Проза

АБС очередью била в педаль, Громов сжимал руль обеими руками. Он всегда правил одной левой, правая лежала на ручке переключения передач. « Опелевская » коробка, заимствованная с прототипа, была эластичной, на трассе позволяла ехать, выдвинув рычаг на пятую повышающую. Но Громов чувствовал себя комфортно, лишь ощущая скорости под рукой, поэтому никогда не покупал машин с « автоматом ». Сейчас ситуация требовала высокой точности; после нагревшейся головки КПП баранка показалась прохладной. …

O …«идея» …вечно самотождественна, неизменна и неразрушима. Бертран Рассел 1872 O Идея развивается, обретает сознание, волю и личность только в объекте. Вне и до него, она осуществляется как внутренне закономерная необходимость. Карл Густав Юнг 1875 O Разум – это естественное явление – точно как дыхание, точно как зрение. Разум – это внутреннее видение; он интуитивен. Он не имеет ничего общего с интеллектом. Ошо 1931 O Под весёлый грохот чёрного барабана в очередь выстраиваются…

Мюнхгаузен (Обоим шутам, снисходительно). Это мы знаем, шуты. Принц (порывисто). Однако ложь, будь она трижды восхитительной, не заменит нам правды! Если даже разговоры о правде запрещены в нашем королевстве! Мюнхгаузен. А зачем? Лично вам, мой принц, нужно всегда знать правду? Принц (неопределенно). Ну… Мюнхгаузен. Правду и одну лишь правду? Принц. Да. Девушка в красной шляпке (пожимая плечами). А лично мне правда вовсе не нужна. Принц (удивленно, Девушке в красной…

У нее же получался всего лишь натюрморт – мертвая, ничего не говорящая материя. Видимо, девчонка и сама это сознавала, и потому-то и попросилась нему на практику. Надо полагать, думала, что он поможет ей преодолеть в рисовании эту грань между живым и неживым. В первый день они действительно пытались что-то делать вместе, она спрашивала, он объяснял, стоял рядом, касался ее худенького плечика грудью и посапывал, глядя на ее художества, но уже на второй день стало ясно, что все во тщету, и теперь он…

Были, конечно, физические нагрузки и строгая дисциплина – всё как полагается – надо так надо. Но молодые солдаты даже в «учебке» часто сталкивались с тем ужасным явлением, которое как плесень, порождённая долгим отсутствием военных действий, проникло в армию и которое армейское начальство предпочитало не замечать. Но оно существовало, и молодые солдаты подвергались издевательствам и унижениям со стороны старослужащих, что убивало в них человеческое начало и превращало в послушных рабов. С этим злом…

Но не всех матери звали вечером домой. Для детей не было места в тесных маленьких комнатках общежития, где на коридор – тридцать клеток по 9 и 13 метров, и в каждой одна, а то и две семьи. Кто жил тесно, гулял допоздна. Уже и мама пришла, и папа вернулся, и ужин разогрет, и Хрюша со Степашкой появились в телевизоре, а ребенка всё не зовут. И дети кричат сами. Как будто умоляют: «Мама! Мама! Позови меня! Ну, позови!» Из окон восьмиэтажного муравейника неохотно, медленно и даже тоскливо высовывались…

Всё, о чём написано в этой книге, случилось на самом деле. Поэтому автор тщательно изменил реальные имена персонажей на сугубо непохожие и даже кое-где чуть-чуть привр… прифантазировал. И если Вы, сударыня, вдруг вспомните, что и в Вашей жизни был точно такой же случай, и закончилось всё почти так же, то всё равно знайте: нет, эта книга точно не про Вас. Карман Прохудился у меня как-то в пиджаке карман. Да самый любимый: я в нём пропуск на завод держал. Этот пропуск карман и продрал. …

После этих поисков он сел на кухню. Начал названивать ей. Наталкивался на автоответчик. Тогда он обзванил всех её друзей. Её нигде не было. Он сидел на кухне всю ночь. Звонил, пытался связаться. Так и уснул, лицом на столе. Телефон лежал рядом. Когда он проснулся, то солнце уже светило во всю. Лишь тогда он увидел записку на шкафчике. До этого он её просто не заметил. Даже внимания не обратил. А сейчас, когда увидел, сердце заколотилось как бешеное. Только сейчас он понял. Она ушла. …

Открывает книгу самая барочная, самая карнавальная новелла «Бессонная ночь, или Два лица Джакомо Казановы», названная автором «эссе». Однако дай бог каждому рассказчику такой художественной образности, какая есть в этом тексте. Состарившийся Казанова, ставший смотрителем библиотеки (что неявно, но подсознательно отсылает читателя к Хорхе Луису Борхесу), вспоминает свою жизнь, анализирует книги-подделки, написанные от его имени, осмысливает свою жизненную позицию. «В юности я часто смотрел в зеркало,…

– Об этом не может быть и речи, – холодно отрезала психоаналитик. Я притворно вздохнул: – Эх! А так хотелось. Даже сиськи не покажете? Последняя фраза была произнесена мною с нескрываемым любопытством. – В личном деле отмечено, что вы ограниченный хам и грубиян, – ответила девушка. – Так что этим вам меня спровоцировать не удастся. – Что, так прямо и написано? – не на шутку развеселился я. – Ограниченный хам? Это, мадам, полное враньё. Хам я неограниченный. А ещё редкостный, коллекционный…

– Нет, спасибо, я, думаю, справлюсь, – улыбнувшись, ответила я. – Но если вдруг нужна будет помощь, вы обращайтесь, никто отсюда, не выпив кофе, не уходит. Я обхватила стакан двумя руками и, глотнув, в блаженстве закрыла глаза. Вкус был божественен. Я не любила кофе, но здесь соблазн был настолько силен, что даже самый рьяный чайный благочестивец не сможет устоять. Перечитав свои каракули, я не могла не похвалить себя: писать левой рукой получалось уже весьма недурно, приятно было воображать…

Вот карусель: деревянный блин на ржавой оси с сидушками и поручнями. Раньше дворовые девчонки и мальчишки целыми гроздьями повисали на вертушке, визжа от скорости и утягивающей в сторону инерции вращения. Сейчас двор необитаем и пуст. А я, из уважения к почтенному возрасту карусели, даже не рискну ступить на платформу. Некоторое время вращаю её отрешённо. Одинокий скрип наполняет тишину двора грустной песней о минувшем. Старый-старый шрамик на переносице – подарок от этой самой карусели. Бабушка…

Да и вообще, не это главное. Первей всего Ия Савельевна ценила в нём то, что Демьяныч, в отличие от других мужчин, не просто пересекался с ней по расписанию, но участвовал в её жизни, разбавлял своей меланхолией цзюевскую холеричность. Он не стеснялся приходить к ней домой, хотя иногда любовники уединялись в гостиницах. Квартира Ии Савельевны представляла собой зрелище не для слабонервных. В относительном порядке содержалась лишь постель. Всё остальное нависало, рушилось, отваливалось. – Чувствуется…

Мужчина положил трубку и поймал на себе взгляд, полный любопытства и надежды. Улыбнулся… – Ну что? – спросила женщина в кресле. – Что, ну что? – Сын звонил? – А то ты не слышала! – Они опять поссорились, что ли? – Я так и не понял. Он придёт скоро. Пойду на кухню – он картошку в детстве любил… – Я сама ему приготовлю, – кряхтя, поднималась с кресла пожилая женщина. – Нет уж, сиди. Картошку я ему пожарю. – Ты не пожаришь как я! – Хорошо. Я чищу, ты нарезаешь, вместе жарим –…

Потом, повзрослев, Люда решила бороться. Но как? За тенью всех событий ее жизни ей все время попадались эти люди, объятые патологической жаждой бытия. Она их сразу могла отличить от других по ряду признаков. Это, конечно, не были «жизнелюбцы» (в обычном понимании этого слова), т. е., которые бегали за карьерой, за продуктами, волновались, кричали, ездили, уезжали, опять приезжали, дрались, добивались, а реальная жизнь, т. е. их самобытие, проходили мимо них. Нет, Люда встречалась не с такими, а с…

Я всегда любовалась им – красивый, доброжелательный, хвост калачиком, морда весёлая, кажется, что улыбается. Так началась наша дружба, и, приезжая на дачу, я всегда ждала своего нового приятеля, припасая для него гостинец. И он всегда приходил. С тех пор, как Дик стал жить один, он ни разу не приближался к бывшему жилищу, показывая всем своим видом своё собачье презрение к обидевшим его людям. Все его пути-дорожки проходили мимо. Не побоев и цепи он боялся, он просто вычеркнул этих людей из своей…

Из зеркала на меня смотрели равнодушные, почти неодушевлённые глаза. Совсем чужие – я-то всегда думала, что они у меня карие, оказалось, какого-то болотного цвета. Как цвет этот называют – ореховый, что ли. – Кто ты? С улицы, едва слышно, долетел вой сирены, тихий и беспомощный, как стон. Пустые глаза действовали на нервы. Я старалась не встречаться взглядом с той, в зеркале. Использованные бритвы вместе с обрезками волос завернула в полотенце. Концы полотенца завязала, сунула комком в пластиковый…

Она ехала в автобусе домой и вспоминала эти свои бесплодные попытки, и жарко краснела при мысли, что она так унижалась ради… Собственно, ради чего? Ради удовольствия? Её тело. Вот что двигало ею. Это тело не хотело – почти стих! – не хотело подчиняться мысли, что как женщина она уже кончилась. Оно чего-то там хотело, это странное тело! Хотело дарить себя. Отдавать! Радость обладания! Какие красивые слова. А у неё не было радости. Просто она неинтересна, как женщина, так ей казалось! Вот в…

Верроккьо (сквозь зубы). Попробую. Но позвольте и мне, дорогой сер Пьеро, отплатить вам советом за совет. Вы не могли бы в моем присутствии и в вашем присутствии в моей мастерской раз и навсегда заткнуться?!! Пьеро не ожидал, открывает рот, беспомощно озираясь по сторонам. Ученики хихикают. В этот момент двери распахиваются, входит Пьеро I Медичи, по прозвищу Подагрик, правитель Флоренции. Ему 50 лет, и он действительно подагрик, идёт, тяжело опираясь на массивную трость, разукрашенную…

Еще в начале войны возле деревни, где жил Ванюшка, поставили завод, на котором местные и городские жители, день и ночь мастерили снаряды. Мать и Ванюшка, которому на тот момент было всего-то восемь лет, тоже пошли туда на работу. Каждый день ранним-ранним утром, он и его мама вставали к станку и ворочали металлические, тяжелые снаряды, зарабатывая себе и маленьким Сашке и Мишке на хлеб. Да, было тяжело, потому что еды не хватало. От голода Ванюшка все время чувствовал слабость. Он быстро уставал,…