Современная зарубежная литература

В Гарлеме борец за права чернокожих Малкольм Икс с импровизированной трибуны призывает к революции. За окном Университетского госпиталя медленно кружатся снежинки. Их так много, они заметают бескрайние просторы Огайо. Всего семь лет прошло с тех пор, как в Монтгомери Роза Паркс отказалась уступить место в автобусе белому пассажиру. Я родилась со смуглой кожей, черными волосами и широко распахнутыми глазами. Я стала негритянкой для одних и цветной – для других.…

Зайдя в здание банка, он постарался незаметно проскочить мимо немногочисленных клиентов, быстро приземлился на свое рабочее место и практически сразу нажал на кнопку, приглашая следующего посетителя. На табло высветился номер 12. Всё последующее время Валечка продолжал мыслить цифрами, редко разбавляя чувства словами типа : процентные ставки, ипотечная ссуда, долговые обязательства, индексация, курсы валют… Валентин любил свою работу, но очень быстро от неё уставал, поэтому после третьего посетителя…

Дабы счесть словарь «идеальным», требуется размышление о целях подобной книги. Книга здесь – условное обозначение. Совершенный словарь не должен быть игрив ради игривости как таковой, чтобы не отпугнуть читателя и не подорвать собственную полезность. Очевидно то, что совершенному словарю полагается быть правильным . В нем не должно содержаться, к примеру, ни орфографических ошибок, ни опечаток, и ему нельзя делать беспочвенных заявлений. Не должен он являть в своих определениях никакой предвзятости,…

Доктор Мацин, вопреки ее ожиданиям, оказался не за рабочим столом, а за столиком у окна, и рядом с ним сидел один из его старинных друзей. – Отец Бернарди! – воскликнула Антонина. – Папа не предупредил, что вы приедете. Мы так давно с вами не виделись! Священник неловко поднялся и пожал девушке руку: – Да, милая, прошу прощения, что не наведался к вам раньше. Твой папа сказал, ты ходила навещать маму. Как она себя чувствует? – По-прежнему, но, по-моему, ей там хорошо. По крайней мере, хочется…

Диджей включает музыку. Звучит басовый ритм. Танцующие встречают эту музыку ликующим хором, поднимают вверх смартфоны, раскачивают ими в такт и включают их, потому что если уж это их церковь, то социальные сети – это их Священное Писание, а с помощью этих крошечных экранов они обожествляют себя. Вот они – один процент населения. Молодые и баснословно богатые. Детки миллиардеров и миллионеры-миленниалы, знатоки ценностей. «Инфлюенсеры». У них есть все, и они хотят, чтобы весь мир знал об этом. «…

У важаемый председатель директората мемориального комплекса Яд Вашем, посылаю вам отчет о случившемся. Мне сообщили, что вы его ждете, и я сам искренне желаю его предоставить, учитывая то доверие, которое вы мне оказали. Вначале я попытался отделить отчет от самого себя, выполнить его в строгой научной манере, не примешивая ничего, что имело бы отношение к моей личности или истории моей жизни – ничем не примечательной. Однако, написав несколько строк, я понял, что это невозможно, что я и есть…

В нескольких милях от берега вода вдруг странно забурлила. Внезапно поднялись волны, хотя еще несколько мгновений назад на море стоял полный штиль. Моя утлая шлюпка закачалась, и вода начала захлестывать через борт. Надвигался шторм. Лодчонку мотало из стороны в сторону, волны бились о борта, и тут море разверзлось – словно закипело – и надо мной нависла непомерная пасть. И эта колоссальная пещера неслась прямо на меня, точно живой туннель. Я успел лишь ужаснуться ее размерам и понял, что у меня…

– Сколько тогда написать? – Один миллион вон? – Этого слишком мало. – Три миллиона? – Кажется, всё равно маловато. – Тогда пять миллионов. Больше никто не возражал. Ты написала: «Гарантируем вознаграждение в пять миллионов вон» и поставила точку. Второй брат сказал исправить на «Вознаграждение: пять миллионов вон». Младший брат предложил «пять миллионов вон» написать большим шрифтом, чем остальные слова. Договорились, что, вернувшись домой, все поищут у себя фотографию матери и если кто-то…

Мы неслись вниз по Пекаржской улице, когда я вдруг заметил то, что знал уже давно, но наяву до конца не осознавал. Весь город гулко резонировал, словно в пустотах под его мостовыми лежали огромные металлические пластины. Проезжал трамвай – и они отзывались басом, по тротуару стучали каблуки – и пластины звенели, как музыкальный треугольник; даже на брошенный окурок – и на тот они откликались. Я вдруг понял, что не наверху, а именно внизу записываются все наши шаги, промахи и скачки. Гигантская акустическая…

Но начинается наша история не в Бэй-Ридже, вовсе нет. Чтобы добраться туда, надо отлистать назад много страниц – в те времена, когда я еще не обрела голоса, когда я еще даже не родилась. Мы пока еще не в доме на Семьдесят второй улице, не в Бруклине, не в Америке. Нам только предстоит подняться на борт самолета, который перенесет нас с Ближнего Востока в этот новый мир, только предстоит взмыть над Атлантикой, только предстоит узнать, что однажды все это с нами произойдет. На дворе 1990 год, и мы…

– У-у-у! Какая!  – вздыхали мужчины. – Вашей маме зять не нужен? – Вертихвостка!  – возмущалась одна из студенток. – Пришла мужиков наших соблазнять?! – Ни стыда, ни совести! – поддержала другая. – Откуда она взялась? – негодовала бойкая женщина. – Не смотри на неё! – говорила жена мужу, закрывая ему глаза. Но когда Мия приподняла свои прелестные длинные ресницы и улыбнулась им – все остолбенели. Лица у всех покраснели от стыда. – Нет, она богиня! – перешёптывались люди за её спиной,…

Источники, сомнительные и еще более сомнительные, также рекомендовали миссионерскую позу, и вот этой рекомендации она последовала с радостью. Данная поза, насколько она могла судить, была как ванильное мороженое: вроде бы полагалось быть скучной и выбираемой лишь бесстрастными, лишенными воображения и физических сил людьми, но на самом деле была лучшей. Ей нравилось смотреть в лицо Пенну, когда оно было так близко, что рассыпалось на фрагменты, точно картина художника-модерниста. Нравилось, когда…

Но не станем больше занимать твое внимание, дорогой читатель. Излишне напоминать о значимости писателя, если его сравнивают с Сервантесом, Диккенсом, Борхесом… Добро пожаловать в мир новой и, к сожалению, последней книги Сафона. Эмиль де Розьерс Кастеллайн Бланка и прощание (Из воспоминаний, никогда не сбывшихся, некоего Давида Мартина) 1 Я всегда завидовал тем, кто умеет забывать, для кого прошлое – чередование времен года или замена старых башмаков. Достаточно спрятать…

Скажи, что ты хочешь жить, и я стану такой, какой ты захочешь меня видеть. Но я не смогу поддерживать жизнь в нас обеих. Скажи мне, что хочешь жить. Я боялась оглядываться назад, потому что тогда я бы увидела, что нас ждет. До и после , как соль, размешанная в воде, пока не перестаешь отличать одно от другого, но я чувствую этот вкус на твоей коже, когда прижимаю к себе твое лихорадочное тело во время каждой твоей ломки. Чувствую каждую историю, которая столкнулась с нашей. Я боялась оглядываться…

Иногда она еще говорит со мной о моем рождении и о том, что ее молоко мне не подходило, как ее ребенок слабел у нее на глазах и как это было ужасно. Однажды мне все-таки нашли подходящее молоко. А что было бы, если бы не нашли? Она смеется. Мне нравится слушать ее смех. Она много спит, но смеется. Получает удовольствие от жизни. Потом спит. Она наконец приняла свой возраст. Знает, что ей надо спать посередине кровати, чтобы ночью не упасть. Знает, что нужно оставить свет в коридоре, который…

– Сэр, – сказала она. – Во время взлета проход должен оставаться свободным. Он подобрал ноги. – Извините, – сказал он. Она ушла, и через некоторое время он снова стал засыпать. За окном над плоским серым ландшафтом лежал туман, так что земля сливалась с пасмурным небом едва различимыми горизонтальными полосами, напоминая море. В переднем ряду разговаривали мужчина и женщина. Так грустно, сказала женщина, и мужчина вздохнул в ответ. Это действительно очень грустно, повторила она. В проходе,…

– Какой-то ты сегодня странный. – Я нарочито пристально оглядываю Робби от кепки до коричневых штанин. – Ничего не забыл? – Непривычно видеть Робби без телеги с мулом, на которой он развозит заказы из магазина Баксбаума. – У нас нет продавца. Мистер Баксбаум позволил мне постоять за прилавком, пока не найдут кого-то другого. – Робби одергивает полосатый пиджак, который и так сидит на нем как влитой. – Да ну! Мистера Баксбаума обожают все, независимо от цвета кожи, но в наших краях должность…

Вот она сидит с тостом в руке. Ест она быстро. Поднесет тост ко рту, откусит, прожует, снова откусит. Проглотит. И так раза три или четыре, после чего тост возвращается на тарелку. Потом она возьмет его и откусит еще кусок. Снова положит на тарелку. Затем следует короткая битва, которую тост проигрывает; неуверенное движение руки – хочу или не хочу? – нет, не хочу. Она поднимает трубку и набирает номер. Когда она разговаривала по телефону – бежевый аппарат с длинным ободранным витым проводом висел…

Наконец из-за угла аптеки появилась она, ловко зажав зонтик под мышкой. Она пересекла площадь с удивительной скоростью для женщины девяноста лет. С идеальной осанкой, высокая. Ее белые волосы были собраны на макушке, но пряди выбились и развевались, обрамляя лицо. В отличие от моей строгой одежды на ней была яркая юбка с красивым узором. Пока она шла, казалось, блестящая ткань сама танцевала вокруг ее лодыжек, и я почти слышала шелест. Мне был известен ее маршрут, такой же, как и в предыдущие два…

В солнечный день поздней весны на Керченской улице, в старой бане «школы для дебилов», под горячей струей воды, опустив голову и слегка ссутулясь, стоит Лела и думает: «Я должна убить Вано». Она воспитанница этой школы. Месяц назад Леле исполнилось восемнадцать. «Убью Вано! А потом пусть за мной приходят и арестовывают, если захотят!» Баня заполнилась паром. Лела закручивает кран. От худого раскрасневшегося тела тоже поднимается пар. На тощей спине, ровно посередине, виден Лелин позвоночник,…