Проза

«Он отрезал мне обе ноги,– как о чем-то постороннем подумал я,– но я еще успею положить под него голову. – Папа-а-а! – острая боль ударила в виски. – Ленка,– крикнул я, что было сил,– не подходи!.. Я, как всегда, куда-то ехал. Мягкое сидение качалось подо мной и голова билась о стекло дверцы. «Вот засранец,– подумал я о Женьке, своем водителе, – знай, смотрит себе на дорогу, а что начальник лоб о дверцу плющит, даже не видит.» Я вспомнил, как на меня смотрели в том обкоме партии, когда я приехал…

Поскольку начальник самолично решал, кого оставить на нехитрой работе, а кого нет, девицы от Виктора вполне зависели, и он этим вполне пользовался. Раз в два года наш мрачноватый одинокий Одинцов менял контингент и вновь им пользовался. Умел!.. Любопытно, что Виктор проделывал все это буднично, как бы нехотя. Лицом насупившись... И молчком. Такой вот мужчина. Жил с одной, жил с другой. (Начинал он почему-то с самой скромной, с дурнушки.) А то и с двумя сразу жил, разнообразя себе неделю. Но, кажется,…

Подполковник Гуров, однако, не в части, а у себя дома. Надо идти. Не передохнув и минуты, солдаты топают туда, где живет подполковник, всесильный в этом месте, а также во всех примыкающих (красивых и таких солнечных) местах земли. Живет он с женой в хорошем деревенском доме, с верандой для отдыха, увитой виноградом; при доме есть и хозяйство. Время жаркое — полдень. На открытой веранде подполковник Гуров и его гость Алибеков; разморенные обедом, они дремлют в легких плетеных креслах в ожидании чая.…

– Меня послал мистер Уильяме, – не удержался я от смешка. – Уильяме! – вырвалось у него, словно взрыв, и лицо его стало еще бледнее. Он понял, что за этим последует. – Мистеру Уильямсу не нравится, как вы справляетесь с делами, – сказал я. Галлахер облизнул губы. – И что именно ему не нравится? – Многое, – поведал я. – Например, вчерашнее ограбление мехового магазина. Ему не нравится, когда дела делаются таким образом. – Эти меха – мои! – заорал Галлахер, стараясь перекричать вой трубы. –…

– Это никакой не мистер Джегер! – твердо сказала она. – Это мальчишка. Ему не больше девятнадцати. – Хорошо, милая, – искренне сказал он, – но кто же он? Где он? Я трижды встречал тебя с автобуса, с тех пор как ты предположила… – Предположила? Ты не веришь мне, Боб? – Конечно же верю! Я просто неточно выразился. Я просто хотел сказать.., ну, каждый раз, как я встречал тебя с автобуса, я не видел никого, кто бы прятался или просто выглядел подозрительно. – Это еще ничего не значит. Возможно,…

– Ладно, ладно, – сказал Дейв. – Поэтому.., поэтому мы и решили уладить дело именно таким образом. То есть я хочу сказать, выбрали одного из наших и одного из ваших. Все по чести, по совести. Безо всяких уличных разборок и не втягивая полицию. – Давай начнем, – сказал Дейв. – Я только хочу сказать, я никогда прежде не видел тебя на улице. Поэтому между нами нет ничего личного. И не важно, как дело обернется… – Я тоже тебя не видел, – сказал Дейв. Тиго уставился на него пристальным взглядом. …

В жаркой комнате раздались рыдания, и Ольга повернула в ту сторону своё немое искажённое лицо. – Я хочу плакать, мама… Мама, на тебя смотреть страшно. На лице матери была мучительная гримаса. Бесчисленные морщины, и слёзы катятся, не переставая. Она взглянула на Ольгу и покачала головой. Все смотрят на Ольгу, а слова молитвы о мёртвом льются нескончаемым потоком. – Если бы папа был такой, как всегда. А сейчас у него совсем другое лицо. Лицо у папы было широкое, полное, а кожа – с тех пор как она…

Джесси стоял спокойно. Но внутри он весь кипел. Бреккет рассматривает его, точно выбившуюся из сил клячу; даже глаза стали жалостливые. Это бесило Джесси. В самом деле! Не так уж плохи его дела. – Да, верно. Как будто ты и есть, – сказал, наконец, Бреккет, – только здорово изменился. – Как-никак пять лет прошло, – обиженно проговорил Джесси. – Мы. с тобой и виделись-то раза два, не больше. – Потом про себя, стиснув зубы, борясь с чувством злобы и стыда: – Ну, изменился, ну и пусть! Все меняются.…

– Ах, Яшка, хрен тебе в голову!.. Ну и Яшка! На третий день сплава, когда барка бежала еще в камнях, Яшка чуть не подрался. Дело было так. Ранним утром барка бежала мимо лесистого берега. Бурлаки стояли сумрачные, озябшие, озлобленные. С реки так и поддавало холодным осенним туманом. Яшка стоял у потеси вместе с другими и корчился, как грешная душа. Вдруг он прищурил зрячий глаз и жалостливым голосом проговорил: – Эх, кабы ружье!.. – А что, Яша? – Да вот жаркое-то как насвистывает… В…

Приисковая контора только что была поставлена весной и желтела на пригорке своими новыми бревнами и тесовой крышей. Она делилась на две половины. В одной помещалась собственно контора, где жил Бучинский и хранилась касса, а в другой была устроена кухня и людская. Собственно контора одним окном выходила на дорогу, а двумя другими на прииск, так что Бучинский из-за своего письменного стола мог видеть всякого, кто ехал на прииск или с прииска, а также и то, что делалось на прииске. Стены конторы внутри…

Совсем близко подошел волк к разыгравшимся зайцам, слышит, как они над ним смеются, а всех больше – хвастун Заяц – косые глаза, длинные уши, короткий хвост. «Э, брат, погоди, вот тебя-то я и съем!» – подумал серый Волк и начал выглядывать, который заяц хвастается своей храбростью. А зайцы ничего не видят и веселятся пуще прежнего. Кончилось тем, что хвастун Заяц взобрался на пенек, уселся на задние лапки и заговорил: – Слушайте вы, трусы! Слушайте и смотрите на меня! Вот я сейчас покажу вам одну…

– Да… я иду к Алине Рущиц. – Вы заинтересованы ею? – Возможно. – Настолько, чтобы даже жениться? – Это вас не касается. – Должна я уехать из вашего дома? – Как хотите. Только не вздумайте тогда рассказывать, что я вас выгнал. Дом Алины Рущиц был двухэтажный, серого цвета, с колоннами и железной решеткой. Решетку оплел дикий виноград, а по стеклу круглой веранды струился поток цветущих бегоний. Сад квадратной формы занимал значительную площадь. Правая сторона ушла под абрикосы, сливы,…

… А еще мужчины боятся, что их закуют в обручальные кольца и казнят в ЗАГС`е. Совершенно непонятно, почему этого боятся именно мужчины? Что теряет мужчина в семейной жизни? Да, жену необходимо содержать пару лет, пока она занимается потомством. Но сами-то они не рожают, и их не тошнит месяцами. Они не толстеют после родов, у них не отвисает грудь, они не боятся, что супруга перестанет их хотеть. А если они и увянут с возрастом, то жены на пострашневших мужей реагируют спокойнее, чем мужья на пострашневших…

— Да они что там? Столько лет человек воевал, не знал ни сна, ни отдыха, приехал к жене и детям, не успел ещё как следует выспаться — и опять куда-то! Нет, нет, это немыслимо! — Анастасия Фёдоровна взяла Максима за руку, прижала её к своему лицу и затихла. Максим обнял жену, бережно усадил на диван, сел рядом. За стеной свистел ветер. Упругие струйки дождя стучали в стекла высоких окон. Но как бы наперекор ненастью, стоявшему на дворе, где-то близко с задором горланили петухи. — Ишь ведь…

– При чем тут выдержка? Просто я считаю, что в наши годы нужно суметь отойти в сторонку, чтобы не мешать собственным детям. Это наш прямой долг! И надо следовать ему в той мере, в какой это нам по силам. – Ты, как всегда, великолепен. Ясная, четкая позиция, только вот… – Четкая, говоришь? Мияко не отвечала. А на Ёхэя снова нахлынули воспоминания, связанные с кончиной его матери, умершей тридцать лет назад. Мать Ёхэя прожила до девяноста трех лет. Ёхэй чувствовал, как горячо она любила его. Однако…

– Опять тоже самое – ни следа тропинки! – говорит он упавшим голосом. Минуты две мальчик продолжает внимательно всматриваться в окружающие его со всех сторон горы, потом подходит к тени, падающей от одного из утесов, и молча садится, очень усталый и озабоченный. Вокруг раскаленные зноем скалы – желтоватые, серые, коричневые, с острыми, круглыми или плоскими вершинами, с резкими, иссиня-черными пятнами теней, придающими им подчас фантастические очертания. Воздух горяч и неподвижен. На небе ни облачка,…

Все было удивительно чисто, приветливо, мирно в этой скромной, почти бедно обставленной спальне. Вид чисто выбеленных стен, на которых играли первые лучи раннего осеннего солнца, подействовали успокоительно, отрезвляюще на разгоряченное кошмаром воображение Робеспьера. Он медленно провел обеими руками по лицу, как бы отряхивая последние остатки страшного сна, надел туфли и подошел к окну. Широко распахнув обе половинки окна, Робеспьер до половины высунулся, наслаждаясь ароматной свежестью ясного…

«Атомные реакторы – это обычные топки, а операторы, ими управляющие, – это кочегары…» – популярно разъяснял широкому читателю заместитель председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР Н. М. Синев, тем самым ставя атомный реактор рядом с обычным паровым котлом, атомных же операторов – на одну доску с кочегарами, шурующими уголь в топке. Это была во всех отношениях удобная позиция. Во-первых, успокаивалось общественное мнение, во-вторых, оплату труда на АЭС можно было…

Однако женщина продолжала спать мертвым сном, словно царевна в наглухо запаянном цинковом гробу. – Вы что-нибудь чувствуете? Какие-нибудь сладострастные ощущения? – требовательно вопрошал молодой человек, дирижерски встряхивая рассыпавшимися волосами. – А сейчас? А сейчас? Он наращивал напряжение – в воздухе, казалось, уже начинало потягивать паленой шерстью, – потом позвал на помощь еще одного молодого человека в отглаженном белом халате, так что один продолжал возделывать лоно Серафимы Семеновны…

Дон Хуан, этот желанный его сын и герой нашей правдивой истории, был избалован отцом и матерью, как и полагается единственному наследнику громкого имени и большого состояния. Еще ребенком он делал почти все, что хотел, и никто во дворце его отца не решался ему прекословить. Беда только в том, что мать хотела сделать его набожным, подобно ей самой, а отец — таким же храбрецом, как он сам. Мать с помощью ласк и лакомств склоняла его к перебиранию четок, заучиванию литаний [8] и всех прочих обязательных…