Проза

– Мой отец часто вспоминал другую землю, Ирак, и как его семья сбежала в Иран во время очередной войны, надеясь найти покой там. Кто же знал, что придется бежать и оттуда. Наверное, моя смерть близка, раз я начинаю задумываться об этом и страшиться того, как бы однажды не пришлось убегать и от османов. – Что ты такое говоришь, бабушка? – Внук поцеловал руки Авы, покрытые пятнами цвета жженого сахара. – Ты будешь жить еще очень долго. Разве не ты говорила, что не ляжешь в могилу, пока я не женюсь?…

— Все непостоянно в этом мире, — сказала она. — Почему ты так думаешь? — Я хотела сказать — стремительно, — поправилась Фрэнки. — Все так стремительно меняется. — Ну, не знаю, — покачала головой Беренис. — Для кого стремительно, а для кого и нет. Фрэнки прикрыла глаза, и собственный голос казался ей шершавым и доносящимся откуда-то издалека: — Для меня — стремительно. Еще вчера Фрэнки не думала о свадьбе всерьез. Она, правда, знала, что ее единственный брат Джарвис собирается жениться.…

– Все мальчики и девочки в наше время влюблены первым делом в деньги, и это нормально, – сказал он, протягивая Мане фальшивый электронный букет (растворившийся в пространстве, достигнув ее предполагаемой руки). – У тебя будет много поклонников и поклонниц, Маня. Как не полюбить существо, фонетически совпадающее с сердцем всемирного либидо… Особенно когда это существо такое милое, как ты… Сказав эту сложность, коуч сморщился, сложил пальцы щепотью и запел: – Моя Маня как money, Мои money как…

Как тогда Каролина. Я сидела в халате, курила и дописывала статью. Точно помню эту горячую тему об одной очень несдержанной в личной жизни даме – депутатке от очень законопослушной партии… Ну да ладно, не о ней речь. Срок готовности текста, как у нас говорится, «еще вчера». Я дописывала последние абзацы, когда кто-то стал ломиться в дверь. И это важно – не стучать, а именно что ломиться – что есть силы ритмично бить то ли кулаком, то ли ногой в дверь. Если бы кто просто постучался, я бы проигнорировала,…

Алексей резко обернулся. Перед ним стояла девушка. Её лицо было знакомым, но она не могла быть тем человеком, которого он когда-то знал. — Кто ты? — спросил он, чувствуя, как его сердце начинает биться быстрее. — Меня зовут Ава, — сказала она спокойно, подходя ближе. — Ты и я — мы не единственные, кто помнит. Она указала на экраны, на которых мелькали цифры и символы. — Мы все здесь, все эти данные, всё, что ты помнишь, все, кто ты был, — это просто фрагменты. Ты стал частью системы, и это…

Так Яша мне говорит: – Что я его спасу? Как я его спасу? По морде ему дам? Так он отравится. – Тебе сейчас – морда. Интеллигентный человек, а рассуждает как разбойник. Для своего ребенка головой пошевелить трудно. Думай! Яков сел, стал думать. Я села, стала думать. Ум хорошо, а два еще лучше. Думаем, думаем, хоть святых вон выноси. – Яша! – А что? – Знаешь что? Нашего ребенка нужно отвлечь. – Ой, какая ты умная – отвлечь! Чем я его отвлеку? По морде ему дам? – Ты же другого…

И возвращался я домой довольный, до отвала насытив свое самолюбие и гордость. II Марью Николаевну я любил уже год, а она этого совершенно не замечала. С женщинами я робел и заикнуться какой-нибудь из них о чувствах я не решился бы при самых благоприятных обстоятельствах. Я любил Марью Николаевну целый год и боялся даже словом, даже намеком выдать свою тайну. Ночами я метался в постели, вздыхал, терзался мучениями невысказанной и неразделенной страсти, а днем угрюмый, холодный встречался…

Через час сидения в полиции заводят меня в кабинет. Сидит такая невзрачная, молодая, лет двадцати пяти. Начинает расспрашивать, что-то записывает. Объясняю, как могу, сбиваюсь на каждом слове. Она: угу, ага. И вроде не враждебно разговаривает, а меня всё равно пот прошибает. А через полчаса беседы говорит: — Ну что же, Максим Петрович, я поняла, что на мошеннические действия вы не покушались, совершили проступок по недомыслию и малознанию. Учитывая ваш молодой возраст и раскаяние, на первый раз…

«Нарочно не дам вам места! — пошутил он, милостиво хлопая по моему животу. — И зачем вам, университетскому, так хочется служить в нашем обществе? Поступали бы, ей-богу, на казенную службу!» — «Я и без вас знаю про казенное место. Но дайте мне его!» С третьим твоим письмом я отправился к твоему куму Халатову в правление Живодеро-Хамской железной дороги. Тут произошло нечто мерзопакостное, перещеголявшее и Бабкова и Шмаковича, обоих разом. Повторяю: ну тебя к чёрту! Тошно мне до безобразия, и виноват…

Джон Лунд и Том Бекас преклонили свои колени перед великим человеком, о котором они так много слышали, и почтительно опустили головы... - Я веду вас, сэр, в свою обсерваторию, находящуюся в 20 милях отсюда. Сэр! Мне нужен товарищ в моем предприятии, значение которого вы в состоянии постигнуть только обоими полушариями вашего головного мозга. Мой выбор пал на вас... Вы после сорокачасовой речи навряд ли захотите вступать со мной в какие бы то ни было разговоры, а я, сэр, ничего так не люблю, как…

— Всяк злак на пользу человека, ваше-ство! — рискнул вставить Везувиев. — Ну да, понятно… Как ты сказал? Где злак? Ну, идите себе… с богом… Или нет… Вы были уже у Никиты Прохорыча? Не были еще? Отлично. Я дам вам книги… отнесите к нему… Он дал мне почитать «Странник» за два года… Так вот его надо отнести… Пойдемте, я вам дам… Скиньте шубы! Чиновники сняли шубы и пошли за Велелептовым. Сначала они вошли в приемную, а потом в большую, роскошно убранную залу, где за круглым столом сидела сама генеральша.…

Лиза протянула к Грохольскому руки и повисла на его шее. Послышались всхлипывания. – Мне жаль его… – забормотала Лиза. – Ах, как мне его жаль! – Кого? – Ва… Ваню… – А мне не жаль? Но что же делать? Мы причиним ему страдания… Он будет страдать, проклинать… Но чем же мы виноваты, что мы любим друг друга? Сказавши это, Грохольский отскочил от Лизы, как ужаленный, и сел в кресло. Лиза спорхнула с его шеи и быстро, в мгновение ока, опустилась на кушетку. Оба они страшно покраснели, опустили…

Иван Матвеич приглаживает свои щетинистые, неровно остриженные волосы и берется за перо. Ученый прохаживается из угла в угол, сосредоточивается и начинает диктовать: — Суть в том… запятая… что некоторые, так сказать, основные формы… написали? — формы единственно обусловливаются самой сущностью тех начал… запятая… которые находят в них свое выражение и могут воплотиться только в них… С новой строки… Там, конечно, точка… Наиболее самостоятельности представляют… представляют… те формы, которые имеют…

— Вы что же это? Стреляете? — говорит поляк насмешливым голосом. — Очень приятно! Охотник робко косится в сторону и видит воз с хворостом и около воза мужиков. Увлекшись охотой, он и не заметил, как набрел на людей. — Как же вы смеете стрелять? — спрашивает Кржевецкий, возвышая голос. — Это, стало быть, ваш лес? Или, быть может, по-вашему, уже прошел Петров день? Вы кто такой? — Павел Хромой, — еле-еле выговаривает мужичонок, прижимая к себе ружье. — Из Кашиловки. — Из Кашиловки, черт побрал!…

Теперь очередь Митьки, но во мне вдруг вскипает чувство ненависти к этому разбойнику, я хочу пройти за ширму раньше его, я хочу быть первым… Заметив мое движение, он бьет меня свечой по голове, я отвечаю ему тем же, и полминуты слышится пыхтенье и такие звуки, как будто кто-то ломает свечи… Нас разнимают. Мой враг робко подходит к аналою, не сгибая колен, кланяется в землю, но, что дальше, я не вижу; от мысли, что сейчас после Митьки будет моя очередь, в глазах у меня начинают мешаться и расплываться…

- Я не понимаю... я из редакции! - забормотал Кокин. - Пустите! - Не велено-с! - сказал лакей. - Отойдите-с от лестницы, вы проходить мешаете. - Странно! - пробормотал секретарь, стараясь улыбнуться с достоинством. - Очень странно... Гм. Мимо него с веселым смехом и шурша модными платьями одна за другой проходили барышни и дамы... То и дело хлопала дверь, пролетал по передней сквозной ветер, и на лестницу всходила новая партия гостей... "Почему же это не велено меня пускать? - недоумевал…

И, нагнувшись к уху сына, Дарий прошептал ему тайну задачи. После смерти отца Артаксеркс созвал со всей земли мудрецов и, обратись к ним, сказал: — Мудрецы! Отец поручил мне дать вам вот эту задачу на разрешение. Кто решит ее, тот будет моим министром. И Артаксеркс задал мудрецам задачу. Всех мудрецов было пять. — Но кто же, государь, будет контролировать наши решения? — спросил царя один из мудрецов. — Никто, — отвечал царь. — Я поверю вашему честному слову. Если вы скажете, что вы решили,…

«Однако как хорошо говорим мы по-французски!» — прочел я в глазах у Чикамасовой, покрасневшей от удовольствия. Скоро отворилась дверь, и я увидел высокую худую девицу, лет девятнадцати, в длинном кисейном платье и золотом поясе, на котором, помню, висел перламутровый веер. Она вошла, присела и вспыхнула. Вспыхнул сначала ее длинный, несколько рябоватый нос, с носа пошло к глазам, от глаз к вискам. — Моя дочь! — пропела Чикамасова. — А это, Манечка, молодой человек, который… Я познакомился…

— Пусть стоит там, — велел я Стелле и, прежде чем подумать, выпалил: — Я, наверное, прилечу на похороны. Но на этом мое любопытство не закончилось. Я попросил Стеллу открыть сундук, исследовать его содержимое и перезвонить мне на следующий день. Стелла позвонила утром в День благодарения. — Там какие-то исписанные тетрадки, дневники с пометками и каракулями, маленькие желтые блокноты, тоже исписанные, связки писем, многие из них старые, потому что бумага начала крошиться. Именно то, что…

— Доброе утро, малыш! Хенми молча мотнула головой. Она терпеть не могла привычку матери расхаживать по квартире голой и предпочитала в такие моменты вообще не смотреть в ее сторону. Киен потер пальцами виски и сказал: — У меня болит голова. — У тебя же не бывает головных болей. — Ну, видимо, теперь бывает. — Ой, придумаешь тоже, — бросила небрежно Мари, направляясь к туалету. — Что значит «придумаешь тоже»? — Прости, ляпнула невпопад. Может, это мигрень? Болит только пол головы? …