Русская классическая проза

— Пантелеев! — крикнул полковник по направлению к факелу. Факел свернул во двор. Скоро перед офицерами фыркал неугомонный степняк, поскрёбывая копытами облежавшийся снег. Казак, сидевший в седле, опустил факел вниз, так что чёрные клубы дыма обвили его руку и медленно, тяжело стали подыматься вверх. — Куда это ты? — На ванпосту [Аванпосты — передняя сторожевая линия войска], ваше высокоблагородие! — Зачем? — Стрелять начали! — Поезжай, скажи: если ничего важного нет, чтобы не отвечали…

— Да что вы не стреляете? — бывало, спросишь его. — Нельзя! — отвечал он глубокомысленно: — сан не дозволяет! Сказано: ни едина тварь да не погибнет от рук твоих. — А рыбу-то ловить разве не все равно? тоже — тварь. — Нет, это — дело десятое! Все апостолы были рыбари. И действительно, дьякон, по примеру апостолов, был коренной рыбарь. Отправиться в ночь куда-нибудь верст за десять с целой вязанкой удочек, с целию на излюбленном месте встретить зарю, было для него нипочем. Подоткнет,…

— Да, — ответил, помолчав, Дарль. Еще помолчав, он прибавил: — Действительно, это самое объявление я имел в виду, направляясь к Бурлю. — Каков изверг?! — воскликнул Угестон и пристукнул палкой. — Это негодяй, тиран! Его дочь стала женой бедного секретаря, служившего у директора консерватории в Гертоне, и Бурль, представьте, отказался ее видеть, восстановил директора против мужа дочери, лишил беднягу места, а сам, старый печеночник, мстительный ипохондрик, выдумал для себя…

— Здсь я спать буду? — спросилъ Сухумовъ управляющаго. — Гд прикажете, Леонидъ Платонычъ, ваша милость, — отвчалъ тотъ. — Ладили мы вамъ въ маленькой спальн около кабинета, постельку приготовить и кроватку поставили, потому тамъ и каморочка для прислуги, такъ чтобы къ прислуг ближе… Позвать прислугу и все этакое… Но гд прикажете. Спальня бабенькина тоже теплая комната. Тутъ и шторки темныя и занавсочки, а только нтъ коморки для прислуги. Съ покойницей-то бабенькой вотъ тутъ на кушеточк старушка…

Печальный разрыв между утонченностью образованных классов и стихийной первобытностью народа больно задевал нравственное чувство и нравственное сознание. Но этим не умалялась, однако, огромность Пушкина [8] , Достоевского, Глинки, Александра Иванова [9] , гениальных наших зодчих и своеобразных мыслителей, хотя бы того же Федорова [10] или Вл. Соловьева. Я не говорю о представителях нашей точной науки, а ведь у нас были и Ломоносов, и Лобачевский, и Менделеев… Наши интеллигенты не поняли ни…

Стараясь держаться в тени, я миновал площадь и пошел на Морскую, где жил Герман. Он встретил меня братскими объятиями. Я рассказал ему откровенно все, как было. Растроганный, он заплакал. Потом, сообразив, как опасно мое настоящее положение, он вдруг заволновался: – Но, мой милый, ведь тебя арестуют непременно. Ведь ты постоянно бывал у Синего Моста. Ты со всеми был знаком… – Да, Герман. – Но, мой милый, ведь тебя надо спасти… – Да, Герман. – Но как же я тебя…

Пост городского головы уже предлагался Астрову, но лукавый самоуверенный Астров не хотел принимать, ожидая себе более важное назначение в Петрограде, очевидно в правительстве? Варсонофьев с удивлением наблюдал эту их напряжённую заинтересованность в новых постах – как будто они совсем не понимали ничтожную шаткость их в ураганном размахе событий. За восторгами от быстроты и безкровности они теряли ответственность за судьбу страны: ещё во что, ещё во что это перельётся дальше? Неужели такой сильный…

Из Румынии вылетев как снаряд – в пути незаметно и мягко он потерял разрушительную скорость. Идя по проспекту, Воротынцев по обычной военной привычке замечал косым зрением встречных военных, чтобы не упустить отдать честь. И теперь, перейдя Полицейский мост, он таким косым зрением увидел мощного военного в папахе, генерал-майорские погоны, – и острый взмах руки сам собой отдался ещё прежде, чем Воротынцев посмотрел на лицо этого генерала и узнал в нём – Свечина!! Ответил и тот сперва тем же механическим…

Вот так говорил Максим Иванович об народе афимьевском; хоть худо он это говорил, а все ж и правда была: народ был стомчивый, не выдерживал. Жил в этом же городе и другой купец, да и помер; человек был молодой и легкомысленный, прогорел и всего капиталу решился. Бился в последний год, как рыба на песке, да урок житию его приспел. С Максим Ивановичем все время не ладил и кругом ему должен остался. В последний час еще Максима Ивановича проклинал. И оставил по себе вдову еще молодую, да с ней вместе…

Выслушав слова послушника, странник поклонился и сказал: – Бог спасет и на том… Он повернулся, чтобы уйти, и вдруг пошатнулся. Видно было, что он болен и смертельно устал. Добродушный послушник посмотрел ему вслед и заколебался. – Постой мало, брат Варсонофий… Схожу еще. Странник облокотился на палку и застыл в ожидании. Но через минуту послушник опять вышел из двери и, смущенно подойдя к нему, – сказал с видимым сожаленьем: – Нет, не благословляет… Отец Нифонт донес ему, якобы тут странник…

Дело в том, что Аверченко был первым писателем, который попробовал культивировать в русской литературе американский юмор с его нарочитой простотой, жизнерадостностью и буффонадностью. Его идеал – любовь к обыденной жизни во всех ее проявлениях, простой здравый смысл, а положительный герой – смех, с помощью которого он пытается вылечить людей, задавленных беспросветной действительностью. Одна из его книг называется «Зайчики на стене» (1910), потому что веселые сюжеты, которые рождаются у писателя,…

Но утро пришло своим чередом. Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней. Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается…

Ценсура сделала разные урезывания и вырезывания, – жаль, что у меня нет ее обрезков. Несколько выражений я вспомнил (они напечатаны курсивом) и даже целую страницу (и то, когда лист был отпечатан, и прибавил его к стр. 38 [2] ). Это место мне особенно памятно потому, что Белинский выходил из себя за то, что его не пропустили. 8 июня 1859. Park-Hou e, Fulham. И-р Часть первая 2 Страница 32 настоящего издания. – Ред . I. Отставной…

Старый Бен захлебнулся и упал мёртвый на подушку. II Молодой художник Антоний встретил на старом кладбище и страстно полюбил семнадцатилетнюю, хрупкую телом, но сильную духом, нежную Ревекку. Всё пленяло его в Ревекке: её голос, когда она пела свои песни деду, непринуждённые движения её гибкого стана, синие большие глаза, её страстная речь, густая волна каштановых волос. Ревекка не знала, что Антоний любит её, и не боялась с ним встреч у могилы своего дедушки, мирно спавшего на старом…

Летом – практика на заводах, Россия, прибаутливые, веселые, третьеклассные вагоны, Севастополь, Нижний, Камские заводы, Одесса, порт, босяки. Лето 1905 года – особенно синее, пестрое, тугое, доверху набитое людьми и происшествиями. Я – практикантом на пароходе «Россия», плавающем от Одессы до Александрии. Константинополь, мечети, дервиши, базары, беломраморная набережная Смирны, бедуины Бейрута, белый яффский прибой, черно-зеленый Афон, чумной Порт-Саид, желто-белая Африка, Александрия – с английскими…

— Тебя ждала, голубчик. Второй день дежурю здесь, — заговорила мать таким тоном и с таким размахиванием рук, что сейчас можно было угадать, что эта женщина нередко говорит: «Я своими рукам вскормила сына» и «Я его страшно люблю». — А-а!.. А я думал, что вы по какому-нибудь делу приехали, — промолвил сын и поцеловал во второй раз руку матери. — Ну, спасибо! Только зачем тратились, ведь вам не легко делать лишние расходы из-за того, чтобы получасом раньше встретить меня. — Голубчик мой, все-то…

Звоню: – Самовар, и как насчет лошадей? – Сейчас. Услужающий засален, заспан, угрюм и пахнет чем-то очень сложным и тяжелым – словом, традиция соблюдена до мелочей. Даже трогательно. Самовар оказался такого цвета, точно его только что выкопали из кургана, чай отдавал мокрой шерстью, а баранки ломались с сухим треском и рассыпались в пальцах. Мне стало смешно. Солнце залило комнату, и вся эта рвань за окном как-то особенно приветливо и простенько запестрела. Когда там, за окном вагона, после…

Дарья Петровна встрепенулась, вспомнила о клиентах и во все стороны стала бросать: – С мясом сейчас будут, с визигой есть и с рисом… – С вас – три водки, две котлеты, – рыжиками закусывали? Восемь с полтиной. Мерси. – Иван Поликарпович, оставьте мой локоть в покое. Не для вашего носа. – Закусывать, Петенька, надо. А то один такой пил, да не закусывал… Спирт в нем и загорелся… * * * В последней комнате было уютнее и тише. Обои в лирах с бурыми розанами, точно в русском уездном номере: на…

Звоню: – Самовар, и как насчет лошадей? – Сейчас. Услужающий засален, заспан, угрюм и пахнет чем-то очень сложным и тяжелым – словом, традиция соблюдена до мелочей. Даже трогательно. Самовар оказался такого цвета, точно его только что выкопали из кургана, чай отдавал мокрой шерстью, а баранки ломались с сухим треском и рассыпались в пальцах. Мне стало смешно. Солнце залило комнату, и вся эта рвань за окном как-то особенно приветливо и простенько запестрела. Когда там, за окном вагона, после…

Ветер свистал в волоковое окно, некрепко припертое, иногда пробегал по струнам кантелы, и струны печально, нестройно звучали; когда утихал ветер, тогда слышался гул порогов; тряслись стены старой избушки, дверь, скрипя, поворачивалась на вереях; искры сыпались из печи, дым облаком выносило из устья; по временам сильный порывистый дождь прорывался сквозь кровлю и брызгами обдавал жителей, но они, казалось, привыкли ко всему этому и не обращали ни на что внимания. Так протекло довольно долгое время…