Золотое дно (сборник)

жалко, а ну как осиротеют... Долго ли коротко колеем

в море, вдруг видим лодку. Шла она с кладью от К а­

нина и только случайно на нас наткнулась, а то бы по­

мирать нам с голоду и от стужи...

А когда унести нас, перед тем я во снях видела

столько ягоды сихи, и будто собирала ягоды и черный

плат с головы утеряла. И сказала свекру: «Такой

страшный сон видела, наверно, окупаюсь». И как сон в

руку положило. Домой-то прибрела, тюленя приволокла,

детей-то кормить надо. А свекор со свекровью на меня

не глядят, у старухи глаза вытекли. У меня сердце и

упало. Ой, говорю, не томите, ради бога, не с Клавди­

ем ли что случилось. А они мне и подают похоронку.

Ой-ой... Не выпивал, не куривал, такой спокойный был,

а на войну угодил, да там и остался...

Мне пятнадцать годков было, как Мартына-то за­

брали. Клавдий сказывал, говорит, с кузни иду, а Мар­

тын Конович навстречу палея, ведут его на судно.

Только шапку снял да и поклонился. Думали, насов­

сем увезли, положит косточки во чужой земле, а он

70

вдруг в орденах ворочается, порато раненый, правда,

но на своих ногах. А потом, как заболел, как заболел,

я все ему выпевала: «Мартынушко, не напрягайся, слу­

чится с тобой какое ли худо». А он все смеется, усы-то

котовьи пушит: «Хуже, что было, уж не случится». Мы

тогда как-то живо сошлись с ним, мне-то притулье за

ним, радости-то было, осподи, с троима ребятишками

взял. Своего парня хотел, да все не получалось как-то.

Потом уж ты, Галюшка, родилась, господь подсобил,

вот какое дело... Болтуха, да? Мати твоя, как начнет

болтать, так не остановишь.

— Нет, нет, что ты, мамушка...

— А я Мартына Коновича и до того знавала, да раз­

ве могла подумать, что в женах за ним побываю. Мне

тринадцать годочков было; прибежит, бывало, развита

голова, его так и звали промеж собой — «развита го­

лова», уж все-то знал. Прибежит, у печки на корточки

притулится, такая уж привычка была, матерь мою на

работу спроваживает: «Ты, Олимпиада, поди,— ска­

жет,— ты потерпи только. А мы потом вам такую жизнь

устроим...»

Анисья споткнулась, потому что въехал в полую

дверь муж, заговорщицки подмигнула дочери, мол, по­

сле что-нибудь интересное доскажу, сразу забегала у

печи, сряжая обед на стол. Но Мартын от еды отка­

зался, словно затаился на березовой колоде в углу.

Анисья сразу уловила, что Петенбург пьян, потому пе­

речить не стала, А муж долго вертел в руках мятый

туес, бронзовый от старости, стучал по днищу кулаком,

а потом с размаху закинул за печь, и было слышно,

как берестяная пустая посудина болталась в углах, бря­

каясь о стенки.

Вдруг Петенбург скрипнул зубами и тяжко, с внут­

ренним стоном вздохнул, словно крепил в себе напори­

стую, выжигающую нутро слезу. Потом снова, уже раз-

мягченно вздохнул и отрывисто вскрикнул:

— «Море, море колышит, море меня не слышит.

Море горя не знает, море всех принимает...»— Вдруг

замолчал, тряхнул тяжелой головой и снова затянул:—

«Как в бабы-то вам хочется, как в девках вам не мо-

жется. С той дикой-то охоты и лезут обормоты».

— Чего-то опять мелет,— шепнула Анисья дочери,

а вслух, в полный голос сказала.— Тепере дедка-то на­

71

шего и в Америке знают. Как не знать-то, его туеса да

коробья, и туда на выставку ездили.

Обычно при этих словах Петенбург, когда был слег­

ка захмелей, сразу как бы возвышался и распрямлял­

ся, становился корпусней; закидывая лохматый кочан

головы, пушил усы и стрелял по сторонам просветлен­

ным взглядом: вот, мол, каков я, обо мне весь мир ус­

лышал, не глядите, что я только половина человека. Но

сегодня Мартын только тяжко вздохнул, перебирая за­

каменевшими ладонями нежные крапчатые бересты.

А жена не отставала:

— С города приехали было, в шутку пристали: сде­

лай да сделай туес. А ему чего, он и сделал. И нынче

вот в Японию опять поехало наше туесье. Осподи, люди-

то с ума сходят. То ногами пинают, то вновь поднима­

ют. Давно ли, на моих годах было, иконы-то кострами

жгли, ребятишки с ледяных горок ездили дак под зад­

ницу клали, а нынче говорят — искусство. Все чердаки

облазили, всё ищут, мешками увозят в города, посылка­

ми напосылаться не можем. Вот и дедко наш через то

туесье знаменитостью стал. Про то, как колхоз стано-

вил да про прежнюю жизнь, никто толком не спросит.

Им бы только прялки да скалки... Тебе люди-то в

ножки должны пасть за такую жизнь, слышь, дедко?—

вдруг сказала Анисья с надрывом в голосе.— Голуби­

ная душа у тебя.

— Не болтай, бабка, — неожиданно трезво остано­

вил Мартын.

— Д а ну тебя... Я что, неправду сказала?

— Ну пошто... Вот опять просят двадцать туесьев.

Нарасхват берут, а я уж не могу, как прежде, сила не

та. Вот надо было весной в леей попасть, а я не

успел...

В июне, дней за десять до петрова дня, когда бере­

за сочна и пушится листом, и воздух начинает калить­

ся солнцем, и овод-нуда летает по заберегам и в те­

нистых местах, Петенбург спускает лодку и рекой Вази-

цей поднимается на пятнадцать километров вверх ми­

мо молчаливой и хмурой еры.* Минует он и болотину,

где береза крива стволом, и ищет боровинку, сухой