Золото Стеньки
Шрифт:
Впрочем, ещё во время рисования своего плана южного Поволжья я внезапно осознал то, что царь и его ближние бояре знали и так, а царевич Алексей просто не понимал в силу возраста. Сейчас южные границы Русского царства смело рисовались по Днепру и Самаре, потом сворачивали к Дону и уходили вниз вплоть до Терека, чтобы упереться в Каспийское море, где границу оберегал Терской городок. На самом деле всё было не так радужно. Экспансия на юг шла двумя «языками» — один был ограничен с востока линией Тамбов-Воронеж-Валуйки, а другой занимал пространство от реки Мокши на западе и через Пензу добирался до Саратова.
Была
Ну а между Волгой и Северским Донцом, на котором стояли крепости Слободской Украины, ниже Пензы-Тамбова-Воронежа, сейчас не было ничего. Ни городков, ни сёл, ни деревень — сплошная пустыня, кое-где заполненная донскими казаками, причем в основном голутвенными, то есть беглыми холопами и нищими. А ещё южнее кочуют пришлые калмыки, которые как-то делят степь с враждебными России ногаями. Про заволжье и говорить бессмысленно — там русские встречаются настолько редко, что только в самых смелых мечтах та огромная территория включается в состав государства. Даже Яик ещё не наш — до основания Оренбурга это было место постоянных стычек казаков и стрельцов с большими ногаями, а не освоенное место.
В общем, России сейчас было не до внешних экспансий, хотя, думаю, купцы не отказались бы от Риги — им жизненно нужен был выход к Балтийскому морю. Но Ригу можно было забрать только через новую войну со Швецией, для которой нужно собственное серебро и, желательно, золото. Ну а пока Нерчинск ещё не вышел на промышленное производство ценного металла, надо было осваивать то, на что больше никто не претендует — то есть междуречье Днепра и Волги вплоть до Терека. Это тоже требует ресурсов — денежных и людских, но не так много, как настоящая война, на которой стреляют из пушек и мушкетов.
И Приамурье защищать сейчас некем — даже если нагнать в Албазин тысячи стрельцов и казаков, цинские войска не дадут там нормально ни сеять, ни собирать урожай. А ценность тех земель, которую я понимал хорошо, совсем не очевидна Алексею Михайловичу и его боярам, так что про огромное войско, которое нужно отправить за тридевять земель, лучше и не заикаться.
В целом, вызовов у государства было много. Я точно знал о ближайшем — то есть о Разине и его восстании — и собирался справиться хотя бы с этим. И был благодарен царю, который не стал упорствовать в своем желании вернуть меня в Москву. Почему-то я был уверен, что в одиночку Трубецкой местных не пробьёт — найдутся другие бояре, породовитее, которые выскочку точно слушать не станут.
* * *
— Хорошее письмо, доброе, — одобрительно кивнул князь, которому я дал почитать, что пишет царь.
Секретов там не было, а скрывать что-то от соратника, который к тому же поддержал мою хитрость, подставив собственную голову под царский гнев, было бы глупо.
— Жаль, государь не
объяснил, как появилось предыдущее послание, — ответил я. — А я ведь спрашивал напрямик, мне и в самом деле было любопытно.— Государь и не обязан объяснять свои поступки никому, даже своему наследнику, — чуть улыбнувшись, сказал Трубецкой. — Мой родитель тоже никогда ничего не говорил, да и Алексей Никитич тоже особо не разглагоствует — сделай то, едь туда. В других боярских семьях то же самое, да и у последнего холопа всё так же, будь уверен, царевич. Хозяин один должен быть, он решил — ему и отвечать. А если много решать будут?
— Как на Боярской думе? — спросил я. — Там как раз многие решают. Царь указал и бояре приговорили…
— Так сначала царь указал, а потом уже бояре приговорили, — усмехнулся он. — Дед рассказывал, как Земской собор государь собирал, да какие там споры шли… нет, конечно, хорошо, если весь народ поддерживает — потом никто не сможет упрекнуть, что его голос не услышали. Но и тогда сначала составили Уложение, а уже потом собрали выборных со всей Руси… а уж что они, собравшись, устроили — другой разговор.
В исторической литературе про Земские соборы говорили вскользь и немного — да, были такие протопарламенты, но дела на них решали царь и его бояре, даже сразу после Смуты, когда никакого царя ещё не было, его только предстояло избрать. Я же помнил совсем другие времена и нравы — хотя заседания Государственной думы моего времени вряд ли стоит напрямую сравнивать с заседаниями Верховного совета. Но если брать времена перестройки, чтоб ей пусто было, то, наверное, можно.
— А он нужен, этот Собор? — сказал я. — Ему дела великие нужны — царя нового выбрать, новый закон утвердить. А если он во всё государственное управление будет нос совать, то получится пшик на выходе. Закопаются в мелочах, начнут копейки считать, как воеводы в крепостях, через которые мы проплывали, на каждый чих своё согласие требовать — так и утонем в согласованиях. Помнишь, наверное, что у англичан их парламент сотворил? А смысл? Всё равно Стюарты вернулись и сидят на троне.
Трубецкой задумчиво помолчал. Английская революция ещё не стала седой стариной, короля Карла Второго англичане казнили всего двадцать лет назад, вызвав возмущение по всей Европе. У нас, кажется, тоже возмущались, но так, без усердия — впрочем, дела русские бояре старались вести с шотландцами, а не с природными англичанами, которых считали малость малахольными.
— В Польше тоже что-то вроде парламента, но порядка никакого, — сказал он. — Королей избирают, а войска им выделить боятся, потому что он может и на сейм войной пойти, а этого шляхта больше Руси боится.
— Правильно боится, — кивнул я. — Получив армию, любой польский король первым делом перевешает самых активных из шляхты, а уже потом пойдет отбивать противника.
— Вот, а ты говоришь — рокош, — улыбнулся Трубецкой. — На Руси долго думать не будут, пришлют стрельцов — и вздернут на воротах. Поэтому давай не будем ничего подобного затевать.
Я согласился, хотя насчет легкости расправы с мятежниками мог бы и поспорить. Разин был наглядным примером того, что можно бузить достаточно долго, и если не переходить некие красные линии, то с рук может сходить любое изуверство.