Золото Стеньки

Разин остановился, осмотрелся, и лишь затем обратил внимание на нашу небольшую толпу.

— Эй, а где местный воевода? — крикнул он. — А то хотел его за бороду оттаскать за непочтительность к людям казацким, а он что — прятаться от меня вздумал? Так я ж не гордый, поищу!

Перешедшие вслед за ним на пристань казаки снова рассмеялись. Это был неприятный смех — мне в нем слышались заискивающие нотки, словно они старались убедить себя, что их атаман смешно пошутил, хотя на самом деле были уверены в обратном. Эдакая версия Шерхана и Табаки, причем шакалов было сразу пятеро.

Я сделал шаг вперед и поднял рупор.

— Не стоит никого искать, Степан Тимофеевич, — сказал я. — Воевода сейчас занят, очень сильно занят. Я за него.

Смех казаков оборвался, пожалуй, слишком резко — всё же рупор был необычной вещицей в этих краях, а с тридцати шагов его звук производил неизгладимое впечатление на неподготовленных слушателей. Они сразу повернулись в мою сторону и разинули рты — причем не фигурально, а натурально, словно только что обнаружили, что в непосредственной близости от них имеется внушительная встречающая делегация, во главе которой — два явных боярина. Мы с Трубецким надели всё лучшее, что имелось в нашем гардеробе.

Но Разин повел себя как настоящий атаман. Он не стал крутить головой в поисках необычного звука, а неторопливо повернулся в мою сторону всем телом, потом буквально впился в меня глазами.

— Это кто такой красивый там гавкает? — лениво спросил он.

Удержаться снова было невозможно.

— С тобой, свинья, не гавкает, а пока разговаривает царевич Алексей Алексеевич из династии Романовых, — сказал я в рупор, удовлетворенно услышав легкий шепоток стрельцов за спиной.

Казаки же напротив — засуетились, загомонили, кто-то лязгнул сабелькой, вверх протянулась рука с ножом.

— Атаман, он тебя свиньей обозвал! — тоненько крикнул казак в слишком ярком кафтане необычного покроя — очередной трофей из персидского покроя, причем снятый с кого-то более дородного, чем этот весьма плюгавенький чеовечек.

— Я слышал, — бросил Разин и снова повернулся ко мне: — Царевич, говоришь? Оскорблений я не прощаю даже царевичам. Это ты приказал из пушки палить?

— А я не прощаю оскорблений даже казачьим атаманам, — говорить через рупор мне уже надоело, но надо было продолжать эту игру. — Пушка дала сигнал остановиться и причалить для досмотра. И я вижу, что пока причалил только один струг. Мне приказать опустить прицел?

— А с чего бы нам выполнять приказы какого-то царевича? — влез тот же самый плюгавый. — У нас свой атаман есть!

— Горилко, утихни, — Разин опустил свою руку на плечо казака, и тот сразу потух. — Видишь, царевич всего лишь спрашивает. И просит. Ведь просишь же, царевич?

— Нет, Степан Тимофеевич, приказываю, — крикнул я. — И жду, что мой приказ будет исполнен в точности. Так что, причаливаете для досмотра или же мне отдать другой приказ пушкарям?

Разин чуть помолчал. С пушками крепости он был знаком и хорошо понимал, что с сотни шагов крепостная артиллерия если и промажет, то далеко не всеми выстрелами. То есть его войско понесет серьезный урон — пару стругов мы точно потопим с первого же залпа, и кто выживет из экипажей — бог весть. Царица — река неглубокая, но почти тридцатикилограммовое ядро при попадании наделает таких дел, что спасать может быть некого и нечего.

Сейчас атаман прикидывал, есть ли у его ватаги шанс победить нас на суше. В пользу высадки могло говорить, например, то, что большие пушки нацелены на фарватер, а не на берег, а стрелять из фальконетов, опасаясь задеть своих — и царевича, конечно — из крепости не будут.

— Причалим, царевич, раз ты так вежливо просишь, — он ощерился в неприятной улыбке. — Но ты уж скажи своим, чтобы сразу не стреляли, а мы уж — со всем вежеством…

— Вот и хорошо, что мы поладили, — сказал я. — Только оружие перед досмотром сдайте. Один струг уже у причала — снимайте с него фальконет, свои пищали тоже положите на настил — и в сторону. Потом мы досмотрим, что не положено — изымем. И так далее.

Казаки зароптали. Разин что-то шепнул плюгавому, тот с готовностью кивнул и буквально ввинтился в кучку казаков.

— На дальнем челне с пушки чехол снимают… — шепнул мне Трубецкой. — И пищали достают. Не сдадутся казачки, биться придется…

— Знаю, — кивнул я.

— И, кажется, дальние челны — это добыча и полон.

Я посмотрел в ту сторону. Несколько стругов действительно отстали, но кто там на них находился, я не видел.

— Слишком сложно, царевич, — крикнул мне атаман. — Мы уж все разом причалим, быстро всё посмотришь, да мы и дальше пойдем, а то солнце уже на закат спускается, скоро надо лагерем вставать.

— У нас хорошие мытники, — ответил я. — Не бойся, Степан Тимофеевич, быстро проверим твои струги. Ещё до обеда дальше пойдете.

— А и пойдем! Только без досмотра!! — крикнул Разин и повернулся к своему флоту: — Ты ещё не всё знаешь!

— Чего же я не знаю, Степан Тимофеевич?

— Предатели вокруг тебя! Предали тебя, царевич!

И словно в ответ на эти слова с северной стены крепости ухнула одна из пушек. Я оглянулся — костер на Мамаевом холме уже загорелся, и, судя по клубам дыма, в него сейчас активно подкидывали свежую траву. Значит, на «Орле» заводят канаты на струги, там готовят вёсла и скоро мой фрегат ударит в спину тем казакам, что шли по Ахтубе. Ну а спереди их встретят пушки и пищали стрельцов.

— Предательство случается, Степан Тимофеевич, — я повернулся к Разину. — Только не оно выигрывает битвы. Эту ты уже проиграл. Оружие на землю и руки вверх. И упаси вас Боже, казачки, глупости какие совершать…

— Айда, братцы! Засада!

Это завопил плюгавенький, и его крик поддержали остальные казаки со струга Разина, которые разом кинулись в нашу сторону. На остальных ударили вёслами и резво понеслись в сторону берега.

Я выждал, когда передовой отряд достигнет полосы, на которой уже не было ни одной травинки, и прокричал в рупор:

— Огонь!

И замер.

Одно дело — расчеты и натурные испытания. И совсем другое — настоящий бой.