Золото Стеньки

Как и у Камышина, городская пристань располагалась не на самой Волге — здесь под неё использовали более спокойную Царицу.

— Нет, ты не готов к войне, Андрей Дементьевич, — печально произнес я, закончив осмотр вверенного заботам Унковского хозяйства. — Война, понимаешь, на пороге, а ты — не готов. Куда ты со своих пушек собрался стрелять и по кому?

Воевода молча склонил голову.

Артиллерия в крепости была мощная, но крепостными можно было назвать лишь четыре орудия, очень похожие на «единороги» мастера Андрея Чохова. Огромные дула, в которые я при желании мог засунуть голову, массивные лафеты, которые просто так ворочать никто не будет. И скромный боезапас, около двадцати ядер на орудие, причем эти ядра ещё надо было доставать из арсенала и переносить к артиллерийскому бастиону — небольшой земляной насыпи внутри крепости, которая позволяла вести огонь в сторону Волги поверх частокола.

Были, конечно, и другие пушки, поменьше калибром, но они частью лежали в арсенале — небольшом сарайчике у северной стены, — частью стояли на башнях. Пушкарей было немного, так что во время боя воевода должен был выбирать, куда посылать этих умелых ребят — то ли на Волгу смотреть, то ли опасный участок оборонять.

Честно говоря, меня даже стрельцы смутили — их было четыре сотни, собранные по городкам Волги, что выглядело грозной силой, но в реальности было не более чем собранием кое-как вооруженных людей самого разного возраста и состояния здоровья. И да, основной огневой припас у них тоже хранился в арсенале, а на службу они ходили с натуральными копьями. Впрочем, по словам Трубецкого, в полках нового строя копейщики имелись — видимо, как тяжкое наследие испанских терций.

— Итак, Андрей Дементьевич, — продолжил я. — Буквально через несколько дней к городу подойдет двадцать стругов атамана Разина… кажется, ты с ним уже знаком? Что ты думаешь делать в связи с этим?

Я и сам видел, что больше всего Унковский хотел запереться в крепости, выставить наличные пушки так, чтобы казаки их видели — и не высовываться, пока струги Разина не пройдут дальше по своим делам. Но он также понимал, что меня такой ответ не устроит. И ещё он постоянно косился на Трубецкого, который имел вид хмурый и задумчивый — и нельзя было сказать, кого из нас воевода опасается больше.

— Потребую остановить, царевич, — наконец выдавил из себя Унковский.

— А если он не послушается? — ухмыльнулся я. — В Астрахани он воевод не послушался — представляешь, какой нахал? Взял — и просто ушел, как тать в ночи. Так что ты будешь делать, если он не послушается твоего приказа и не остановится?

— Стрелять?..

— У него двадцать фальконетов, а также неизвестное число больших пищалей, захваченных у персов, — сказал я. — Тысяча казаков, даже больше. Высадиться на Царице или Волге можно где угодно, берег длинный и пригодный для высадки. Итак, вон там — я ткнул рукой на запад, — высаживается тысяча казаков, которые достают персидские пушки и начинают их заряжать…

Мы все посмотрели в том направлении. Строго говоря, берега Царицы были не такие уж и подходящие для десанта — песчаные, рыхлые, по ним пушки на холмы тащить — одно мучение, требовалась основательная подготовка. Мы, например, свои пищали, которые ехали с нами с самой Москвы, разгружали в тепличных условиях, на пристани, а наверх поднимали повозками, запряженными могучими волами — и то умудрились одну утопить. Хорошо, что там было уже не глубоко, так что наш главный пушкарь Елагин с помощью тех же волов быстро все достал.

Но Унковский уже видел, как на берег лезут головорезы с саблями в обоих руках, которые тащат свои пушки в переметных сумках и готовятся стрелять по его крепости. А если из Царицына выступят стрельцы, чтобы предотвратить бомбардировку стен и башен, этих стрельцов сметут залпы установленных на стругах фальконетов. Отогнать струги было нечем. Вот если бы казаки курсировали по основному фарватеру Волги, тогда да — Царицын дал бы им отпор из всех четырех «единорогов». Но со стороны Царицы крепость была открыта всем ветрам и завоевателям.

— Так что, Андрей Дементьевич, ты пока отправляешься под домашний арест, — решил я. — Юрий Петрович, распорядись об охране его покоев. И озаботься местными стрельцами. А я пока с Иваном Ивановичем позиции для его пушек выберу.

* * *

К четвертому сентября мы были готовы настолько, насколько это было возможно в наших условиях. До нас уже добрались все дозоры, что мы расставили ниже по реке; тот, что стоял между Царицыным и Дмитриевском был подхвачен ещё во время плавания. Теперь у меня под рукой была грозная сила — семь сотен стрельцов, если учитывать местных, царицынских, десять условно трехфунтовых пушек из Пушкарского приказа, а также четыре «единорога», которые мы с помощью всё тех же волов и какой-то матери сумели перетащить на новый бастион, спешно насыпанный у южной стены крепости.

«Наши» пушки встали западнее Царицына, где-то за километр до небольшой мели — там находился вполне проезжий брод, над которым могли пройти и струги с дощаниками. «Орёл» бы уже не прошел, даже если его облегчить до исходного состояния — осадка в два метра слишком ограничивала возможности этого судна в российских реках.

Корабль мы вовсе оставили на Волге, загнав в восточную протоку у расположенного выше крепости Денежного острова. Вернее, это в будущем он станет Денежным — об этом нам рассказывал экскурсовод, когда я ещё в школе ездил в Волгоград вместе с классом. Сейчас этот остров звали просто — Разбойным, потому что за его деревьями любили укрываться лихие люди. Впрочем, на нас они, кажется, не отреагировали, а то их там и вовсе не было — местные рассказывали, что последний раз всяких «воров» там видели года три назад. Я не исключал, что они ушли с Разиным за его «зипунами».

«Орёл» вместе с тремя стругами ждал сигнала, которым мы условились считать дым от большого костра, сложенного на Мамаевом холме за северной стеной крепости. Меня немного расстраивало, что мгновенного появления кавалерии из-за холма не получалось — «Орлу» надо было проплыть где-то десять километров, а это даже по самым оптимистичным прикидкам Бутлера должно занять около часа. То есть нам нужно было связать казаков боем на это время — а даже я понимал, что час сражения это очень и очень много. Но Трубецкой был настроен решительно.

К тому же и собственная кавалерия у нас имелась — та самая полученная в Казани сотня татар, очень умело обращавшихся с луком и небольшим копьецом и не признававших огнестрельное оружие. К ним мы набрали два десятка охотников из стрельцов — тех, кто хорошо умел ездить на лошадях, отданных нам калмыками. Эти стрельцы основным оружием имели свои бердыши, а также я от щедрот выделил им все купленные в лавке купца Мейерса пистолеты — получился эдакий эрзац кирасирского эскадрона, с которым я, честно говоря, не очень представлял, что делать. В голове смутно бродили мысли про «стратегический резерв», но как это будет реализовано на практике — я не знал. Пока этот эскадрон столовался в царицинском посаде — небольшой деревушке для здешних крестьян, что выросла северо-западнее крепости — и отрабатывал хоть какое-то взаимодействие между собой.

Совсем убирать фальконеты с крепостных стен мы не стали — по паре оставили на каждой башне, что была обращена к Царице. А остальными оснастили струги, добавив к ним пушечки, что стояли на палубе «Орла» — одну я, правда, Бутлеру оставил, поскольку тот просто в ужас пришел от того, что его корабль останется без средств ближней обороны. Стрельцов за таковую он почему-то не считал. Но в результате у нас получилась неплохая плавучая батарея, которая могла нанести неприятелю серьезный ущерб — если подберется к нему примерно на сто шагов и избежит встречного огня.