Проза

Инстинкт самозащиты, или, вернее, слепой страх, привел меня в ярость. Я бросился на незнакомца и стал руками и ногами выталкивать его из купе. Он отчаянно цеплялся за край двери, а я все толкал и толкая, стремясь разжать его судорожно стиснутые пальцы и сбросить непрошенного гостя на рельсы. В этой борьбе все преимущества были на моей стороне. – Ради бога, сеньор, – жалобно пробормотал он наконец сдавленным голосом, – Пощадите меня, сеньор! Я честный человек! И такая робкая, тоскливая мольба прозвучала…

И этот человек, столь жаждавший переворотов, мечтавший о "грозном часе", по иронии судьбы жил в квартале, именовавшемся "Тихим". Случайная стычка его жены с соседской прислугой выводила Пепе из себя. Проклятья сыпались тогда, как из бездонной бочки: он грозил подняться наверх и свернуть шеи всем жильцам, а дом поджечь. Стоило капле воды упасть на него с балкона, как из зачумленной его пасти вылетала мрачная вереница опороченных святых под аккомпанемент устрашающих предсказаний.…

— Hико, — говорил Вано Hико, — брось ты это ружье и не гляди на небо. Я не птица, я Вано… Какая же я птица? — Ты птица, и кончено! Взлетай поскорее, я выстрелю. Я охотник. — Hико, — говорил Вано Hико, — ну какая же я птица, когда я Вано. — Hе надоедай, — разошелся Hико, — не надоедай, а то выстрелю. Hа земле будешь — все равно выстрелю, как будто ты только что приземлился. Вано замолчал и ушел. Придя домой, Вано плотно пообедал, нашил на рубашку много карманов, набил их камнями и задумался.…

– Скоро сбирай, Моруша, скоро! – приказывал Бржезень. Моруша в радости сбирала и имела уж большой букет фиалок. Хорошенько (pekne) поблагодарила месяцы и весело пошла домой. Дивилась Елена, и мачеха дивилась, видя, что Моруша несет букет фиалок, шли ей отворить двери, и душистые фиалки по целой хижине запахли. – Где ж ты их набрала? – сердито спрашивала Елена. – Высоко на горе, там растут под кустами; много их там, – отвечала Морушка. Елена взяла фиалки, заложила их за пояс, сама их нюхала…

Визг тормозов, лязг покудане моего столкновения, ругань, свисткию Ноганепроизвольно дернулась к тормозу, но я не разрешил ей трусливого движения и, не сводя с капитанаГолубчик глаз, продолжал путь. Всем телом я ждал удара, но в мозгу торжествующе вертелось: я из повиновения вышелю зафлажкию жаждажизни сильнейю Капитан остановилась -- остановился и я -- и впервые затри недели посмотреланалогово. Это уже было половиною победы. Нас обступил народ, милиция -- только сзадию я радостно слышалю удивленные…

"Depui que j'ai lu cette annonce, avec le balalaika et le blini ". 1 Берендорф быстро написал по-немецки небольшую открытку и попросил передать ее отцу Николаю. Включив отопление и радио в брюхе своего уютного "Вольво", Тео вывел автомобиль на улицу Martyr , которую заливал неприятный черно-желтый свет. Полярный ветер легко проникал в автомобиль, и у Тео вскоре окоченела ступня. Возле перекрестка голые туи дрожали от холода. Ликующий тенор радиодиктора сообщал о продаже…

I. Встреча Был полдень. На Невском еще не мелькали обычные группы и лица. Все, что шло по нему, шло с особенною целию, и эта ли цель или довольно сильный мороз сообщали особенную скорость походке пешеходцев. Один только человек не имел в это время определенной цели и шел по Невскому для того, чтобы идти по Невскому. Он вышел из кондитерской Излера, [1] довольно медленно сошел по ступеням чугунной лестницы, поднял бобровый воротник своего коричневого пальто, вероятно почувствовавши холод, надвинул…

Мне было семнадцать лет, анатомию я изучал в раздевалке спортивного зала контактно и бесконтактно. Небольшой опыт слияния с женским полом был, но до главного не доходило по разным причинам. Для этого было необходимо три компонента: что? где? когда? По первому вопросу ситуация была более-менее ясна. Ответ абсолютно однозначен — всех! Где? Это была проблема из проблем! Дома нельзя, в подъезде неудобно и холодно, на природе — очень мало солнечных дней, и вообще климат в России не располагает. …

Хуже того, Гретхен была знаменита тем, что систематически поколачивала других девчонок. Это было не в кайф. Как-то она оттаскала за волосы Поли Винченски. Затем поставила огромный фонарь под глазом Лизе Хензел. А однажды даже сломала руку Эми Шефнер на вечеринке по случаю Хеллоуина — знаете, когда Эми Шефнер выпучила глаза на наряд, в котором пришла Гретхен, — Джон Кеннеди после убийства: черный костюм в кровавых пятнах с дырками от пуль, — и Эми Шефнер сказала: «Ты реально выглядишь мужик мужиком»,…

Людмила. Как знать, какие дела у него? Шаблова. Кому ж и знать, как не мне! Никаких у него делов нет, баклуши бьет. Людмила. Он адвокатством занимается. Шаблова. Да какое абвокатство! Было время, да прошло. Людмила. Он хлопочет по делам какой-то дамы. Шаблова. Да что ж, матушка, дама! Дама даме рознь. Ты погоди, я тебе все скажу. Учился он у меня хорошо, в новерситете курс кончил; и, как на грех, тут заведись эти новые суды! Записался он абвокатом, - пошли дела, и пошли, и пошли, огребай деньги…

-- Он пока маленький, - возразил молодой человек. - Вот подрастет года через два, тогда держись... Мне-то ничего, у меня дверь на замках, их ОМОН не откроет, а к тебе придет... - он мечтательно улыбнулся, представив себе что-то приятное. -- Да ты утром выйдешь, - хмыкнул охранник. - Спасут тебя эти замки. -- Не выйду, - сказал молодой человек довольно. - Я крики твои услышу, и не выйду. Подожду, пока МЧС приедет, - он вытер руки о штаны. - Там, кстати, туалетной бумаги опять нет, - сказал он, поворачиваясь.…

При этом общем настроении, меланхолическом и гневном к земле, замерло, как бы заморожено было на семь веков песенное и играющее творчество народа-дитяти. Нет танцев около гроба, нет песен над моги­лою… Быт народный, все цветочки, все листочки на нем обрывались с отвращением сперва греческими монахами, крестившими и начавшими учить Русь, затем — выучившимися у них русскими монахами и, нако­нец, священниками, которые хотя и не монахи по форме, но не могут получить сана своего иначе, как пройдя монашескую…

Он возвысил голос, произнеся слово «нищета», будто хотел вложить в него какое-то особое чувство. Кросби понял, что беседе задается иной оборот, и не позволил увести себя в сторону. – Да там сколько угодно высокоталантливых и изобретательных нищих, – сказал он. – Если бы я столь пренебрежительно не отзывался о чудесных вещах, происходивших в действительности, я бы рассказал вам историю про Ибрагима и одиннадцать караванов верблюдов, груженных промокательной бумагой. К несчастью, я точно не помню,…

И все же он задумался над историей с седьмой курицей. Он воображал себе, как рассказывает ее в поезде, а его попутчики жадно внимают ему. Где-то в подсознании сами собой стали возникать всякие мелкие подробности, и он принялся обдумывать, как бы сделать рассказать поинтереснее. Задумчивость по-прежнему владела им, когда на следующее утро он занял свое место в поезде. Напротив него сидел Стивенхэм, снискавший всеобщее уважение в силу того обстоятельства, что его дядя испустил дух во время голосования…

– Да, сударыня. Прежде чем стать специалистом по омлетам, он служил камердинером и два года назад был одним из штрейкбрехеров во время знаменитой забастовки у лорда Гримфорда. Как только наши слуги узнали о том, что вы наняли его на службу, они решили в знак протеста прекратить работу. На вас лично они зла не держат, но требуют, чтобы Гаспара немедленно рассчитали. – Но, – протестующе воскликнула Софи, – это единственный человек в Англии, который понимает, как нужно готовить омлет по-византийски.…

Джертон ничего на это не сказал, но подумал, что же остается теперь делать законному владельцу багажа. – Это, конечно, ужасно – явиться в незнакомую гостиницу под именем Кестрел-Смит, но было бы еще хуже явиться совсем без багажа. Вообще-то я не люблю доставлять неудобства. В воображении Джертона возникли озадаченные железнодорожные служащие и расстроенные Кестрел-Смиты, но он не предпринял попытку облечь воображаемое в слова. Дама меж тем продолжала свой рассказ: – Ни один из моих ключей, естественно,…

Не может волк, не лишая живота, на свете прожить – вот в чем его беда! Но ведь он этого не понимает. Если его злодеем зовут, так ведь и он зовет злодеями тех, которые его преследуют, увечат, убивают. Разве он понимает, что своею жизнью другим жизням вред наносит? Он думает, что живет – только и всего. Лошадь – тяжести возит, корова – дает молоко, овца – волну, а он – разбойничает, убивает. И лошадь, и корова, и овца, и волк – все «живут», каждый по-своему. И вот нашелся, однако ж, между волками…

Благословивши природу, воскресший обратился к людям. Первыми вышли навстречу к нему люди плачущие, согбенные под игом работы и загубленные нуждою. И когда он сказал им: «Мир вам!» – то они наполнили воздух рыданиями и пали ниц, молчаливо прося об избавлении. И сердце воскресшего вновь затуманилось тою великою и смертельною скорбью, которою оно до краев переполнилось в Гефсиманском саду, в ожидании чаши, ему уготованной. Все это многострадальное воинство, которое пало перед ним, несло бремя жизни…

Детский, или как в Америке он называется "предшкольной" сад был забит чёрными детьми, или как их полагалось называть афро-американцами. Если прибавить к этому чёрных воспитательниц, то оказалось, что Вероника смогла выдержать там несколько дней после чего, сказав твердое "нет", упала на пол и устоила матери грандиозную истерику. Каким-то образом мама скооперировалсь с другими родителями и дотянула её до школы, куда её стал забирать и привозить жёлтенький автобус, и где она могла…

Распрощавшись со мной, почтальон быстрым шагом отправился в ту сторону, откуда я только что пришел. Небо все более и более заволакивалось тучами. Я запахнул пальто и, войдя в лес, двинулся в сторону горного ущелья. Я торопился, потому что подул холодный ветер и тучи, двигавшиеся на меня с севера, имели весьма угрожающий вид. «Хорошо бы мне попасть в ущелье раньше, чем туда придут тучи, – подумал я, – в противном случае я рискую стать жертвой снежной метели». Вскоре ветер усилился. Порывисто целовал…