Проза

Но и на этом история не закончилась. Небольшими партиями запалы фасовались в коробки и отправлялись взрывникам. В первый же день взрывники отказались от работы. Не успели они залезть в шурфы, как тут же вылезли и хмуро отправились по домам. Начальству они сообщили, что сегодня они, пожалуй, взрывать ничего не будут, потому что вчера они, видимо, слишком много выпили и как бы чего-нибудь не случилось. И отказывались от каких-нибудь комментариев. Начальство впервые видело взрывников, которые утверждали,…

— А… как проверяете? — спросил я, холодея. — Попишу-почитаю, попишу-почитаю! — жизнерадостно сказал Дед. — Как… попишете… а кольцо защиты? — Не было, так я надел! — Зачем? — Так ведь без кольца не пишется! — Дед аж поразился моей бестолковости. — Вы… — сказал я, — вы… идиот! Что было дальше — не помню. Кто-то бил кого-то по голове бобинами, на наши крики сбежался весь ВЦ, и меня в большом кабинете заставляли извиняться перед пожилым человеком. Я заявил, что кто-то из нас должен покинуть ВЦ.…

- Позже здесь будет женщина, немка, отдашь ключ ей. Поблагодарив привратника за разрешение, и пуще за доверие, он пошел к ограде. От ворот, хотя не ворот, а скорее калитки, широкая центральная аллея поднималась ступеньками вверх и расходилась ручейками узких дорожек вдоль могил. Сразу бросалась в глаза усыпальница графини Воронцовой-Дашковой с крупной пьеттой писанной на золоте. Он свернул на одну из дорожек, не выбирая, и дойдя до края, обошел по периметру. Кладбище оказалось невелико. За последней…

Это означало, что больной – он, а копейку ему обязаны дать вы. Некоторые давали, другие пытались вывести попрошайку на чистую воду: – Миша, не притворяйся! Не дождавшись милостыни, он равнодушно и спокойно отходил прочь – и тут же шел к следующей скамейке все с той же просьбой: – Больной. Дай копейку! Ходила легенда, будто в детстве и юности он хотел учиться игре на скрипке, но самодуры родители запретили – оттого-де бедняга и повредился умом. Другие рассказывали о несчастной любви, но и тут…

– Ну, уж и времена!.. На картошки! – сказал Пила и подал Сысойке четыре печеных картофелины. – Я тожно – беда. Нутро… – Сысойко хотел объяснить свою болезнь и разжалобить Пилу, но не умел. Вдруг он спросил Пилу: – А Апроська? – Апроська помират. – А может, представляется?.. Не помрет? – Кто ее знает. А канючит больно: подь, бает, к Сысойке, снеси картошки, да пусть, бает, придет молочка потрескать. – Ох, не говори, – не могу, моченьки нет… – стонет Сысойко. Пила молчал. Ему жалко было Сысойку…

— Это ты мне? — спросил Пион и зашевелил тычинками. — Ты откуда такая? — поинтересовался он, отпив глоток. — Я здешняя, — откликнулась Незабудка, замирая в ожидании заветных слов «А теперь испей ты!». Но желанных слов она так и не услышала, а чаша была уже опустошена. — Приглашаю тебя на коктейль, — сказал он с такой лёгкостью, какая была присуща только ему. О, разве можно сравнить ожидаемое со сказанным?! Пион пригласил её на хрустальный коктейль!!! Незабудка закружилась в счастье и вытянулась…

— И ты тоже за ней? Нет у нас больше этой птицы. — Как это нет? Где же она? — Ты тоже веришь, что такая птица существует? Птица, которая выложит тебе на ладонь готовое счастье? — А как же, про эту птицу весь белый свет знает! — Да, большая глупость долго живет. Был когда-то у нас сад, в котором жила синяя птица — она дарила гармонию людским сердцам. Но кто-то спутал эти два понятия — гармонию и счастье. И люди обезумели. Сначала они захотели приручить к себе птенцов синей птицы. Но, попав в людские…

— Да, здесь всё так и было в прошедшую ночь. И сейчас у тебя горчинка в груди, а всё потому, что тебе снова хочется сладкого бабьего лета, — вдруг заговорило в груди её сердце. — Да, мне снова очень хочется сладкого бабьего лета! — призналась самой себе, пряча усмешку в ладони, рыжая женщина — Осень.

Они пересекли Восемьдесят шестую улицу и вошли в многоквартирный дом, где жил Меламед. — Наверное, так было всегда, на протяжении всей нашей истории, — заметил Меламед, пока они ждали лифта. Они стояли в вестибюле, обставленном светлыми кожаными диванами, с разноцветными персидскими коврами на полу. — Возьми, к примеру, Вавилон: что делали там евреи? Сидели и плакали о Сионе. Но разве многие вернулись, когда им представилась возможность? В гостиной к ним присоединилась Сильвия. — Ну а вы? —…

Войне без разницы, кто ты. Накрывает саваном и крутых спецов, и новичков. Но последних все-таки чаще. Пока суд да дело, не обходится без несчастного случая. Правда, легкого. Без огнестрельных поражений и наездов бронетехники по шапке никому не достанется. В суматохе радист роняет свою станцию на ногу и выбывает из строя. Криворукого связиста меняют. Вновь назначенный радист плюется, медленно набивает подсумки автоматными рожками и гранатами. Радист всегда находится возле командира, хочешь не хочешь,…

Старик промолчал, и только, когда криков стало очень уж много, Он повернул голову, и произнес, желающим заступиться за честь погибших наших защитников — «Я воевал тут, вместе с ними»… И было понятно, что он говорит правду. И все, все, что досталось выжившему — это возможность вскипятить воду на вечном огне, то, что смогли дать своему другу, мертвые… А мы, живые, не смогли ничего, нет, не Родина, МЫ… Мертвые щедрее живых, мы ходим, жуем, бегаем, и нам не нужны неубитые старики, ни к чему…

Мне прекрасно известно, что последняя гипотеза оспаривает общепринятые положения: о том, что развитие медицины сможет наконец уничтожить психическое заболевание, как это случилось с проказой и туберкулезом; однако все равно останется отношение человека к его наваждениям, к тому, что невозможно для его, к его нетелесному страданию, к ночному каркасу его существа; пусть даже патологическое будет выведено из обращения, все равно темная принадлежность человека к безумию останется в виде вечной памяти…

Мара писал диссертацию "Философский материализм Радищева". Пока шел сбор материала, я, действительно, только читал да делал по его указанию выписки, раскладывая их по многочисленным тематическим папкам. Но вот настал "первый день творенья". Под Марину диктовку я вывел на белом листе первое слово: "Введение". А дальше дело застопорилось Мара – милый, славный, способный человек с отличной памятью, хорошо усвоенными знаниями по университетской программе и "кандидатскому…

Русская поэтесса Виктория Попова сказала мне в конце 1995 года о России: «Все происходит безумно быстро сегодня в России. Никто не знает, что будет завтра». Это было как на беговой дорожке. Россия была непредсказуема. На Пушкинской, 10, в сквотированном художниками доме в Санкт-Петербурге, длинный Флориан, уже побывавший на Западе музыкант, сказал мне: «Россия никогда не будет развиваться так, как этого хотел бы Запад! Россия не примет вашу систему. Россия чересчур анархична». Из моего интервью…

Идея начать новую жизнь пришла ему уже в довольно зрелом возрасте в тирольской тюрьме, где он познакомился с юным поэтом Томасом Фрехбергером. В тюрьме молодой Фрехбергер служил ему доверенным лицом и женщиной. От их однополой связи родилась безумная на первый взгляд идея издавать новый литературный журнал. Они решили издавать свой журнал, поскольку никто не хотел их печатать. Это было вполне логично. Надо отдать им должное, чувством языка и литературным талантом оба они обладали. Им повезло. В…

Как бы то ни было, расскажу, что знаю. Отец мой принадлежал к легендарному поколению советской интеллигенции 50-60-х годов. Это было время хрущевской оттепели, время надежд и новых возможностей. Все вокруг кипело и бурлило, жизнь казалась прекрасной и бесконечной. А он учился на филологическом факультете Ленинградского университета и мечтал стать великим поэтом. В этом он был не особенно оригинален, поскольку поэтами в то время воображали себя многие, почти все. Впрочем, он был одним из наиболее…

— Всю добычу он делил с нами! Я сына нарек его именем! Марий, где ты? — Хватит, отец! — угрюмо отозвался мальчуган с перепачканной спелыми вишнями рожицей. — Шел бы домой! — Домой? Сегодня? Нет, дитя, твой отец старый воин! Скоро мы вновь будем сражаться под его орлами! — Мама покажет тебе орлов! — Маленький Марий потянул за тунику расходившегося родителя. — Такое сражение задаст! — И то, Цетег, чего шумишь? Шел бы домой, пока на ногах еще держишься! — Кто на ногах еще держится? Ты, может, а…

Конечно, при большой сообразительности, огромном упорстве и неком мазохизме он может со временем поднять свой статус почти до царя военной природы – полковника или даже генерала, а то и стать венцом военного творения (вспомните, кто у нас министр обороны). Но сразу оговоримся, что такие случаи чрезвычайно редки. Как правило, средний "двухгадюшник" мелок, прожорлив, ленив и несообразителен, а следовательно, практически не имеет шансов пробиться на верх военной пищевой цепочки. Будучи еще…

Фюнесаса. Ему знакомые говорят: – Слушай, Нюма, вчера ты классно сыграл полицейского. Но я не понял, почему ты не переспал с той девочкой. – Я-то переспал, правда, с другой, и не девочкой, а ты я слышал… Наум Цезаревич недавно купил "Жигули" ВАЗ-2104, или по-простому "четвёрку", и иногда приезжает на ней на работу. Сейчас его жёлтая "четвёрка" стоит во дворе. С неё и начался разговор. – Наум Цезаревич, сколько Вы уже за полгода наездили? – Двести тридцать километров. – А зачем…

Он очень русский человек, попавший на склоне лет в нерусские и довольно стерильные условия. И не грязи ему не хватает, а размаха, полета, амплитуды. Потому и ностальгия, потому и окрашивается прошлое в романтические тона иногда даже против воли автора. И что замечательно: это насквозь индивидуальное и, что греха таить, сплошь алкогольное прошлое типичного русского интеллигента оказывается таким точным слепком эпохи, таким безошибочным выражением национального характера, что книга от страницы к странице…