Классическая проза

До поезда на Париж еще целых два часа. Я снова сел в желтое такси. Вереница их стояла на площади, я назвал шоферу свой отель. Вечерело. Сегодня и улицы, и сады, и трамваи этого чужого города, и жара, которая еще больше усиливает одиночество, - все это в моем сознании связалось с самоубийством той женщины. Но тогда, сидя в такси, я повторял себе, что это всего лишь дурная случайность. Бармен был один. Он снова подал мне смесь гранатового сока с апельсиновым. - Ну что, убедились? Все магазины…

А пастушку надоело с утра до вечера пасти кроликов и посмотрев на королеву, он сразу увидел, какая она красавица, сразу в нее влюбился и ответил: «Конечно, садись!» и положил на травку свой плащ, чтобы она не испачкала землей свое платьице. Королева села на плащ, посмотрела в глаза пастушку и сразу забыла о всех скучных королевских делах. Они просидели и проболтали на лужочке до вечера, и им было весело и радостно, и для них цвели все цветочки на лугу, и для них пели все птички в лесу, и для них…

«Это про меня! – подумал Ахинеев. – Про меня, чтоб его разорвало! А та и верит… и верит! Смеется! Боже ты мой! Нет, так нельзя оставить… нет… Нужно будет сделать, чтоб ему не поверили… Поговорю со всеми с ними, и он же у меня в дураках-сплетниках останется». Ахинеев почесался и, не переставая конфузиться, подошел к Падекуа. – Сейчас я в кухне был и насчет ужина распоряжался, – сказал он французу. – Вы, я знаю, рыбу любите, а у меня, батенька, осетр, вво! В два аршина! Хе-хе-хе… Да, кстати… чуть…

Я ни разу не видал ее улыбки. Старичка-генерала, который по воскресеньям приезжал к ней играть в пикет, она шёпотом уверяла, что мы, доктора, магистры, частью бароны, художники, писатели, погибли бы без ее ума-разума… Мы и не старались разубеждать ее… Пусть, думали, тешится… Княгиня была бы сносна, если бы не требовала от нас, чтоб мы вставали не позже восьми часов и ложились не позже 12. Бедная Оля шла ложиться спать в 11 ч. Прекословить нельзя было. Да и издевались же мы над старухой за это незаконное…

Тады Кузьма, гледзячы на Ўласа, i густую бараду сабе запусцiў. А ўвосень работы стала многа, хоць нядоўга прыходзiлася прыпыняцца на адным месцы - тыдзень, два - не больш, але затое далей ужо пэўная праца чакала. Любiў Улас працаваць у глушы восенню. Сытыя вёскi тады. А ў здаровыя ясныя днi "баб'яга лета", калi белае павуцiнне блытаецца ў iржышчы за гумнамi, плавае ў чыстым сiнiм паветры, звон пiлы гучна аддаецца ў прасторы. Весела робiцца за працаю тады... У пору, калi восень гатавалася…

"Ну, тут гавораць пра справы службовыя", - падумаў Барыс Iванавiч i перавёў вочы на другi столiк. Там цэлай кампанiяй вырашалася пытанне, дзе i як цяперашнiм светам трэба шукаць жонку, каб яна была самаю настаяшчаю жонкаю, а не лiха ведае чым. "Ну, гэта народ дробны i адсталы, - падумаў Барыс Iванавiч, - яны аб ролi асобы ў гiсторыi гаварыць не будуць. Для iх гэта недаступна". I, падумаўшы так, перавёў вочы i вушы зусiм направа. Там, пры самай сцяне, было цемнавата, i загэтым чалавечыя галовы…

Гаварыў ён стала, як дарослы. I вiдно было, што пражытыя на свеце дванаццаць год навучылi яго многаму, паказалi яму многа бакоў жыцця, закалiлi яго i давялi да вострай цвёрдасцi. I цяпер ён iшоў па брата, адзiн, па пустой ветранай дарозе. Ён i забаўляўся iдучы, i разважаў стала: i наглядаў, i абдумваў. Твар яго, у лiшаях ад сонца i ветру, меў на сабе ўсе адзнакi халоднай сталасцi i прывычкi - вялiкае лiчыць часам малым; i толькi калi-нiкалi прарывалiся ў iм не згладжаныя яшчэ дзiцячыя манеры.…

- I старэйшая гэтакая самая. Яна ж i памагала яму нябожчыцу грызцi; усё ж i падвучвала, а без падпалу дровы не гараць. Можа б, гэта i ёй трэба было з iм разам у астрог сесцi. - А маладзейшая, дык гэтая - чалавечая душа. Пра яе што хто скажа. - Але, гэта iнакшая. - Жывучы, васпане, i так i гэтак бывае. - Не ўспеў яшчэ ад астрога ачухацца за першую жонку, як ужо другую бярэ. От ахцак! - Ды i гэтую бярэ за пасаг... Ты, Варывоне, думаеш, што гэта ён як-небудзь iначай? - А гэтым…

- А та-та-та! Д-давай, давай, давай! Каля лапатак наярвай, кажу табе! Тут жа, побач, мылiўся Макей Фiлатавiч Валакiткiн - быўшы начальнiк нейкай губернскай канцылярыi, а цяпер рэгiстратар выступаючых папераў у нейкiм бумтрэсце (цi, можа, табактрэсце, хто яго акуратна даведаецца). Больш у лазнi нiкога не было. Агледзеўшы ўсю гэтую кампанiю, дзядзя Стафанковiч зрабiў "умiлiцельны" твар i цiха загаварыў, паглядаючы на Разнюхайлiна: - Справядлiва замецiлi, Еўсцiгней Свiрыдавiч, што "толькi i…

Я той чалавек, якога вы сёння ў савецкiм друку, перад усёй краiнай рэвалюцыi, абазвалi контррэвалюцыянерам, выступаю на абарону рэвалюцыi! Каб абаранiць яе ад вас. Няхай мяне застрэляць цi павесяць, няхай хоць нада мною якi-небудзь паказальны судовы працэс вы зробiце, усё роўна я не адступлюся ад свайго. Я не веру ў вас. Я веру толькi ў тое, што каб не вы, дык мы лягчэй iшлi б наперад. З-за той справы, пра якую тут не месца ўспамiнаць, з-за той асабовай нашай справы вы робiце на мяне паход, перавёўшы…

Дзесьцi на ўсход сонца ад таго месца, дзе сядзеў цяпер салдат, неяк лiпела на свеце яго сям'я. Ён думаў пра дзяцей тады, калi адыходзiла ад яго няшчасце: вайна! Гэта было за ўвесь гэты час, калi даводзiлася быць у тыле армii або калi доўга цягнуўся спакой на самым фронце. У гэтакiя ж днi, як гэты апошнi, чалавек выходзiў з роўнiцы ўсiх з'яў i адно сам сабе i ў сабе вырастаў як супрацьлегласць усяму, што толькi ёсць на свеце. Жывая iстота прагла жыць! Санiтары з лiхтарыкам iшлi ў гэты бок паўз…

"Прывесцi яго да спакою жыцця?!" I я нiчога не напiсаў яму. Я сам меўся ехаць туды i думаў сам пастарацца як-небудзь пераканаць яго, што нiколi ў канцылярыях камiсарыятаў i iх аддзелаў я не буду такiм аўтарытэтным, каб дапамагаць каму-небудзь заняць пасаду. Лiсты гэтага старога чалавека наводзiлi на мяне думкi аб усякiх трагедыях чалавечых, аднак адзiн з маiх знаёмых, якому я для практыкi вывучэння ўсяго, што толькi можна вывучаць, пачытаў гэтыя лiсты, сказаў мне, што чалавек гэты - вузкi эгаiст…

- Хiба вы, таварыш, нас не памятаеце? - гаварыў Мiкiта загадчыку работ на станцыi. - Мы ж тут летась два месяцы былi, шпалы часалi. - А хто вас ведае, - адказваў той, - у мяне за год вашага брата сотнi перавернецца. Што, я павiнен памятаць кожнага, цi што? - Мы яшчэ пасля з Мiкiтам тыя шпалы i паразвозiлi па лiнii, - устаўляў сваё слова рыжы дзядзька. - З якiм гэта яшчэ там Мiкiтам? - Ну, а са мною, - гаварыў Мiкiта, паказваючы пальцам сабе на грудзi. Заўтра яны зробяць апошнюю…

Спала в пристройке, в задней части дома. Там было окно, которое она научилась бесшумно отворять в темноте -- потому что в пристройке спали, кроме нее, сперва старший племянник, потом двое старших, потом трое. Впервые открыла окно на девятом году своей жизни у брата. Она и открыть-то его успела всего раз десять, когда обнаружила, что его вообще не следовало открывать. Сказала себе: "Такое, видно, мое счастье". Невестка сказала брату. Тут только он заметил, что она округлилась, а мог бы заметить…

Так как славянские племена жили отдельными небольшими родами, разбросаны были на обширных пространствах и ссорились между собою, то были слабы, не могли действовать вместе, заодно, собирать вдруг все свои силы для отпора врагам; нападут враги на одно племя, другие ему не помогают, и каждое порознь подчиняется чужому народу. Так славянские племена, которые жили на юго-востоке, по Днепру, по рекам, в него впадающим с востока, и по Оке, должны были платить дань козарам, народу, жившему на Дону, Волге…

Едва стало ясно, что болезнь мистера Дэшвуда принимает опасный оборот, он послал за сыном и со всей настойчивостью и убедительностью, на какие у него еще достало духа, поручил мачеху и сестер его заботам. Мистер Джон Дэшвуд, в отличие от остальных членов семьи, не был склонен к сильным чувствам, но подобная отцовская просьба в подобных обстоятельствах не могла не тронуть сына, и он обещал сделать для их благополучия все, что будет в его силах. Такое заверение облегчило последние минуты умирающего,…

Уважаемые товарищи! Как Вы знаете, наш завод, который ранее выпускал сами понимаете что, перешел на выпуск продукции для гражданского пользования. Конверсия проходит успешно, первые результаты обнадеживают. Но так как обеспечить быстрый переход к новому типу изделия, а именно электронной стиральной машине, чрезвычайно трудно и это требует переоснастки линий, переобучения кадров и так далее, мы решили сначала выйти на переходную, промежуточную модель, причем для выявления самой удачной наши КБ разработали…

И из человека, некогда мыслившего, получилось ходячее олицетворение апатии, ходячий отброс, ходячие лохмотья, из которых высовывались страшная, обросшая голова с мутным, безжизненным взглядом и грязные конечности, существо, прячущееся днем в пыльных и глубоких, как колодец, трюмах, а вечером в обжорке и в самых отдаленных уголках приюта. Степан апатично работал, апатично ел, пил, апатично подставлял свою спину под резину стражника, апатично глядел, как портовый «кадык» [1] выворачивал у него…

Он работал сильно, борясь то с одной, то с другой эпидемией, борясь с дикими нравами и скептицизмом порта. И труды его не пропали даром. Амбуланс, обязанный ему своим возникновением, явился новым маяком, засиявшим в порту ярче и светлее прочих. И этот маяк, светоч, зажег в беспроглядном порту он – «маленький необразованный человечек». «Маленький человечек» очень популярен. Стоит только пройтись по порту, и вы в этом убедитесь. О нем не иначе говорят, как: «Наш фельдшер, дай ему бог здоровья!»…

Кандалы эти звенели и зловещими звуками наполняли воздух. Я поворачивался только на минуту, ибо всякий раз, встретившись с неясно очерченными лицами, с оскалом зубов, со сверкающими, как раскаленные угольки, глазами и с холодным, но стертым до блеска стали железом кандалов, вздрагивал. Волосы шевелились у меня на голове, и сердце сжималось. Эти мрачные лица, эти серые халаты, эти звенящие похоронным и зловещим звоном кандалы нарушали поэзию вечера и напоминали о том, что рядом со спокойным лунным…