Современная проза

Выпуская из носу дым, Винсент в очередной раз задался вопросом: на что она живет и где; он знал, что спрашивать об этом бесполезно. Отшвырнув сигарету — курить, вообще говоря, и не хотелось, — он резко повернулся и быстро зашагал под надземкой; уже у тротуара услышал визг тормозов, и тут из его ушей будто выдернуло затычки — звуки города заполнили слух. — Пошевеливайся, девка, заснула, что ли? — орал таксист, но девушка даже не повернула головы; невозмутимая, как сомнамбула, устремив…

— Погляди-ка, — указывала она пальцем вдаль с балкона, заставляя гостя выворачивать шею под невозможным углом. — Вон там башня Союза и Феникса. Да ведь мы почти что на Гран-Виа! Я же тебе говорила… Говорить она могла сколько влезет, но, разумеется, жили мы не на Гран-Виа, а в маленьком старинном квартале: кругом монастыри и дома без портье, без лифта, без центрального отопления — и с вековой историей за плечами, — пятачок в центре Мадрида, для одних это Новисиадо, для других — Маласаниа, Сан-Бернардо,…

Проснулась Луиса на рассвете от вдруг охватившего ее страха. В постели рядом с ней никого не было. Она поднялась и босиком прошла на кухню. Ужин Амадео стоял нетронутый. В домишке царила тишина. В груди у Луисы похолодело, но она лишь пожала печами и сказала сама себе: “Ну и черт с ним! Пусть убирается со своими причудами!” Потом снова легла в постель и подумала: “Он всегда ночевать приходил”. В деревне редко кто из мужчин всякую ночь проводил дома: все пили в таверне, иногда напивались до бесчувствия.…

Они доехали. С легким вздохом она порылась в сумочке, как делала всякий раз перед выходом. Суханов терпеливо ждал, пока она щелчком откроет пудреницу, пристроит на ладони круглый, поблескивающий черным островок, высвободит из золотых витков футляра персиковый стержень губной помады и повернет склоненное лицо так и этак, чтобы вспугнуть из полумрака свое отражение. На поверхности зеркальца неожиданно возник аккуратно подведенный глаз, но она шевельнула рукой — и глаз, моргнув, исчез. Напевая себе…

Статья вышла в журнале «Полицейская переписка» за 1935 год; вахмистр Заградничек писал: «Хотя стерилизация, проводимая Адольфом Гитлером в Германии, отнюдь не встречает у нас восторга, всё же мысль эта представляется нам не совсем неверной. Цыгане были и остались бичом нашей периферии. Они живут воровством, грабежами и мошенничеством. Ущерб, причинённый ими, исчисляется во многих миллионах. Гигантские суммы тратит республика на содержание судебных и полицейских органов, а также на надзор за цыганами,…

день тянется долго-долго до самой ночи, свет его белый а сам он золотой и воздух напоен ароматом. сегодня я заблудилась, я была одна и летала как большие птицы, но я не птица, в воздухе я сбилась с пути а когда сориентировалась то уже была там, если бы я не летала этого никогда бы не произошло, если бы я не была одна. но я была одна и летала, где мой муж? мне страшно. …их лица вокруг меня и пристальные взгляды, гигантские лица все росли и росли и губы кривились в злобной ухмылке и механически…

АБСОЛЮТНОЕ СОЛО Повесть Шесть тысяч пятьсот метров над уровнем моря. Ледник Ронгбук. Мой штурмовой лагерь… Сразу при выходе из палатки глаза сами находят Вершину. Даже без бинокля в ясную погоду отлично видны ее уступы, карнизы, плечи, расселины. А если взять бинокль, она и вовсе оказывается рядом. Как это ни избито звучит, кажется – стоит вытянуть руку, и ухватишь с ее макушки горсть снега или камень на память… Но вот бинокль падает на грудь, и она отодвигается, но всё равно до странности,…

Рядом, стоит лишь протянуть руку, — открытая на заложенной странице покоится на бархатной подушечке книга, Коран. Плачет маленькая девчушка. Ее нет в этой комнате. Она, должно быть, в соседней. Или в коридоре. Голова женщины пошевелилась. Устала. Она отрывает голову от колен. Женщина красива. В уголке ее левого глаза маленький шрам, он слегка суживает разрез глаз и придает взгляду странное, тревожное выражение. Губы, чувственные, сухие и бледные, неохотно бормочут одну и ту же молитву.…

— Говорят, он жутко умный, — сказала блондинка и доверительно добавила, опуская веки: — Еще бы, ведь он еврей. Из окна, оттуда, где створку подперли книгами, подуло сквозняком. Губы Одри вытянулись в ледяной улыбке: — Прошу меня извинить. — Ой какие мы, — пробормотала блондинка ей вслед. Пробираясь сквозь толпу, Одри прикидывала, насколько ловко она разобралась с ситуацией. Раньше она бы нарочно продлила разговор, чтобы узнать, какую смешную либо зловещую черту припишет…

Беннет отлично знает историю публикаций Скалапино — она тоже часть легенды. Скалапино не публикуется. Ученые подозревают, что Арнольд Скалапино проводит массу вычислений, но ему, очевидно, претит записывать результаты. Фактически вся репутация Скалапино держится на двух заметках из протоколов конференций — в 1959 и 1965 годах. На каждом из этих собраний физик-затворник показывался неожиданно, делал краткий и блестящий доклад и исчезал. Каждый его доклад, записанный восхищенными учениками и тщательно…

— Садитесь к столу, Кайрис. В столовой раздалось хриплое уханье и краткий обиженный звон — похоже, там уронили музыкальную шкатулку, жаль, что я ее вовремя не продал. Я подвинул стул и сел возле стола, прислушиваясь к шагам над головой и представляя, как полицейский ходит по спальне Лидии Брага, проводя пальцем по вытисненным на обоях стрекозам, заглядывая под пыльный полог кровати, отражаясь в огромном пятнистом зеркале. Через минуту зашел сержант с конвертом, который я вчера приготовил для…

Р. Г. I Стоя у окна отеля «Негреско», Вилли Боше смотрел, как празднуют наступление полдня солнце и море, слившиеся в совершенной гармонии, подобной спокойной уверенности знаменитой танцевальной пары, выступающей на провинциальной сцене. «Потрясающее зрелище», — профессионально оценил он открывающийся вид. Залитое солнцем, лицо Энн, казалось, само излучало сияние и заставляло Вилли напрочь забыть о маске признанного циника и тщательно пестуемой им репутации последнего негодяя. Он был…

– Блин, Форрест, всякий раз, как мне на пути твоя жирная жопа попадается, я в крутой кипяток сажусь. Я хрен знает сколько лет тебя не видел – и вот тебе, блин, на! Нас в тюрягу упаковали! Я просто кивнул, потому как Снейк был прав. В конце концов кто-то пришел взять нас на поруки – Снейка, его корешей и, понятное дело, меня. Этот мужик был сильно недоволен и Снейк тоже. Потом он меня спрашивает: – Какого хрена ты в том гадюшнике ошиваешься? – Когда я сказал ему, что я там ночной…

— Сонь, а как это — бросил? — заходя на кухню и садясь за покрытый клетчатой клеенкой стол, возмущенно спросила Катя. — С тремя детьми мал мала меньше разве бросают? Ты что, Сонь, так не бывает… — Бывает, Катюшка, бывает, — грустно вздохнула Соня, ставя перед ней тарелку с рассыпчатой гречневой кашей и одиноко пристроившейся сбоку бледной молочной сосиской. — Говорила я ей — ненадежный он человек, трусовато-хлипкий какой-то… Вот тебе и пожалуйста! И как она теперь…

Особенно любят посещать магазин старики и старухи. Увы, они не производят впечатления благообразных счастливых людей на заслуженной пенсии, а выглядят, как старые больные животные, которые скоро умрут и будут закопаны в мерзлую землю. (Кладбище тут, кстати, недалеко: если ехать по трассе вдоль пустыря далее за черту города, оно будет по левую руку.) Не надо пожилых, намаешься с ними. Проигнорируем и местную молодежь – озлобленных зверьков, явившихся в этот мир незваными гостями, как бы по недосмотру…

Наш уже, мысленно ответил я. Тогда я еще не знал, кого мы на самом деле пустили в дом. Он был слабенький, но быстро оправился. Утром мы без особой охоты развесили у лифтов объявления о находке: Лидуся смотрела на меня с укором и следующие несколько дней вопреки обыкновению не спешила отвечать на телефонные звонки; с другой стороны, для бездомного кот вел себя слишком доверчиво, а значит, следовало соблюсти хотя бы видимость приличий. Проявив героическое упорство, кот уже на третью ночь завоевал…

— Как ты подходишь к своему командиру?! На исходную! Отставить. На исходную! Отставить… Дверь отлетела в ночь, в звенящий воздух ворвался тот белобрысый сержант. Вместе с ним на мгновение влетело: за рощицей огромная желтая луна. И темные пятнышки листьев мелькают на ней. И звон сверчков, густой и непрерывный. — Колек, Чемпуров идет! — белобрысый резко отсек все это дверью. — Взвод, отбой! Грохот — натянутый строй разорвался, всюду запрыгали круглые головы; кто-то упал и, на миг показав разрывающиеся…

— Что? — Ну, не знаю что… умер, например. — Лучше бы умер! — сплюнул прямо перед собой Михалыч. — Я на звезды смотрю… падающие. — Нафига? — Две звезды уже упало. Красиво. Дай сигарету, а? — У меня две штуки осталось. — Давай одну на двоих? — Ну на! — Игорек нехотя достал из кармана мятую сигарету. — Я говорю, — затянулся Михалыч, — звезды эти, которые упали. Красивые. — Ну. — Вообще-то все звезды падающие красивые. — Ну. — Чего ты заладил, «ну, ну», я тебе лошадь, что…

— Я там один. Вы здесь еще побудете? Мужчина отрицательно качает головой, длинные волнистые волосы колышутся. — У меня поезд сегодня вечером. В Афины. Этот разговор они ведут с забавной официальностью, стоя по разные стороны дороги, тем не менее в том, как они общались, есть нечто не то чтобы интимное, но близкое. Как если бы они уже где-то встречались, давным-давно. Но они прежде не встречались. До развалин он добирается к середине дня. Я теперь даже не припомню, что это были за…

Луна О, полнолуния мучительное время! И светом сдавлено чувствительное темя. И бледным янтарем ты в облаках сонливых, Прибежище самоубийц счастливых, Хранилище судеб давно забытых И не допущенных навеки в Божью свиту Всех зачатых детей, но не рожденных, Тех неполюбленных, тех некрещеных, Тех безымянных, что златой лактозой сыты, Тех, похотью и болью оскверненных, Почти невидимых в лучах твоих зеленых. * * * Родства запоздалый помин Мне горечью к сердцу…