Рассказ

Николай Наседкин Четвертая охота Рассказ 1 Вечер пятницы - самое блаженное время на неделе. Позади - пять дней каторги. Впереди - два курортных дня. В пятницу вечером Виктор всегда настроен благодушно. По дороге со службы он заглянул в ресторан "Студенец", клюкнул у стойки сто пятьдесят водочки, запил яблочным соком, а закусывать нагрузочной сизой котлетой предусмотрительно не стал. И вот теперь, наполнив истомившийся желудок домашним наваристым борщом и фаршированным перцем (что-что,…

Николай Наседкин Трудно быть взрослой Рассказ 1 "Судьба (если только она есть), скорей всего, - слепая, злая и взбалмошная старушонка. Без всякой системы и справедливости сует она в руки кому попадя обжигающие слитки счастья и с отвратительной застывшей гримасой прислушивается - что будет? А люди: маленькие и большие, добрые и злые, великие и обыкновенные, но все одинаково - дети, и кричат, и смеются, и плачут от восторга, сжимая в ручонках сверкающие кусочки счастья, носятся с ними,…

Николай Наседкин Всех убить нельзя Рассказ 1 Борис никак не может усмирить крестик оптического прицела: руки дрожат, дыхание - толчками, пот заливает глаза. В окуляре мелькают странно близкие деревья, столбы, машины, люди. Но вот в прицел попадает светло-зелёная стена здания, проскальзывает красная вывеска с золотыми буквами "Администрация..." и, наконец, двери: массивные, солидные, обкомовские. Громадным усилием воли Борис выравнивает дыхание, несколько раз, отложив винтовку, сжимает-разжимает…

Топлев, всего месяц как из начальника разведки дивизиона - начальник штаба, уставно, чинно откозырял, доложил. Личико его было тревожно, голос ещё тёпло-ребяческий. Из 2го дивизиона тоже на смерть отравились: Подключников и Лепетушин. Майор был роста среднего, а голова удлинённая, и при аккуратной короткой стрижке лицо выглядело как вытянутый прямоугольник, с углами на теменах и на челюсти. А брови не вовсе вровень и нос как чуть-чуть бы свёрнут к боковой глубокой морщине - как будто неуходящее…

И вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд. Я как раз допил брагу, потянулся поставить кружку на журнальный столик, отвернулся от "Сапфира" и уловил отблеск зрачков. На меня кто-то пристально из полумрака смотрел. Вот тут-то я ухмыльнулся и сказал себе: поздравляю, голубчик, допился, допрыгался. Я постарался сохранить беспечный вид, откинулся на спинку кресла, напряженно уставился в экран. Напрасно: я всё время чувствовал - кто-то в упор на меня смотрит. Притом откуда-то снизу, почти от пола.…

— Ты не сделаешь этого, мама! Как же я тогда? Как буду я знать, что происходит вокруг? — Значит, это он тебе приносит новости? — тихо промолвила мать. — Он рассказывает мне все и обо всем. Нет такой новости, которую бы он мне не принес. Мать и сын смотрели на пса, и на сухие травинки и цветочные семена, осыпавшие одеяло. — Ладно, если он перестанет рыть норы там, где не положено, пусть его бегает, сколько хочет, — уступила мать. — Пес, ко мне! Мартин прикрепил тонкую металлическую пластинку…

Миссис Уилкинс быстро заказала, не обсуждая меню с официантом, и потом помогла выбрать миссис Стро. Когда официант отошел, миссис Стро, удобно откинувшись на спинку стула, повернулась так, чтобы видеть весь зал. — А здесь очень мило, — заключила она. — И публика, вроде, приятная, — поддержала миссис Уилкинс. — А вон и хозяйка, как раз позади тебя. Такой я ее себе и представляла — чистенькой и пристойной. — Может, она контролирует мытье посуды, — предположила миссис Стро, — Она повернулась к…

— Ах, Зевс, — воскликнул Нарцисс, весь дрожа. — Что станет с моими прекрасными ногами, если я буду много ходить? Разве на них не вздуются вены? И разве мои руки не покроются мозолями, если я буду носить щит и меч? И не примелькается ли людям моя красота, если я буду с ними общаться? Неужели людям надо обязательно меня видеть? Разве им недостаточно знать, что я есть и что я красив? — Я уже сказала, что ты хлюпик, — перебила Афина Паллада и, подойдя, легонько толкнула его пальцем в грудь. Нарцисс…

Через десять минут уже всё съедено. Надсмотрщик уже снова в седле и зовёт людей на работу, а провиантские телеги возвращаются обратно на ферму. И вот, пока помощники повара моют и чистят после обеда миски и чашки, Полли сидит за домом в тени и в тысячный раз читает солдатские песни из драгоценной книги, которую он привёз с собой из форта на юге. И в эту минуту Полли опять чувствует себя солдатом. II К вечеру, когда уже начинает смеркаться, из прерии медленно возвращаются домой семь телег с…

Отливка малых колоколов завершилась успешно. Затем был отлит еще один – богато украшенный, невиданной еще формы: его предстояло укрепить на колокольне новым, неизвестным дотоле способом. О назначении этого колокола, а также о том, каким образом он совершал оборот вокруг своей оси и как соединялся с часовым механизмом, изготовленным тогда же, будет сказано ниже. Звонница и часы совмещены были в одном сооружении, хотя в те времена обычно строились они раздельно, как поныне свидетельствует о том колокольня…

Но главная причина, по которой я не позволяю осквернить старинный павлиний приют – или обитель роз (для меня это то же самое), – заключается в давних воспоминаниях, связанных у меня здесь с одним из первоначальных владельцев особняка – Джимми Розом, доброй, истинно доброй душой. Бедный Джимми Роз! Я был знаком с ним чуть ли не с детства. Немного лет прошло с тех пор, как он умер, и я, составив вместе с двумя другими едва ковыляющими стариками скромную процессию, на нанятых дрогах проводил…

Через две недели нас в Мукачеве погрузили в вагоны, и мы сошли на рампе в Освенциме. Селекцию проводил доктор Менгеле, он отбирал здоровых детей от четырнадцати до семнадцати лет. Менгеле был спокоен и очень красив. Он молчал, и только подавал знак указательным пальцем: налево, направо, налево, налево, налево… — а эсэсовцы разводили детей по сторонам. Дети, отобранные у родителей, плакали, родители пытались отобрать детей, эсэсовцы кричали, и во всём этом шуме только мы, двое, были спокойны, Менгеле…

Становилось темно для работы. Мистер Шеффер сладил части своей кукле и, держа за ручки, усадил ее к себе на колени. Скрутил цыгарку; сосны были синие от заката, дым цыгарки висел в холодных прохладных сумерках. Он видел, как по двору шел капитан. Немного поотстав, за ним шел светлый парнишка, новенький. Он нес гитару, утыканную бриллиантами из стекла, они лучисто мигали, и арестантская одежа была ему велика; как балахон маскарадный. — Вот Шеффер, знакомься, — останавливаясь у барачного…

чм. Несопоставимость нашей с тобой сегодняшней жизни родилась даже не тогда. Гораздо раньше. Да, мы учились в одной и той же математической школе, оба занимались спортом, любили наших подруг, вместе праздновали все праздники. А потом школа закончилась, мы поступили в институты. В разные. В разных городах. Тогда, казалось, это не имеет никакого значения. Знаешь, из всех бредней, что нам усиленно вбивали в головы, есть одна, которую я признаю целиком и полностью: « Человек - кузнец своего…

Солнечный свет заливал больничную палату. Чья-то рука держала его за запястье, проверяя пульс. — Как вы себя чувствуете? — спросил его врач. Вертящиеся колеса исчезли. Мистер Сполнер окинул взглядом палату. — Хорошо… мне кажется. Он пытался найти нужные слова, чтобы спросить о том, что с ним случилось. — Доктор! — Да, я вас слушаю. — Эта толпа, вчера вечером?.. — Это было два дня назад. Вы находитесь у нас со вторника. Все в порядке. Вы поправляетесь. Но нельзя еще вставать. — Но…

Григорий шагнул к поляне, присел на траву, смирно вытянул ноги. Они обуты в мягкие тапки, им так хорошо лежать в густом конотопе, и Григорию тоже легче. Голос тише, светлей: — И от костра греются, и от голландки. А тут печка — русская. Уважай прозвище! Ты на чё учился? Я смутился совсем, он ближе подвинулся, погрозил пальцем. Опахнуло мылом, свежевымытой рубахой. — На хлебушок учился. С пего руки-ноги пошли, голова. Мать стряпала, ты ел и хвалил. А матери твоей кто завел печь? Я-a! Двадцать…

— Узнал я, — продолжал Адам С., — что в Бостоне живет буддийский монах. Американский еврей, который принял буддизм и стал монахом. Знакомый сказал: «Этот человек мог бы тебе помочь…». Поехал к монаху. Он уложил меня на кушетку и стал массировать плечи. Сначала я ничего не чувствовал, лежу себе и лежу, а через полчаса вдруг разрыдался. Никогда еще не плакал во взрослой жизни. Я слушал этот плач — и знал, что это не мой голос. Это был голос ребенка. Ребенок во мне плакал. Он плакал все сильнее —…

– Наверно, ты подумаешь, что мне снился сон. Я имею в виду, пока я тут сидела и думала. Пожалуй, Джулиет, это и впрямь было сном. На этот раз в ответ промолчала Джулиет. Анна продолжала шепотом: – Видно, вся эта вода меня как бы усыпила, и тогда я стала размышлять о дожде, откуда он берется и куда потом девается, исчезая в тех маленьких щелях у тротуаров, а потом подумала о резервуарах, которые глубоко внизу. И вдруг увидела там их: мужчину… и женщину. Внизу, в водостоке, под улицей.…

Отец наш был моложе домохозяина, худее его, крепче и выше ростом. Одним ударом он мог заставить старика пасть на колени. И мы знали, как сильно отец его ненавидит. В зимнее время мы целыми днями сидели на корточках вокруг газовой плиты в кухне, потому что хозяин не отапливал нашу квартиру. Когда оконные стекла у нас побились, хозяин не торопился их вставить; картон, которым мы заделали окна вместо стекла, всю ночь напролет трещал на ветру; а когда шел снег, картон под его тяжестью прогибался и падал…

Николай и Вениамин были друзьями, но они не переходили на «ты» и не делали друг другу интимных признаний, храня несколько чопорное и горделивое молчание, когда случайно речь заходила об их возлюбленных. Когда у них не было денег (а это случалось часто) и нельзя было идти в театр или ресторан, они сидели по вечерам дома, куря трубки с длинными чубуками и обмениваясь изредка замечаниями то по поводу какой-нибудь очаровательной книги, открытой одним из них, то по поводу картин какого-нибудь непризнанного…