечер, да еще и в середине недели, машин там почти не было. Не было туристов, шатающихся от одного бара к другому, не было элегантно одетых пар, которые возвращались к машинам после ужина. На смену Фрэнки, как всегда, приедет раньше — рефлекс, приобретенный во Вьетнаме.

Больницу в Сан-Диего ярко освещали уличные фонари. Фрэнки припарковалась рядом с пальмой и зашла внутрь. По дороге к шкафчику помахала коллегам, натянуто улыбнувшись и надеясь, что никто не замечает глубокого разочарования, которое она испытывала каждую смену.

Они все еще относились к ней как к новичку. Не доверяли даже капельницы.

А она молчала и старательно работала — как от нее требовали. У шкафчика она переоделась в форму и заняла свое место за стойкой.

В коридоре, как обычно, было тихо — пациенты спали, двери были закрыты. Первым делом Фрэнки всегда обходила палаты и проверяла пациентов.

Она налила кофе в пластиковый стаканчик и стала медленно потягивать его.

К стойке ковылял пожилой мужчина. Казалось, каждый шаг дается ему с болью, плечи были сгорблены.

Она отставила стаканчик.

Одет мужчина был старомодно: коричневые брюки и накрахмаленная белая рубашка.

— Сестра?

— Да, сэр.

— Я Хосе Гарсиа, моя жена странно дышит.

Фрэнки кивнула. Она знала, что в таких случаях следует звонить миссис Хендерсон, но не стала этого делать. Плевать. Что бы там ни случилось, она справится.

В палате номер сто одиннадцать, кроме кровати, ничего не было. На койке неподвижно лежала женщина, укрытая одеялами, под головой гора подушек. Лицо бледное, рот слегка приоткрыт. Каждый вдох и выдох сопровождался ужасным булькающим звуком.

— Она вдруг стала дышать так, — тихо сказал Хосе Гарсиа.

— Сколько она уже болеет?

— Шесть месяцев. Рак легких. Ее ученики приходят почти каждый день. Да, Елена? — Он дотронулся до руки жены. — Она учительница в старшей школе. — Мужчина повернулся к Фрэнки: — Слышали о забастовках? Ученики и учителя протестуют против неравенства в школах. Она была частью всего этого, моя Елена. Так ведь? — Он посмотрел на жену. — Она выступала за курсы подготовки к колледжу вместо домашних заданий. Ты изменила множество жизней, ми амор.

Он запнулся.

Фрэнки взяла женщину за сухую, костлявую руку и в этот момент вспомнила все те руки, которые держала во Вьетнаме, каждого мужчину, каждую женщину, всех, кого она утешала и о ком заботилась. Ей стало спокойно, шум в голове стих.

— Вы не одна, Елена, — сказала Фрэнки. — Намажем руки кремом? Уверена, вам понравится…

Глава двадцать первая

Жарким июньским днем, через три месяца после Вьетнама, Фрэнки впервые проснулась отдохнувшей.

Может, ей становится лучше.

Да.

Ей становится лучше.

Накинув халат поверх трусов и футболки «Вьетнам на лыжах», она спустилась на кухню за кофе.

За столом сидела мама в одежде для клуба, она курила и читала газету, рядом стояла чашка кофе. Фрэнки посмотрела на заголовок: «Лейтенант Шэрон Лейн погибла во Вьетнаме от взрыва снаряда».

Мама резко втянула воздух и положила газету на стол заголовком вниз. Затем подняла взгляд на дочь и попыталась улыбнуться.

— Доброе утро, дорогая. Или добрый день.

Фрэнки потянулась за газетой.

— Нет… — сказала мама.

Фрэнки вырвала газету у нее из рук и открыла статью.

Военная медсестра Шэрон Лейн стала первой (и пока единственной) медсестрой, погибшей от огня противника, однако в ходе конфликта на сегодняшний день погибли уже семь медсестер. Во время атаки в Чу Лай в лейтенанта Лейн попал осколок снаряда, она умерла почти мгновенно.

Фрэнки отложила газету. Огонь противника. Осколок снаряда.

Почти мгновенно.

— Ты ее знала? — осторожно спросила мама.

— Нет.

И да. В чем-то мы все были похожи. На ее месте могла быть я.

Фрэнки зажмурилась и тихо прочла молитву.

— Может, отпросишься сегодня с работы?

Фрэнки открыла глаза. Ее переполняли страх и тревога. И злость.

— Если я буду отпрашиваться каждый раз, когда мне грустно, то вообще не буду работать.

— Вчера я столкнулась с Лорой Гиллихэн во «Фри-Брос». В магазине. Она сказала, что Ребекка была бы рада с тобой увидеться.

Фрэнки налила кофе, добавила немного сливок. Сердцебиение участилось, ее всю трясло.

Бекки Гиллихэн. Она сто лет не слышала этого имени. Когда-то очень давно они были подругами. В школе Святой Бернадетты они были неразлучны.